Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (бесплатные онлайн книги читаем полные версии .txt) 📗
— Итак, здесь в вилле нет никого, кто понимал бы по-гречески?
— Никого.
— Принеси мне стилос и дощечку.
Когда домоуправитель подал требуемое солдату, тот на воске, покрывав таем дощечку, написал по-гречески два стиха из Гомера:
Протягивая домоуправителю дощечку, он сказал ему:
— Распорядись, чтобы служанка немедленно разбудила госпожу и передала ей дощечку, иначе вам обоим будет худо.
Домоуправитель посмотрел раз-другой сначала на эти ему непонятные знаки, затем на Спартака, который задумчиво прохаживался по аллее. Наконец старик, невидимому, решился исполнить полученное приказание и направился в главный дом виллы.
Спартак продолжал ходить по аллее. Шагая то медленно, то быстро, то останавливаясь, то снова принимаясь ходить, он боролся с бурей, бушевавшей в его душе. В ушах у него звучали слова старого домоуправителя, которые произвели на него потрясающее впечатление, Он думал:
«Клянусь всеми богами Олимпа!.. Он прав… Если его сыновья умрут, что даст ему свобода в его сиротливой старости? Что ему в свободе, если он увидит ее лишь в костлявом и грозном образе голода?.. Конечно, он прав!.. Но тогда.., чего я ищу? Чего домогаюсь?.. Кто я?.. Кого представляю?.. Чего хочу?..»
И здесь он на мгновение остановился, будто испугавшись своих собственных вопросов; затем возобновил свою прогулку, медленно шагая, с склоненной на грудь головой. И продолжал думать:
«Итак, я преследую какую-то околдовавшую меня химеру, представлявшуюся мне истиной. Я гоняюсь за миражем, которого никогда не поймаю. Разве я брежу.. Или фантазирую?.. И ради своих фантазий проливаю потоки человеческой крови?..»
Но спустя мгновение он поднял голову и стал ходить уверенными шагами.
«Клянусь всемогущей молнией Юпитера Олимпийского, — думал он, — ведь нигде не сказано, что свободе должен сопутствовать голод, и что человеческое достоинство должно одеваться в грязные лохмотья жалкой нищеты! Кто это сказал? В каком божеском декрете это написано?»
Походка Спартака стала более быстрой и возбужденной, подавленность его проходила.
«Явись теперь передо мною, божественная истина, явись во всем блеске твоей непорочной наготы, влей бодрость в мою душу, сохрани мне чистую совесть и укрепи меня в моих святых намерениях!.. Кто же, кто установил неравенство среди людей?.. Разве не родимся мы равными?.. Разве не одни и те же у всех нас члены, не одни и те же потребности, не одни и те же желания?.. Разве не одинаковые у нас чувства, ощущения, разум и самосознание?.. Разве жизненные блага не одни и те же для всех?.. Не дышим мы все одним и тем же воздухом, не питаемся мы все одним и тем же хлебом, не утоляем жажду из одних, и тех же источников?.. Разве природа установила различие между обитателями земли?.. Разве она одних освещает и согревает жаркими лучами солнца, а других осуждает на вечную тьму?.. Разве роса спускается, принося одним благо, а другим гибель?.. Разве не рождаются, одинаково после девятимесячной беременности, сын царя и сын раба?.. Разве боги избавили царицу от родовых мук, испытываемых женой бедняка-крестьянина?.. Разве патриции живут вечно или умирают иначе, чем плебеи?.. Или трупы господ не гниют так же, как и трупы слуг?.. И разве кости и прах богатых чем-либо отличаются от праха и костей бедных? Кто же, пользуясь своей силой, установил различие между одним человеком и другим, кто первый сказал: „Это — твое, а это мое“ и захватил права своего собственного брата?.. Если грубая сила была основой первой несправедливости, почему мы не можем восстановить равенство, справедливость и свободу? И если мы проливаем свой пот на чужой земле для того, чтобы вырастить и кормить наших детей, то почему нам не пролить нашу кровь, чтобы сделать их свободными и вернуть им все права?»
Здесь Спартак остановился, задерживая бег своих мыслей, и, испустив глубокий вздох удовлетворения, закончил свои рассуждения:
«Ну хорошо… Что же говорил тот?.. Ослабевший, упавший духом, огрубевший от рабства, он уже не сознает себя человеком, и влачит свое существование как животное, утратив чувства человеческого достоинства и справедливости!»
В этот момент вернулся домоуправитель и сообщил Спартаку, что Валерия поднялась с постели и ожидает его в своих комнатах.
Спартак поспешил туда с трепетом в сердце. Его ввели в комнату, где на небольшом диване сидела матрона. Он поднял забрало и упал к ее ногам.
Валерия обвила руками его шею, и уста двух любящих, без слов, без звука, слились в долгом и пламенном поцелуе. Погруженные в экстаз невыразимого счастья, во власти ни с чем не сравнимого сладостного опьянения, они долгое время молчали, прижавшись друг к другу.
Наконец, словно по какому-то знаку, они оторвались друг от друга, откинулись назад, чтобы рассмотреть лица. Они были бледны, взволнованы, потрясены. Валерия, одетая в белоснежную столу, с густыми, черными, распущенными по спине волосами, с сияющими от радости черными глазами, в которых все-таки дрожали крупные слезы, первая нарушила молчание. Она прошептала придушенным голосом:
— О Спартак… Спартак мой… Как я счастлива снова видеть тебя! И, вновь обняв его, порывисто лаская и целуя, говорила задыхающимся голосом:
— Как я дрожала… Сколько вытерпела.., сколько плакала… Все думала, каким ты подвергаешься опасностям.., за тебя я.., дрожала… «Мое сердце.., поверь мне.., мое сердце бьется.., только для тебя… Ты — моя первая любовь, ты будешь последней и единственной… настоящей любовью в моей жизни!»
Продолжая беспрерывно ласкать его, она засыпала его вопросами:
— Скажи мне, мой Аполлон, скажи мне, как ты пришел сюда? Может быть, ты идешь на Рим со своим войском? Ты не подвергаешься опасности, оставаясь здесь, не правда ли? Ты расскажешь мне подробности последнего сражения? Я слышала, что ты под Аквинумом разбил восемнадцать тысяч легионеров… Когда окончится эта война, заставляющая меня дрожать каждый час? Ты добьешься свободы, не правда ли? И ты сможешь вернуться в свою Фракию, в эту счастливую страну, где некогда жили боги.
Умолкнув на миг, она добавила более слабым и вкрадчивым голосом:
— И туда.., я тоже смогу последовать за тобой.., и жить, неведомая миру, рядом с тобой.., любя тебя вечно, тебя, смелого, как Марс, прекрасного, как Аполлон, любя тебя, насколько я способна, всеми силами моей души, о дорогой Спартак.
Гладиатор грустно усмехнулся над этими нежными и обманчивыми иллюзиями, которыми его возлюбленная хотела украсить будущее, и, лаская ее черные волосы, целуя ее в лоб, он прошептал:
— Продолжительная и жестокая будет война.., и я буду очень счастлив, если мне удастся вывести рабов, ставших свободными, в их родные страны. Но чтобы установить справедливость и равенство в мире, понадобится война народов, которые восстанут не только против Рима, но против прожорливых волков, против ненасытных патрициев, против привилегированной касты в собственной стране каждого!
Последние слова гладиатор произнес удрученным и подавленным тоном, грустно качая головой: было видно, что он мало надеялся увидеть при жизни результат этого великого дела. Валерия стала утешать Спартака своими поцелуями; ласки ее рассеяли облако грусти, покрывшее морщинами лоб гладиатора.
Принесли маленькую Постумию; ее детские проказы, смех и щебетание были бесконечно милы, а личико, на котором блестели большие черные глаза, составлявшие чудесный контраст с массой белокурых густых волос, — очаровательно.
Когда сумерки начали спускаться на землю, печаль стала постепенно заволакивать радость, кратковременно оживившую отшельнический покой Валерии; вместе с дневным светом будто улетела из этого дома также и радость.
Спартак рассказал Валерии, каким образом он попал к ней, и сообщил, что его долг, долг непременный и святой, обязывал его вернуться этой же ночью в Лабик, где его ожидал отряд конницы. Естественно, что это сообщение глубоко огорчило влюбленную женщину. Удалив маленькую Постумию, она со слезами на глазах бросилась в объятия любовника.
