Закат в крови (Роман) - Степанов Георгий Владимирович (читать полные книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Прошел еще долгий час. Корнилов, отчаявшись взять город силами, имеющимися здесь, решил вызвать из Елизаветинской Офицерский полк.
— Поручик, — приказал он Ивлеву, — скачите на переправу и без Маркова не возвращайтесь!
Кубань, бурная от полых вод, усложняла переправу, и невозможно было с помощью одного парома быстро перебросить целую бригаду. Несмотря на все усилия марковцев, паром курсировал медленно. К переправе были согнаны почти все лодки- каюки елизаветинских казаков. Всадники, садясь в лодки, держали лошадей на поводу и тянули за собой в воду. Не все лошади хотели идти в холодную, бурную реку. Иные, доплыв до середины, вдруг поворачивали назад…
Все это бесило Маркова, уже двое суток распоряжавшегося переправой и не спавшего ни часу. Размахивая толстой калмыцкой плетью и бранясь натруженно-надорванным голосом самыми отборными словами, он не сразу обратил внимание на подошедшего к нему Ивлева. Когда же тот доложил, зачем прискакал, генерал разразился еще более виртуозной матерщиной.
— Я должен был брать Екатеринодар, а меня превратили в паромщика! Истинно говорится, когда бог захочет покарать, то прежде всего отнимает разум.
Он увидел группу всадников в бурках и кавказских папахах. Это были члены рады и кубанского правительства во главе с Бычем и Рябоволом. Они решили тоже переправиться на правый берег и начали было занимать паром.
— Куда? Куда?! — закричал Марков, сорвавшись с места. — Назад, сейчас же назад! Иначе перестреляю!
Всадники остановились. Рябовол отделился от них, подъехал к Маркову:
— Вы не имеете права нас, хозяев Кубани, не пускать. Я, как председатель Законодательной рады, выражаю решительный протест!
— А вы знаете, с кем говорите? — еще более разъярился Марков.
— Знаю!
— С кем же?
— С генералом.
— С генералом?.. Генералов много… Но я тот, без которого никому не взять Екатеринодара. А поэтому, покуда моя бригада не переправится, я никого, даже самого господа бога, на паром не пропущу. Поезжайте, господин председатель, и объявите об этом хозяевам Кубани.
Ивлев глядел на Маркова, на башлык, которым туго была обвязана его шея, на толстую плеть, которой он размахивал, и с трудом узнавал в грубом, крикливом, страшно несдержанном на слова человеке того блестящего офицера Генерального штаба, профессора академии, поражавшего слушателей замечательными лекциями по тактике. И все-таки это был Марков, и, пожалуй, именно сейчас, в крайнем раздражении, в гневе, всего более выражалась его азартная, безудержная натура. Впрочем, через минуту, когда равновесие духа восстановилось в нем, он внимательно и вдумчиво принялся выспрашивать у Ивлева о ходе штурма Екатеринодара.
А часа через два, наконец переправившись на правый берег и широко шагая впереди своего Офицерского полка, поставленного во главе бригады, Марков серьезно и дружелюбно говорил:
— В таком решающем деле нужно действовать всеми ударными силами, а не бросать их в огонь по частям! Так и передайте, поручик, Лавру Георгиевичу. Уверен, я вчера бы с ходу взял город. А теперь большевики оправились от паники, поняли, что мы не всемогущи, и будут драться с нами как с обыкновенными смертными. — Марков длинно выругался и взмахнул нагайкой.
Увидел Романовского.
— Черт знает что! Раздергали мой Кубанский полк, а меня вместо инвалидной команды к обозу пришили. Пустили бы сразу со всей бригадой…
— Не горюй, Сережа! — утешал его Романовский. — Город от тебя не ушел.
Марков быстро зашагал пешеходной тропкой, прихотливо вившейся но обрывистой круче.
Примерно часа через полтора Марков с разгона вклинился в западную часть района кожзаводов, и тогда Корниловский полк, пополненный двумя сотнями молодых елизаветинских казаков, снова поднялся, возобновил отчаянные атаки на позиции красных между Самурскими казармами и пригородом.
Красные вели убийственный огонь из-за белой кладбищенской ограды и казарм. Однако офицерская цепь, возглавляемая самим Неженцевым, просочилась на широкую Кузнечную улицу, по которой двигались трамваи и нескончаемые вереницы военных повозок.
Отряды горожан и красноармейцев бросились на корниловцев со штыками. Завязались рукопашные схватки, отчаянные, как всегда, когда дерутся русские.
Убыль в Корниловском полку была опять колоссальна, а пополнение из молодых казаков оказалось нестойким.
Неженцев, до сих пор безоглядно преданный Корнилову, всегда готовый выполнить любой его приказ, отчаявшись, присел у продырявленного пулеметной очередью забора и огрызком карандаша на клочке бумаги написал нервными, прыгающими буквами рапорт с категорическим требованием об отчислении его от полка, если полк будет пополняться только необстрелянными казаками…
Прочитав рапорт, принесенный на ферму раненым штабс- капитаном Казанцевым, Корнилов встал из-за стола:
— Послать Неженцеву из моего резерва всех юнкеров киевской Софийской школы!
Не прошло и четверти часа, как ему донесли, что чехословацкий инженерный батальон на подступах к Самурским казармам полностью уничтожен, а командир его, полковник Кроль, тяжело контужен.
Нетерпеливо ждал Корнилов известий от Маркова. Неужели и он не ворвется в город? Чем тогда будут оправданы все эти жертвы?
Ивлев был послан к Маркову с категорическим требованием ускорить наступление.
— Пусть во что бы то ни стало овладеет артиллерийскими складами, находящимися на окраине города, где казармы. Снаряды на исходе, — добавил командующий.
Ивлев поехал по берегу Кубани, но и здесь пели пули. Пришлось слезть с лошади.
Судя по беспрерывной винтовочной стрельбе, по отчаянно-торопливому стрекотанью пулеметов, бой на кожзаводах был в самом разгаре.
Ивлев вспомнил, что здесь жила его бабушка, Прасковья Григорьевна, владелица небольшой пекарни. Как знать, вдруг удастся забежать к ней, узнать хоть что-то о доме, об Инне, а может, и о Глаше…
Чем ближе к пригороду, тем чаще встречались ему раненые в окровавленных солдатских рубахах, черкесках, офицерских гимнастерках. А в самом пригороде на улицах, у заборов и на мостовой лежали убитые, стонали, хрипели тяжелораненые. Земля, камни мостовой, кусты, доски заборов алели кровью.
«В мирное время, — думал Ивлев, — люди не выносят укола иглы, жалуются на малейшую мигрень, а в бою — с криком «ура» бегут на штыки, под огонь артиллерии и пулеметов. Ярость затмевает страх смерти и ужас жестоких увечий…»
Красные стреляли по пригороду. Снаряды, пробивая крыши домов, рвались на чердаках, в воздух летели стропила, обломки досок, кирпичи, битая черепица, листы кровельного железа.
«Значит, Марков овладел районом кожзаводов», — понял Ивлев и зашагал быстрее, таща за повод лошадь.
Прасковья Григорьевна сидела на кровати в полутемной комнате, одним окном выходившей на улицу. Окно было наглухо закрыто ставней, и только розовая лампада, напоминая о далеком мирном детстве, благостно сияла в углу перед иконой, озаряя таинственным светом тонкий лик божьей матери.
Заслышав шаги, Прасковья Григорьевна проворно поднялась с кровати. Увидев Алексея, протянула навстречу руки:
— Алеша, родной мой!
— Ты, бабушка, почему не в подвале? — Ивлев поцеловал ее в щеку. — Слышишь, как бьют пушки!
— Алешенька, не знаю, поверишь ли: тебя поджидаю! Чуяло сердце — завернешь ко мне. Слава богу, не обманулось. — Она говорила удивительно спокойно, будто ее внуку уже никуда не надо было идти. — Снимай офицерскую сбрую, садись отдыхай. Я сейчас борщом тебя угощу…
— Спасибо, бабушка, я лишь на минутку. Скажи, ради бога: как там наши? Живы ли, здоровы ли? Почти два месяца, как о вас всех ничего не слышал…
— Ждут и все сокрушаются по тебе. Инна водила меня в твою комнату, показала портрет той девушки… как, бишь, ее кличут? — Прасковья Григорьевна взглянула на Алексея старчески мудрыми глазами.
— Глаша, Глаша Первоцвет! — обрадованно подсказал он.
— Хороша дивчина! — певуче продолжала старушка. — Я и раньше видела ее у вас в доме и тогда говорила: вот была бы славная женушка внуку… А ты даже и портрет ее не кончил, за Кубань шмыгнул. А таких красавиц, как Глаша, много ли на свете?
