Противостояние - Витич Райдо (книги бесплатно полные версии .txt) 📗
выживет? Скольким дано дожить до победы и скольким еще своими жизнями оплатить
ее.
Мерзкое лицо войны, выпущенное в мир фашизмом, скалилось и смотрело мертвыми
глазами на живых, выбирая все новые жертвы, что канут в пропасти ее бездонного
горла.
Ночью в Новый год девушки устроили вечер и развлекали, как могли, отвлекая
мужчин от черных мыслей, трагедий канувшего года.
Николай пил с Федором молча, и смотрел на новенькую медсестру Галину, женщину
лет двадцати пяти. Веяло от нее чем-то домашним, почти забытым. Мягкость ли ее
улыбки, ямочка ли на щеке, а может выпитое капитаном, играло с ним злую шутку.
Ему мерещилось, что в новенькой форме сержанта медицинской службы сидит за
столом Лена, и улыбается майору Харченко, слушая его анекдоты и байки.
Федор, видя пространный, немигающий взгляд Николая на новенькую, толкнул того
локтем и удостоился не менее тяжелого взгляда, чем майор.
— Сейчас Осипова съест. Галину.
— Харченко съест, — поправил.
Грызов пьяно качнулся, лицо вытянулось от удивления:
— Ревнуешь. Понравилась Галя?
— Лена, — поправил опять.
Федор задумался и выдал, когда Николай уже забыл про их разговор:
— Больше не пей.
— Гениально, — кивнул и выпил. Мила подсела, огурцы ему соленые подвинула и
улыбнулась. Коля пьяно уставился на нее. Шумело в голове, то, что тревожило,
куда-то отступило, что болело, покрылось пьяным дурманом и будто заснуло.
— Больше не пей Коленька, — попросила мягко и, не видя отторжения в глазах
мужчины, погладила его по виску, прижалась к руке.
Санин смутился, уставился в пустую посуду и кивнул, уверенный, что это Леночка
ему сказала, что она недовольна.
— Извини, — сказал мягко и послушно отодвинул кружку. У Милы сердце екнуло от
радости: вот оно, вот!
— Пойдем? — потянула легонько. — Покурим, заодно проветришься.
— Да? Да, — кивнул. Тяжело поднялся и послушно пошел за Милой.
Но покурить не дала — на улицу вышли, прижалась к нему, обняла. Санин оперся
спиной к накату, чтобы на ногах устоять, и обнял девушку в ответ, зарылся
пальцами в волосах, закрыл глаза, плывя в пьяном тумане. И так хорошо было, так
сладко, словно не было войны, не было ничего — ни смертей, ни расставаний.
Двадцать первое июня — они еще едут в поезде и вагон качает на стыках, а Коля
обнимает Лену, чтобы удержать от падения. Он не замечал, как гладит ее плечи,
трется щекой о волосы, вдыхая их аромат. Но почувствовал, как девушка потянулась
к нему, как она коснулась губ, и понял: нужен, и не устоял, обхватил ладонями
лицо, накрыл губами ее губы. Такая нежность топила его, что дрожь по телу
пробиралась. Всю бы измял ее, исцеловал, да страшно напугать девочку-несмышленыша.
— Пойдем ко мне, — зашептала она жарко, повиснув на его шеи, а он держал ее на
весу и был счастлив до без ума. — Пойдем, Коленька. Никого в землянке, девчонки
все здесь.
И он бы пошел бы, но как обухом по голове: какие землянки? Какие девчонки? Какое
"пойдем ко мне"?
Глаза открыл, отодвинул осторожно девушку, в глаза заглядывая, а они не синие —
карие. И дошло — не Лена!
— Мила? Какого черта! — отодвинул ее решительно, наорать хотел, но очнулся:
она причем, если он дурак? Головой мотнул. Снега черпанул и умылся, чуть в себя
приходя. Осипова обняла его, прильнула опять:
— Ну, чего ты? Чего, Коленька? Ведь знаешь — люблю я тебя, что хочешь для тебя
сделаю! Коленька!
Санин встряхнул ее:
— Не поняла ты ничего, да? Я тебя не люблю! Я!
— Не правда! Мы же целовались только что! Ты хочешь меня, я знаю, поняла! И
любишь! Любишь!
Черт! — выругался про себя мужчина: натворил спьяну, объясняйся теперь,
отмывайся.
— Пойдем ко мне, пойдем, — потянула вглубь окопа.
— Нет! — дернул руку. Навис над ней и прошептал с тоской. — Не поняла ты,
глупая, — не тебя я целовал.
— А кого тогда? Кого?!
Коля погладил девушку по щеке, извиняясь, поцеловал в лоб:
— Не тебя, — повторил хрипло, и пьяно качнувшись, пошел к компании. Дверь
схлопала.
Мила застонав, осела на край насыпи: сколько же можно? Что же это такое?!
— Ненавижу, — прошипела во тьму. — Лучше бы тебя убили!…
И смолкла, сообразив, что сказала. Подумала и повторила:
— Лучше бы ты погиб.
На улицу Света вышла, подкралась:
— Ну, чего? — в лицо заглянула. — Двигайте давайте в землянку, что стоишь? —
прошептала, как заговорщик.
— Ничего.
— Ну? — удивилась. — Я же вижу, Санин не против. Так веди давай, куй железо
пока горячо!
— Кончено с капитаном, понятно? — уставилась на нее Осипова. Девушка не
поверила, но насторожилась:
— Поссорились, что ли?
— Неважно, — встала Мила. Отряхнулась и улыбку безмятежную на лице изобразила:
— Как новенького зовут?
— Какого?
— Который за Сумятина.
— Аа… Скворцов Кирилл, кажется.
Осипова кивнула и расправила плечи:
— Он мне понравился!
И двинулась в землянку. Света хлопнула ресницами, ничего не понимая.
Глава 25
Зима был страшной. Партизан зажимали в кольцо, теснили, а Лена как балласт
висела на шее у отряда и никак не могла выздороветь, помочь — не то, что автомат
держать в руках не могла — ложку.
Эта беспомощность убивала ее стыдом, а жалость, что виделась в каждом взгляде,
сумятила душу, вызывая ощущение неприязни к себе самой.
Раны никак не затягивались и невозможно было лежать ни на спине, ни на животе.
В декабре она встала. Заставила себя подняться, трясясь от напряжения, и
поползла сначала до занавески, потом до крыльца, шатаясь, заставляя слушаться
непослушное тело. А его содрогалось от надсады и боли, и бунтовало, подводя. "Но
есть слово — надо", — говорила себе и заставляла пройти еще шаг, еще два.
Каждый день. И улыбаться ребятам, скрывая желание заплакать от боли, скрывая,
что больна, никчемна.
