Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович (читать книги полные TXT) 📗
— Разбоем, например, — лукаво вставил Наиль.
Девушка не согласилась:
— В понимании самих разбойников их занятие — тоже что-то вроде ремесла. Здесь особого значения выделять не стоит. А вот временную работу — отхожий промысел, пожалуй, как омоним, рассматривать можно.
Наиль помялся, но, набравшись смелости, всё-таки спросил:
— А промысел Божий?
— В смысле — провидения? А ведь точно! У вас, Наиль Виленович, чутьё настоящего лингвиста. Только правильно будет говорить не промысел, а промысл Божий. Хотя в разговорном языке употребляются оба варианта.
Смущённый нефтяник зачарованно смотрел на журналистку.
— И вы так свободно об этом говорите?
От Гульнары не укрылись эмоции молодого человека. Она в свою очередь окинула его испытывающим взглядом и произнесла, как ни в чём не бывало:
— Ещё в Древней Греции философы изучали идеи провидения. А в пантеоне олимпийских богов была даже богиня судьбы Мойра. В исламе вообще вера в предопределение — краеугольный столп.
— Вы так много всего знаете. А сами-то в судьбу верите?
Она улыбнулась и пожала плечами:
— Если честно, не знаю. Может быть, только чуть-чуть. Вообще-то мне кажется, что каждый человек — сам кузнец своего счастья. Но, с другой стороны, ни в христианстве, ни в исламе бог не лишает человека свободы выбора, а даёт ему разум, чтобы различать добро и зло.
Поражённый Наиль глупо захлопал ресницами, словно соринка попала ему в глаз.
— А я верю и в промысел, и в судьбу. И знаю: это она вас привела сюда, — огорошил он журналистку неожиданным признанием.
В тот день он рассказал ей о себе почти всё. Одно только утаил. Постеснялся сказать, что не только голод помогает ему в поиске нефти, но и желание обладать женщиной. Теперь он точно знал, о ком он грезил.
Очерк в «Молодом ленинце» назывался «Жажда нефти». Гульнара с большим трудом поймала героя своей статьи в нефтепромысловом управлении, чтобы объясниться. Секретарша из приёмной окликнула Сабанаева, когда бригадиры расходились с еженедельной планёрки у заместителя директора по производству:
— Наиль Виленович, вас из редакции областной газеты какая-то дама разыскивает. Целый месяц названивает.
В конторской сутолоке ему неудобно было говорить, но стоило лишь услышать её голос — такой нежный, как все декорации внешнего мира мгновенно исчезли, и никого больше не осталось во всей Вселенной, кроме них двоих.
— Ты прочитал мой материал? И как тебе? Извини, что не смогла обыграть твоё уникальное чувство голода. Свела всё к банальной жажде, но никакого другого образа в моей голове не родилось. У нас в редакции очерк отметили в числе лучших публикаций за неделю. Мне уже из Москвы, из «Комсомольской правды» заказали о тебе зарисовку. Через месяц у меня отпуск, и я обязательно прилечу. Дашь ещё одно интервью для центральной газеты?
Как же замечательно, что она приехала только в августе! Наиль взял у товарищей напрокат нейлоновую палатку и два импортных спальных мешка, в конторе — неделю отгулов и увёл Гульнару в поход по Лукоморью. Они любили друг друга, как первые люди — Адам и Ева, в дебрях заповедной первозданной страны. В тёплых протоках купались голышом, удили рыбу, собирали грибы на солнечных полянах, по вечерам валялись на мягком еловом лапнике и слушали скрипучий треск костра. Искры поднимались в небо и растворялись меж звёзд.
Нефтяной голод — полная ерунда по сравнению со страстью, воспылавшей в сердце Наиля к Гульнаре. За неделю таёжного уединения влюбленные открыли столько будущих скважин, что бригаде Сабанаева хватило бурить их на двадцать лет с гаком.
И ребёночка сотворили. Правда, о своей беременности Гуля сообщила будущему мужу не сразу, а только когда он предложил пожениться.
А вот его родителям девушка не понравилась категорически. Как воспитанные люди, при первом знакомстве они ничем не выдали своих эмоций. Наоборот, Зульфия приняла молодую радушно, не знала, чем ещё угостить, а Вилен Рахматуллович вообще, как старый павлин, распустил свой хвост перед сотрудницей прессы, засыпал её комплиментами. Но когда сын, проводив невесту в общежитие, вернулся, дома его ждала суровая родительская отповедь.
— Она старше тебя. Пусть рожает ребёночка, если хочет. Может даже записать его на нашу фамилию. Мы поможем его вырастить. Но жениться?.. Я — против! — твёрдо заявила мать.
Нервно теребя в руках расшитую серебром тюбетейку, отец с трудом подыскивал слова:
— Даже не в возрасте дело. Не пара она тебе, улым. Не пара! Да за тебя любая с радостью пойдёт! Уж лучше на русской женись.
Наиль стоял ошарашенный посреди комнаты.
— И почему вы так решили? — кусая губы до крови, со злостью спросил он. — Она же — татарка! Как вы и хотели.
— Но какая татарка?! — взревел Вилен Рахматуллович. — Крымская!
— И что?
— Да у них совсем другой язык, другие обычаи! — всплеснула руками Зульфия.
— А у русских — прямо всё, как у нас? — поддел родителей рассерженный сын.
— Зато они — свои! — закричал вскочивший со стула отец.
— А крымские татары — не свои?
— Да, представь себе! Зря, что ли, Сталин за сорок восемь часов их всех выселил из Крыма? Ты даже представить себе не можешь, как они перед фашистами выслуживались, сколько зверств над советскими людьми совершили! Даже гитлеровцы меньше лютовали, чем крымчаки. Я освобождал Крым, своими глазами всё видел.
От этой тирады у Наиля даже дар речи пропал. Он никогда прежде отца таким не видел.
— Ата, ты хоть понимаешь, что говоришь? Двадцатый съезд партии осудил перегибы культа личности Сталина, насильственная депортация народов признана преступлением. Или ты не знаешь об этом?
Вилен Рахматуллович демонстративно поддакивал, а потом взвился с новой силой:
— Но только — не крымчаков! Чеченов, ингушей реабилитировали правильно. Они возвращаются на Кавказ. Но ни одного крымского татарина в Крыму до сих пор не прописывают, потому что они — предатели! Такое не прощается!
Наиль сжал кулаки.
— Моя невеста никого не убивала. У неё интеллигентные родители, в отличие от вас. Отец — врач, мама — учительница. Они, итак, безвинно пострадали. А — вы?.. — Сын снова растерял словарный запас. — Никогда не думал, что у меня родители — такие сталинисты. Ну и оставайтесь со своим Сталиным, а мне в этом доме больше делать нечего.
И он выскочил в сени, громко хлопнув за собой дверью.
Свадьбу сыграли в Стрежевом. Столы в столовой управления сдвинули огромной буквой «П». Стульев для гостей не хватало, со всей конторы собирали. Начальник промысла вручил молодожёнам ключи от новой двухкомнатной квартиры, а ребята из комсомольско-молодёжного коллектива подарили на свадьбу бригадиру мебель для спальни и гостиной. Посуда, шторы, постельное бельё, пылесос, холодильник, телевизор и ковры. Всё что нужно для жизни молодой семье. Подарки от смежников, партийных, комсомольских и профсоюзных организаций.
Невеста в воздушном белом платье благодарила гостей и проникновенно говорила о северном гостеприимстве, щедрости отважных покорителей недр и солидарности трудящихся.
— Я горжусь, что стала одной из вас, — Гульнара показала раскрытую трудовую книжку. — Со вчерашнего дня я — заведующая промышленным отделом вашей районной газеты. До свидания, старинный Томск, здравствуй, юный Стрежевой!
Её слова потонули в овациях.
На свадьбу со стороны невесты приехала только университетская подруга. Их вместе распределили в Томск с факультета журналистики Уральского университета.
— Я — коренная свердловчанка, а Гуля — вообще из Узбекистана. У меня тётя в Кемерово живёт, вот мы и поехали на практику в «Молодой ленинец», чтобы тётку как-нибудь навестить. Ваш областной центр нам очень понравился, и на распределении мы попросились в Томск, — рассказывала свидетельница в очках комсоргу бригады — свидетелю со стороны жениха, не сводившему с неё глаз.
