Скиф - Коробков Николай Михайлович (книга регистрации txt) 📗
— Я работал на рудниках два года, а теперь меня выгнали, потому что труд рабов им обходится дешевле. Теперь я живу рыбной ловлей, но у меня нет никаких снарядов, нет лодки, а о зиме боюсь и думать.
— Лучше продать себя в рабство; там, по крайней мере, хозяин не даст умереть с голода...
— Зачем же вы так живете? — спрашивал Орик. — Херсонес — ваш город, он полон богатств. Почему вы не берете их?
И озлобленные голоса отвечали:
— Тебя еще никогда не били плетьми?
— Ты не видал полиции?
— Я однажды сидел в тюрьме. Уж лучше умереть под открытым небом...
— Вы говорите не как мужчины, — возражал Орик. — Вы собираетесь толпами на рабочем рынке. Вас гораздо больше, чем полиции и солдат. Каждый должен бороться за себя. А кто боится, тот всегда будет рабом. Вы называете себя свободными, а завидуете рабам, что им не дают умереть с голода. Кроме вас самих, вам никто не поможет.
Его собеседники молчали, потом кто-нибудь говорил:
— Недавно на фабрике Аполлодора двенадцать рабочих потребовали невыданную им плату. Их просто выгнали, и на их место хозяин купил рабов. Рабочие пробовали обратиться в суд. Чем кончится дело — не знаю. Но трое из них затеяли драку с главным мастером, и теперь они в тюрьме. Правда, они его здорово побили.
— Их было трое. Но если бы их было триста?.. Разве так трудно сговориться об этом? У всех вас есть товарищи — такие же голодные, как вы. Они могли бы сговориться еще с многими другими людьми, и образовалось бы войско.
— Прежде чем ты создашь такое войско, власти узнают об этих приготовлениях, и все попадут в тюрьму или будут казнены.
— Делайте так, чтобы власти ничего об этом не знали. Да и чем вы рискуете? Уж лучше умереть сразу, чем так, как вы, — медленно и позорно.
— Для такого дела непременно нужен начальник. Кто всем этим будет управлять?
— Выберите. Поговорите с вашими товарищами. Только умейте не болтать об этом.
Люди напряженно думали. Им начинало казаться, что все это могло бы быть осуществлено.
Потом они расходились, разнося мятежные мысли по своим лачугам, сея их на рабочих рынках, на фабриках, в гавани.
Когда Орик снова являлся, его встречали как друга, приглашали в дома и после первых приветствий заводили разговор о войне против властей.
Приходили новые люди, которых он никогда не видал раньше; их увлекала надежда захватить город в свои руки; они были более смелы, чем остальные; они сговаривались между собой и сообщали Орику о своих планах. Понемногу около него собрались сообщники из свободных граждан, решившие подготовить восстание, уничтожить городские, власти и полицию — агорономов и номофилаков, — разбить войско и взять на себя управление Херсонесом.
Но иногда случалось, что кто-нибудь из собравшихся спрашивал Орика:
— Ты кто?
— Скиф.
— Вот — ты варвар и раб, а мы все-таки свободные люди. Мы граждане Херсонеса. У тебя нет отечества, а мы не изменим нашему городу.
— Тогда не жалуйтесь, — говорил Орик, — голодайте спокойно. Ваше отечество выгоняет вас из домов, лишает хлеба, сажает в тюрьмы, — признавайте это правильным. Вы называете себя гражданами, но вы хуже рабов.
Случалось, что после этого начиналась ссора. Друзья Орика вмешивались в нее; дело чаше всего обходилось без драки, но собравшиеся начинали чувствовать недоверие друг к другу, угрюмо молчали и постепенно расходились.
Орик думал: «Они эллины, а я — скиф. Они считают себя свободными, а меня рабом. Конечно, мы — враги; я не должен забывать этого. Но все-таки они готовы восстать. Без их помощи обойтись нельзя. А после нам придется воевать с ними, потому что они по-прежнему будут считать нас рабами, а себя свободными».
И, разговаривая в предместье, он никогда не рассказывал о том, что многие рабы тоже думают о свободе, что между ними есть немало людей, готовых за нее бороться, и что они уже давно заключили союз между собою.
V
Адриан проснулся поздно. С трудом открыл запухшие глаза и некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь к тяжелым и неровным ударам сердца. Это у него бывало всякий раз после попойки. Но за последнее время он, кроме того, еще чувствовал неприятную тупую боль в груди и свинцовую тяжесть в голове. Мысли шли туго и вяло.
Адриан позвал раба и приказал открыть занавес, — он не любил темных кубикулов, распространенных у римлян, так как часто подолгу лежал в постели, прежде чем принять ванну. Ему было неприятно шевелиться, и он чувствовал острое неоформленное раздражение, вызванное противным вкусом во рту, яркостью падавшего в комнату света, воспоминанием о вчерашнем разговоре с Люцием.
Он опять приказал задернуть занавес и стал думать, следует ли выпить немного трифолинского или лучше принять какое-нибудь лекарство. Боли в груди показались ему возрастающими, и он велел позвать врача. Тот явился сейчас же, — господин часто требовал его к себе по утрам. Адриан протянул пухлую руку — пощупать пульс, высунул белый обложенный язык и вдруг рассердился. Выражение лица врача показалось ему неприятным.
В конце концов, от него нет никакой пользы. Лекарства почти не действуют, — стоило платить за этого раба такие огромные деньги!
С брезгливой злобой Адриан посмотрел на старика, ощупывавшего его отекшие, распухшие ноги, и резко оттолкнул его.
— Довольно! Мне придется, кажется, искать другого врача. Ты, может быть, лучше пригодишься в качестве псаря или хлебопека. Если не найдешь способа дать мне приличное самочувствие, я сегодня же отправлю тебя на новую работу.
Он выпил поднесенное ему лекарство и сморщился.
— Горечь!.. Может быть, ты думаешь, что лекарство должно быть непременно отвратительным на вкус?.. Ты обратил внимание на желудок? Я еще вчера хотел принять рвотного, но забыл.
Он закрыл глаза и попробовал уснуть. Потом решил, что встать все-таки будет лучше. Приподнялся, спустил ноги и сейчас же почувствовал острую противную тошноту. Опять лег и приказал рабам отнести себя в баню.
Его осторожно раздели и опустили в широкую ониксовую ванну, вделанную в мозаичный пол. Окунувшись в теплую, опаловую от влитых эссенций и благовоний воду, он закрыл глаза и задремал. Врач несмело разбудил его.
— Господин, твое здоровье может пострадать, если ты слишком долго пробудешь в ванне.
Адриана вынули, положили на покрытый тонкими тканями стол, и опытные рабы стали массировать его, натирая разогретым благовонным маслом. Этот массаж всегда действовал оживляюще. Адриан почувствовал себя лучше: тошнота исчезла, мысли сделались более отчетливыми и ясными.
Прохладный воздух фригидариума окончательно вернул ему бодрость. Он приказал подать завтрак и поел с удовольствием. Но все же попойка давала себя знать. Он решил еще полежать в бане и стал думать, чем бы развлечься. Сначала он приказал чтецу развернуть присланную из Рима новую книгу, но скоро она надоела, и он велел позвать танцовщиц.
Пляски как будто развлекли его, но в то же время и раздражили. Он опять вспомнил об Ие и снова возмутился требованием Люция. Конечно, он виноват сам, — зачем было говорить о том что он хочет похитить эту девочку? Увезли, и этим все дело кончилось бы. После, если даже история сделалась бы известной Люцию, особенных осложнений не возникло бы; что ж такого, что она дочь жреца? В конце концов, никто не может сказать ничего определенного... Теперь это оказывается невозможным. Люций настойчив до тупости. — «Подобный поступок оскорбит весь город и оттолкнет его от римлян; он может причинить самые большие неприятности»... Адриану даже показалось, что тот как-то слишком заинтересован всем этим делом. Не хочет ли он, ссылаясь на политику, получить девочку для себя? Зачем иначе стал бы он ездить к Эксандру?..
Эти мысли начали волновать его. Он встал, прервал пляску и прошел в таблинум, — здесь, перед столом, он лучше решал всякие сложные вопросы.
Уже давно ни одна женщина не привлекала его так, как Ия. Отказаться от нее было бы нелепостью, ссориться с Люцием — невозможно...
