К морю Хвалисскому (СИ) - Токарева Оксана "Белый лев" (библиотека электронных книг .TXT) 📗
Боярышня старалась оделить своей заботой всех, не делая различия между воинами своего отца и соседскими ватажниками. Она успокаивала мучимого жестоким раскаянием и страхом за сыновнюю жизнь Мала. Вселяла надежду в Милонега, уверяя его, что за воина с такой почетной отметиной любая красавица согласится пойти. Одергивала Тальца, который, несмотря на головную боль и тошноту, все норовил подскочить на ноги.
Единственный человек, который не дождался за эти два дня от нее ни слова, ни взгляда, был Лютобор. Сам виноват! Не стоило вновь веру ромейскую ругать. Теперь, небось, раскаивается, украдкой лаская наложенную давеча Муравой повязку на руке. Другое дело, что никакая сила не заставит упрямца признаться в том, что был неправ. Разве что в уголках глаз нет-нет да мелькнет странный блик. Или это все проделки солнца?
Стоя у правила драккара, русс внимательно смотрел на берег, зорко высматривая что-то в переплетении древесных ветвей. Обе ладьи приблизились к устью речонки, и тут уж пришел черед Лютобору делать боярину какой-то знак. Молодой воин приложил палец к губам, прислушиваясь, и все, хотя и так вели себя достаточно тихо, в момент замолчали.
Торопу показалось, что он различает в зарослях на берегу какое-то движение. Затем послышался скрип тетивы.
— Берегись! — разом крикнули боярин и Лютобор, и в это время из лесу полетели стрелы.
Новгородцы нырнули под щиты и, негромко переругиваясь, принялись надевать брони.
Лютобор сбил на палубу не вовремя высунувшуюся из-за борта боярышню и скомандовал, чтобы прикрыли раненых.
— Это что же Райво делает? — услышал Тороп обиженный голос дядьки Нежиловца. — Сдурел что ли на старости лет?!
Ох, и неприветливо встречала усталых путников дружеская заводь. Ощерилась зубами нескольких десятков хищных щук. Гридни подняли луки, готовясь ответить. Стрелять на звук им было не внове: в прежние годы Вышата Сытенич ходил и на чудь, и на емь, и на сумь, и далеко не везде его встречали как друга. Однако боярин сделал знак опустить луки. Он распрямился во весь рост и, не надевая брони, видимый для каждого из лесных стрелков прошел на нос ладьи и медленно отстегнул от пояса ножны с мечом как знак добрых намерений.
— Дед Райво! — позвал он тишину. — Это я, боярин Вышата. Али не признал?
В зарослях произошло какое-то движение. Ветви приподнялись, и к реке спустился невысокий сухонький старичок, копия дедушки Чекленера, отца Тороповой матери. Длинные изжелта-белые пряди обрамляли его скуластое морщинистое лицо, седая борода спускалась до самых колен. Подслеповато прищурив бледно-голубые, бывшие некогда ослепительно лазоревыми глаза, он некоторое время смотрел то на безоружного новгородского вождя, то на драккар, потом удивленно промолвил:
— Вышата Сытенич! Ты ли это?
— Как видишь.
Боярин по-прежнему неподвижно стоял на носу, обратившись лицом к лесу, чтобы все, кто укрылся в зарослях, могли разглядеть, что он не оборотень, не обманка, не бесплотное порождение злокозненной нави.
— А на том корабле кто?
— Люди мои.
В выцветших глазах старейшины отразилось сразу три чувства: удивление, недоверие и затем ликование. Они смешались, сменяя одно другое, и потому лицо деда Райво, точно небо в ветреный, облачный день, то хмурилось, то прояснялось, пока, наконец, не просияло окончательно.
Боярин, впрочем, на эту радугу настроений не обратил или сделал вид, что не обратил, никакого внимания. Он подождал, пока старейшина осмыслит его слова, а затем невозмутимо продолжал:
— Вот, хотели зайти к тебе в гости: в баньке попариться, пару деньков отдохнуть, а ты нас стрелами встречаешь. Может нам, пока не поздно, уйти? Скажи, что не ко двору пришлись. Я обиды держать не буду.
Дед Райво замахал на него руками и замотал головой, так, что его долгая борода распалась на множество прядей. Он не стал ее приглаживать. Вместо того, зычно, как умеют только финны — жители непроходимых лесов, свистнул. На берегу тотчас появился вихрастый парнишка верхом на прирученном лосе. Дед Райво что-то сказал ему по-мерянски, и тот исчез в зарослях. Тороп разобрал, что старейшина распорядился вернуть баб и детишек из лесного убежища в деревню и срочно готовить для дорогих гостей угощение и баню.
Вслед за гонцом из зарослей показались верткие финские челны, наполненные крепкими белоголовыми охотниками. Наряду с Щучанами в них сидели незнакомые новгородцам парни и мужи, как оказалось жители деревень, стоявших выше по течению. Охотники улыбались и приветливо махали руками, однако находящиеся при каждом тяжелые топоры да луки, с тулами, полными стрел, говорили о том, что гостям иного рода нежели Вышата Сытенич пришлось бы здесь нелегко.
Ручной лось гонца, точно скачущий по волнам конь Одина, вероятно, имел две пары запасных ног: когда ладьи, сопровождаемые челнами, подошли к Щучьей Заводи, там уже вовсю кипела работа. На берегу топили баньку, и курился добрый дымок. Хлопотливые бабы срочно собирали для дорогих гостей самую лучшую снедь, а светлокосые девчонки в берестяных венчиках, забыв о том, что их позвали помогать, вместе с любопытной ребятней крутились на берегу и во все глаза пялились на ладных боярских гридней и их соседей.
Новгородцы отдали должное и мерянским красавицам, и щедрому угощению, но прежде всего, не заходя в деревню, отправились на буевище. Следовало предать земле павших в бою. К счастью, за прошедшие два дня благодаря неусыпной заботе Муравы их число не увеличилось.
Совершив погребальный обряд, воины долго и с наслаждением парились в знаменитой на всю округу баньке. Дед Райво водил приятельские отношения с Банником, и потому пар у него был всегда сухим, обжигающим только ноздри, прогревающим самые простуженные кости и на редкость легким. И только очистив тела и души от скверны убийства и присутствия смерти, отрезав алчущим мести душам датчан всякий доступ к человеческому жилью, новгородцы, наконец, сочли возможным войти в деревню.
По давно заведенному обычаю угощение накрыли в доме старейшины. Шедшие на битву, а попавшие на пир охотники из соседних деревень тоже пожаловали к столу. Их оружие заняло свое место на стенах рядом с оружием хозяев и новгородцев.
— На кого же вы это все приготовили? — с улыбкой спросил Вышата Сытенич, разглядывая ощеренные стрелами тула и недружелюбно ухмыляющиеся во всю ширину отточенных лезвий тяжелые топоры. — Уж не на нашего ли знакомца Бьерна Гудмундсона? Чем он вам не угодил?
Тут разом заговорили все, заговорили возмущенно и громко, перебивая друг друга, путая мерянские слова и словенскую речь. Так говорят о наболевшем, о свежей, еще не изглаженной временем обиде.
Меряне, также, как и мурома, и их славянские соседи вятичи вот уже не одно поколение платили дань хазарам, как еще при дедах было заведено. Сборщики дани приходили из степи, забирали что положено и уходили обратно в степь. Однако в этот год вместо знакомого темнолицего тиуна в ближайшие к Щукам деревни пожаловал со своей ватагой Бьерн.
Наложенной хазарами дани ему и его хирдманам показалось мало, и он потребовал, чтобы дали вдвое больше, а то, дескать, не хватает на прокорм ему и его дружине. Меряне пытались протестовать, но из этого не вышло толку: что могли сделать необученные ратному делу, почти безоружные охотники против матерых головорезов. Викинги только побили их и сами взяли то, что пожелали: где меха, где серебряные и золотые украшения, а где и девчонок, которые показались краше других. А в деревне Утки, где кто-то из охотников ранил одного из Бьерновых людей, вспороли старейшине брюхо и заставили шагами измерить длину собственных кишок…
— Мы решили не дожидаться подобной напасти, — подытожил повествование сородичей дед Райво. — Собрали мужчин со всех окрестных деревень, вооружились чем смогли да устроили засаду, как наши предки делали. Да ты нас, хвала Куго-Юмо, опередил.
Старейшина посмотрел на Вышату Сытенича с глубокой благодарностью, потом вздохнул, и глаза у него сделались виноватыми, как у умной собаки, которая в пылу горячей драки нечаянно укусила хозяина.
