Второго Рима день последний (ЛП) - Валтари Мика (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
Он поймал мой взгляд, его пыл угас, и он поспешил прояснить.
– Я совсем не считаю тебя старым или бессильным. Наоборот, ты мужчина в расцвете лет. Поэтому я и говорю с тобой, мой господин. В этом доме можно также с предосторожностями и в глубокой тайне встретиться со знатными дамами, которым хочется разнообразия в жизни или которые из-за скупости своих мужей решаются именно так зарабатывать себе на косметику и одежду. Ты не поверишь, но даже дамы из Блахерн посещают этот дом и не имеют никаких неприятностей. Наоборот. Уважаемый приятель моей тётки знает людей и относится к ним с пониманием. Он тщательно подбирает клиентов.
– Я не хочу способствовать падению нравов в этом умирающем городе. Нет, Мануэль, ты меня не понимаешь.
Но Мануэль выглядел глубоко огорчённым.
– Как ты можешь говорить о падении нравов, мой господин, если речь идёт лишь о непринуждённых дружеских отношениях между образованными, просвещёнными и свободными от предрассудков людьми одного круга. Или ты считаешь более естественным и менее порочным лазить через заборы по ночам, шептать украдкой гнусные предложения знатным дамам? Если уж человек вынужден грешить, почему бы ему ни делать это весело, культурно и без угрызений совести? Ты слишком латинянин, если этого не понимаешь.
– Я не по греху тоскую, Мануэль. Тоскую по любви, которую потерял.
Мануэль тряхнул головой, и лицо его опять стало униженным и меланхоличным.
– Грех всегда останется грехом, независимо от того, в какие одежды он рядится. Назови его хоть страстью, хоть любовью. Результат тот же самый. Ты лишь мучаешь себя, господин, распаляя свои чувства. Я считал тебя более рассудительным. Но здравый рассудок человек не получает как подарок на крещение, даже если родился он в пурпуровых башмаках.
В то же мгновение я схватил его за шею и бросил в дорожную пыль. Мой стилет алым блеском просиял в лучах заходящего солнца. Но я сдержался.
– Что ты сказал? Повтори, если ты такой смелый!
Мануэль был очень напуган. Его тонкая шея дрожала в моей руке. И всё-таки, мне показалось, что после первого мгновения испуга он воспринимал мою грубость как честь для себя. Он повернул ко мне свои водянистые глаза, запылённую бороду и на лице его была хитрая и упрямая мина.
– Я не хотел тебя обидеть, господин. Не думал, что ты можешь разгневаться из-за шутки.
Но слишком коварной была его речь, чтобы я мог ему поверить. В самом конце своего разглагольствования он спрятал хитрую приманку, чтобы понаблюдать, возьму ли я её. Куда делось моё хладнокровие? С лёгким стуком я бросил в ножны свой стилет.
– Ты не ведаешь, что говоришь, Мануэль. Мгновение назад ангел смерти был за твоей спиной.
Он продолжал стоять передо мной на коленях, будто наслаждался своим униженным положением.
– Господин!– воскликнул он. Его глаза блестели, а бледные щёки окрасил лёгкий румянец. – Ты положил мне руку на голову. Моё ухо перестало стрелять. У меня уже не болят колени, хотя я стою ими на сырой земле. Господин, разве это не говорит о том, кто ты?
– Бредишь,– сказал я. – Испугался моего стилета. Неожиданный испуг стал причиной того, что все боли исчезли.
Он наклонил голову, взял горсть земли и вновь её просыпал. Его голос стал таким тихим, что я едва мог разобрать слова.
– Маленьким мальчиком я много раз видел кесаря Мануэля,– прошептал он. – Господин, я буду верно служить тебе.
Он протянул руку, как бы желая прикоснуться к моей ноге, и заворожено уставился на мои стопы.
– Пурпурные башмаки,– прошептал он. – Ты положил руку мне на голову и все боли моего тела исчезли.
Погас последний отблеск заката цвета крови. Наступил вечер сумеречный и холодный. Я уже не видел лицо Мануэля. Я молчал. Я был очень одинок. Я повернулся и пошёл в тепло моего дома.
Чернила и бумага. Когда-то я любил сладкий запах чернил и сухой шелест бумаги. Сейчас я их ненавижу. Слова столь же лживы, как всё на земле. Они – лишь неуклюжее отражение преходящей действительности, которую каждый видит по-своему в зависимости от собственного характера и убеждений.
В порту всё ещё стоят суда. Если немного повезёт, судно ещё может проскользнуть мимо Галлиполи в Греческое море. Нет такого латинянина, которого нельзя было бы купить. Но жар моего сердца заставил меня бросить драгоценности под ноги Джустиниани. Жар моего сердца заставил меня ещё раз сбросить с себя богатство как тесные одежды. Теперь я слишком беден, чтобы купить целый корабль и отплыть на нём. Может, я потому и швырнул на пол драгоценности, что боялся этого? Ничто не делается случайно. Ничто! Всё идёт так, как должно идти. Никто не может избежать своей судьбы. Судьбу свою человек воплощает в реальность собственными руками как лунатик, который и во сне делает свой выбор.
Неужели я боялся себя самого? Неужели не доверял себе? Неужели Мехмед знал меня лучше, чем я сам себя, когда на прощание сунул мне красный кожаный мешочек во искушение? И поэтому я должен был избавиться от его дара?
Султан Мехмед, победитель. Мне достаточно приказать лодочнику перевезти меня в Пера и войти в дом с голубятней. Предать. Предать ещё раз.
Такого глубокого и безнадёжного отчаяния я прежде не испытывал никогда. Выбор не прекращается. Он длится вечно. Каждую минуту. До последнего вдоха. И двери всегда открыты. Всегда. Двери для бегства, предательства, самообмана.
На болотах под Варной ангел смерти сказал мне: «Встретимся возле ворот святого Романа».
До этих дней слова его подтверждали правильность выбранного мною пути. Но ведь он не сказал, какую сторону ворот имел в виду. Не захотел сказать.
Впрочем, этого и не требовалось. Всю свою жизнь я бежал из одной тюрьмы, чтобы попасть в другую. С этой последней тюрьмы я не убегу. Не убегу из тюрьмы, стенами которой стали стены Константинополя. Я сын своего отца. Эта тюрьма – мой единственный дом.
7 марта 1453.
Ранним утром перед восходом солнца к церкви монастыря Хора возле Блахерн и ворот Харисиуса шла кучка монахов в чёрных капюшонах, монашек и убогих женщин с горящими свечами в руках. Они пели, но их голоса тонули в тиши города и темноте утра. Я пошёл за ними. Потолок и стены церкви были одной сплошной мозаикой. Разноцветные камни на золотом фоне в сиянии несметных восковых свечей. Благоухало кадило. Истовость молящихся успокаивала моё сердце.
Почему я пошёл за ними? Почему стал на колени возле них? Ведь монахов и монашек я видел и раньше. Они ходят парами от дома к дому с кружками для подаяний, собирая деньги для убогих беженцев, которые наводнили город, спасаясь от турок.
Внешне все монашки похожи друг на дружку, и их невозможно различить. Есть среди них и благородные дамы и женщины низкого рода. Одинокие женщины из богатых семей иногда покупают себе место в каком-нибудь монастыре. Сёстры-служанки, они предлагают труд рук своих и не берут оплату. У них больше свобод, чем у монашек на Западе. Даже своим попам греки разрешают жениться и отпускать бороды.
Все монашки друг на друга похожи. Одинаковые чёрные рясы, скрывающие контуры тела, черная одинаковая вуаль, закрывающая лицо по самые уши. Но интуитивно, хотя ничего определённого не бросилось мне в глаза, я обратил внимание на монашку, которая шла за мной по улице и остановилась, когда я обернулся. Как-то, в сопровождении другой монашки, она прошла мимо моего дома и постояла возле каменного льва, глядя на мои окна. Но в дверь она не постучала и подаяния не просила.
После этого случая я внимательно приглядываюсь к монашкам, которых встречаю. Что-то неуловимое в осанке, в походке, в руках, скрытых широкими рукавами, позволит мне узнать её среди многих. Кажется, мне снятся сны наяву. Моё отчаяние меня ослепило. Я начинаю верить в невозможное. Надежда, даже о существовании которой я не могу признаться самому себе, жжёт мне душу как пламя свечи.
10 марта 1453.
Эти дни я прожил словно в бреду. Сегодня утром обе монашки снова прошли мимо моего дома и остановились, глядя на окна, будто ждали когда я выйду. Я сбежал по лестнице, распахнул ворота. Задыхаясь, я стоял перед ними и не мог выдавить из себя ни слова. Одна из них протянула деревянную тарелочку для подаяний и пробормотала обычную молитву.
