Белый город (СИ) - Дубинин Антон (читать хорошую книгу txt) 📗
С кораблями была связана еще одна маленькая неприятность: у мессира Анри открылась жуткая морская болезнь. Все их коротенькое, в несколько часов плавание он провалялся плашмя на нижней палубе, зеленый, как молодая листва. Ален, которому море оказалось нипочем, не отходил от господина. Когда внутри графского сына уже не оставалось ничего, пригодного для рвоты, он просто лежал головою на коленях у Аламана и проклинал море на все лады. На твердую землю он ступил неуверенно, цепляясь за плечо оруженосца, и бурно возблагодарил Господа, что всемилостивейший король Луи предпочел морскому — сухопутный путь. Анри не знал, что государь его издавна панически боялся моря, связанного в его сознании со смертью и бедой. И кто бы мог подумать, что меньше чем через полгода многие из его воинства готовы будут отдать все — деньги, честь, да что угодно — за место на корабле…
О, море людей не любит. Море людям мстит. Море, mare, mors [9], огромное, дьявольское, изнутри кишащее чудовищами древнее, чем мир. Море похоже на смерть. Упаси морестранников, о Пречистая Дева, на их ненадежном пути!..
Неважно, что Алену, например, море очень понравилось. И запах его, и сине-зеленый цвет, и пение волн, и даже пребывание на корабле.
— Простолюдина, его и дубиной не зашибешь, — сказал зеленовато-бледный Жерар де Мо своему товарищу, оруженосцу Ришару, сводя по трапу волнующегося коня. — Благородные господа все чуть живы, а этим толстокожим вилланам — хоть бы что…
— Да? Я вот себя тоже неплохо чувствую, — холодно отозвался Ришар. Море испустило новый протяжный вздох, и Жерар стиснул зубы. Его мутило.
«Надо бы написать про море что-нибудь», — вдохновенно подумал Ален, с берега взирая на прозрачно-зеленую волну, увенчанную снежной короной пены. Волна с шипением лизнула гальку и укатилась обратно. «Только мессир Анри такую песню и слушать не захочет», — закончил Ален свою мысль и тихонько вздохнул.
Послушайте, ведь нас предупреждали!..
Близ Никеи, в пустынной Вифинии, когда крестовое войско стало лагерем на берегу прекрасного Аскалонского озера, тринадцатилетний Ален видел одно из самых страшных явлений в своей жизни. И спустя годы он не мог вспоминать об нем спокойно.
Он видел темное солнце.
Только что наступил ноябрь, когда на подступе уже был сезон дождей, когда хмурились военачальники, тревожась о германском войске, скорбя из-за предательства греков и размышляя, где бы пополнить быстро иссякающие запасы продовольствия. День выдался холодный и солнечный, а потом солнце отвернулось от крестоносцев.
Их предупредили в последний раз.
Худшего знамения нельзя было себе представить — когда в ясно-голубом небе солнце явило им свой наполовину обугленный, наполовину огневеющий лик, многие просто попадали на землю. И напрасно кричали папские легаты, надрывая голоса, что это небесное диво предрекает полный закат солнцу ислама и торжество — христианскому рыцарству; тот же мессир Анри рыдал, как младенец, весь обоз с поваром Пьером во главе повалился на колени, молясь вслух, а Ален просто оцепенел. Он и впрямь был не в силах поднять лицо и еще раз взглянуть на небо; он даже молиться не мог — так сильно было чувство рока, висящего над ними.
На следующий день после затмения пришли вести. Германский император разбит наголову, от войска осталось меньше половины, тридцать тысяч погибло от голода. Греки продали германцам муку пополам с известью, подсунули им фальшивые деньги. Император Конрад, некогда вдохновленный на поход словами великого Клервоского аббата, вскорости возвращался со своим унижением в Константинополь.
А дальше славный поход с алыми крестами на груди превратился в затянувшийся кошмар.
Французское войско двигалось вдоль берега столь любимого Аленом ледяного моря. Наступил сезон дождей, и мелкие речушки превратились в полноводные потоки. Ален не помнил, когда у него последний раз были сухие ноги. Шли по большей части пешком, не желая портить лошадей, а дорога была трудная, среди скалистых и голых, осклизлых от влаги холмов. То и дело форсировали очередную реку, все время хотелось есть. Переставляя деревеневшие к вечеру ступни, Ален тупо размышлял о том, что где-то посреди огромного войска едет королева Алиенора с золотыми глазами и белыми пальцами. Прежняя геройская решимость умереть за Христа куда-то подевалась, и меньше всего хотелось именно умереть — на этой дороге, хлопнувшись лицом в грязь, а потом по спине пройдут копыта равнодушных коней, проскрежещут колеса телег… Это-то, по вашему, и есть хваленая Святая Земля, на которой и смерть красна?.. Нет, лучше уж, когда битва.
Ах, как он ошибался!.. «Битву вам?» — спросило услужливое Провидение, прислушиваясь к молитвам засыпающего мокрого мальчишки, вертевшегося в мокрой палатке. Ко всему прочему он подцепил жестокий насморк и теперь вовсю шмыгал носом, получив от белобрысого слуги рыцаря Аламана за это пинок по ребрам. «Кто тут битву просил? Ладно, уговорили, будет вам битва.»
И была им битва — в рождественскую неделю. После праздника, исполненного весьма неубедительных рождественских гимнов, которые слишком сильно напоминали о доме, чтобы принести хоть какую-нибудь радость, пилигримы выступили в Лаодикею. Ален был мрачен — ему вчера почти не досталось вина, и конец поста мало чем отличался от его середины, к тому же ночью приснился очень радостный, очень рождественский Этьенет. Ален тосковал по дому, по брату, по матери, по веселым танцам, мираклям на церковной площади, и по праздничному столу, а здесь все было чужое и очень мокрое. Изо всех сил пытавшийся веселиться мессир Анри заставил его играть какую-то музыку, пока все угощались из скудных запасов войска, и бедный музыкант остался почти что голоден. Жерар, не упускавший момента, умудрился ловко выплеснуть в его сторону остатки вина из чаши, не пожалев ради такого дела и драгоценной жидкости. Хуже всего было, что часть вина попала на крест на одежде, забрызгав его словно бы темной кровью. Растяпе-оруженосцу, конечно, слегка попало от сеньора, — но кому от этого легче?.. В общем, настроение у Алена было препоганое, для рождественской недели вовсе не подходящее — а все потому, что он еще не видел большего зла.
Меандр, вот как называлась та река, которую они переходили вброд под ливнем турецких стрел. Король явил себя тактическим гением, отогнав со своим арьергардом здоровенное мусульманское войско, поджидавшее на переправе, и брод стал теперь относительно свободен. Однако сам по себе этот брод тоже был не подарочек — некогда совсем мелководный, теперь, в самом конце сезона дождей, он припас для крестоносцев замечательные водяные ямы, во многих из коих уровень воды поднимался людям выше пояса. Ален переправлялся пешком — его коня впрягли в помощь обозным лошадям — и невысокий мальчик один раз провалился почти по грудь, оступившись где не нужно. Первые рыцари, въезжавшие в реку на конях, искали лучшего пути и указывали его окружающим; однако не обошлось без неприятностей — один обоз совсем недалеко от Алена вильнул колесом в сторону и перевернулся в воду. Ругаясь на чем свет стоит, какие-то слуги бросились спасать провизию, движение затормозилось, получился жуткий затор. У кого-то конь сломал ногу, поскользнувшись на подводных камнях, одному простолюдину стрела вонзилась в шею, и он без крика свалился в холодную реку, и по нему тут же проехало несколько конных… На том месте, где он упал, расплылось по воде красное пятно, Ален поспешно отвел глаза, перекрестившись — и тут же чуть не упал, больно запнувшись ногой. Вдобавок ко всему начался дождь — поначалу мелкий, но войско не успело переправиться еще и наполовину, как он усилился, и по глади серой взбаламученной воды побежали противные пузыри — знак того, что дождь скоро не кончится. Флажки на рыцарских копьях потемнели и обвисли, и кто здесь откуда, теперь можно было определить только по ярким щитам.
Турки, засев неподалеку в скалах, больше на открытый бой не решались, но, извлекая выгоду из своего положения, осыпали христиан стрелами. Отряд графа Шампанского располагался ближе к концу войска — Анри был в чести у короля, и Луи держал его неподалеку от себя. Большая честь, конечно, но и большая опасность. Ален с обозом переправлялся в самой середине войска, бывшей с обоих краев под защитой надежнейших рыцарей (среди которых в арьергарде где-то стоял и его господин со своей свитой, включавшей неизменного сероволосого Аламана). Поэтому к прочим неприятностям мальчика добавился острый страх за Анри — оглядываться было нельзя, да и невозможно, но шум и возгласы позади, доносившиеся до слуха сквозь чвяканье собственных шагов и свист дождевых струй, внушали разом штук десять подозрений. И подозрения эти были одно другого страшнее.
