Белый город (СИ) - Дубинин Антон (читать хорошую книгу txt) 📗
— Посмотрим, каковы они в четс…чест-ном бою, — заявил он, шаря у пояса в поисках меча. — За спиной гадить — это мы все умеем, а ты вот возьми меч и докажи, что ты мужчина, раз уж ты такая дерьмовая подлюга и враг честных христиан!..
На этот пламенный призыв немедля откликнулось еще два рыцаря, один из которых, чтобы стоять более-менее вертикально, вынужден был держаться за столешницу.
— Пойдем, повыковыриваем гадов из их грязных нор! А потом на улицу — надо бы им на прощание устроить праздничный костер, как вы думаете?..
Мессир Аламан, на которого перепуганный Ален возлагал свои последние надежды, все же сумел их отговорить. Причем наряду с доводами разума — например, что в этом городе греков все-таки больше, чем франков, и открытого противостояния последним не выдержать («Это кому, нам? Против этих грязных трусов, этих бородатых баб с чернильницами?») в ход пошли и доводы чисто психологические: не станут же честные рыцари соревноваться в подлости с этими отродьями дьявола, этими… К тому же устроить резню, конечно, можно, но Господь наш, чей Святой Гроб мы идем отвоевывать, этого явно не одобрил бы. Да и король наш, наместник Господа на земле, подобных приказов не отдавал. С утра совет, и как государь прикажет — так мы и поступим. Как подобает рыцарям христианским, аллилуйя, аминь.
Последний аргумент оказался решающим, и разбушевавшийся Анри смирился и позволил увести себя спать. Ален и Ришар-оруженосец подхватили своего мертвецки пьяного сеньора с двух сторон и потащили по лестнице, причем он по дороге непрестанно что-то бормотал, обращаясь то к королю, то к каким-то другим незримым собеседникам. Еще по пути он исполнил несколько куплетов простонародной песенки «Муж уехал на охоту» и зашелся к ее концу таким буйным смехом, что едва не уронил со ступеней обоих помощников. Когда юноши, с трудом стащив с господина одежду, уложили его, наконец, на постель, тот обвил шею Алена своими могучими руками и смачно поцеловал его в щеку, признавшись ему, что тот — его лучший друг на всю жизнь.
— Да, мессир Аршамбо, — добавил он, лукаво грозя пальцем, — Бурбон и Шампань — братья навек… Никогда я с вами не расстанусь. — Переведя взгляд с несказанно смущенного этими откровеньями Алена на рыжего Ришара, он добавил виновато: — Мам, ну я же тебе говорил — я ее заложил на божеское дело… Подумаешь, кольчуга. Отец ее выкупит.
— О… да, мессир, — растерянно ответствовал оруженосец, чувствуя, что надо же хоть что-то сказать. Анри блаженно, совершенно по-младенчески улыбнулся, закрывая глаза. — Рано проснулся, рано встал добрый святой Мартин, — немузыкально пропел он и засмеялся. Когда он вновь поднял веки, мутно-синий взор его остановился на Алене: второй юноша к тому времени уже умудрился на цыпочках выйти из комнаты. Брови рыцаря сурово сошлись на переносице.
— Ты… с-со-бака гр-реческая! Как ты посмел сунуть сюда свое мерзкое рыло? З-зарублю, — и мессир Анри сделал попытку приподняться на локте. Ален еле успел выскочить за дверь — и за спиной его о доски гулко ухнуло что-то тяжелое. Наверное, подсвечник, устало подумал юноша, оседая у стены. А может, кувшин. Если кувшин, то жалко — с утра осколки подбирать… Придется всю ночь дежурить тут под дверью, кто знает, чего мессиру в голову взбредет. Не пошел бы он резать кого-нибудь, не дай Боже — еще свернет себе шею на лестнице! Кроме того, может, ему водички понадобится. Или кисленького сока… Не удивлюсь, господа, совсем не удивлюсь.
Ален так и прикорнул у стены, слушая, как внизу шумят оставшиеся рыцари. Надежды узнать, что все-таки произошло, на сегодня не было никакой. Что же, это оставалось принять как должное и дождаться завтрашнего дня. Кроме того, с утра у мессира Анри какой-то совет, наверно, придется его разбудить. Если, конечно, он окажется в состоянии встать и донести до дворца свою похмельную голову.
Но опасения Алена оказались напрасны: молодость и железное здоровье сделали свое дело, и наутро у его господина не осталось ни малейшего следа от вчерашнего хмеля. Похмелья Анри, к счастью, никогда не знал; только, пожалуй, был он слегка более бледен, чем обычно, когда мальчик подал ему воды умыться. Графский сын сунул в таз голову, отфыркиваясь, вынырнул, по-собачьи тряся волосами и сея капли повсюду. Потом пригладил мокрые пряди ладонями, спросил Алена, как ни в чем не бывало:
— Слушай, ты не помнишь, что я вчера вытворял?
— Многое, мессир, — осторожно ответил Ален, подавая Анри рубашку. — Песню изволили исполнять… про святого Мартина, — добавил он, выбрав самый невинный из сеньоровых подвигов. Тот просунул руки в рукава, поинтересовался сдержанно:
— Я хоть не того… не зарубил кого-нибудь?.. Песню-то — это ладно…
— Нет, мессир, — очень убедительно замотал Ален головою, радуясь, что хотя бы одна хорошая новость в этом богатом дурными вестями мире, кажется, выпадает на долю его любимого повелителя. — То есть вы хотели. Но мессир Аламан вас отговорил.
— Ну, слава Богу, — Анри с огромным облегчением откинулся на подушку. — Все же Аламан — умница, не зря я его люблю… А то наворотил бы я дел, какой из меня был бы теперь паломник?.. Ладно, хватит болтать, подай-ка мне перевязь. На совет надо идти при полном параде.
На выходе Анри забрал кувшин воды у кого-то из слуг, позеленевшего при его виде, и выпил едва ли не до дна — вчерашние подвиги все же не прошли без последствий. Потом ткнул сосуд обратно в руки помертвевшему юноше, присовокупив что-то вроде «ну, ну, не бойся… Вот на тебе монетку.» И пока пораженный грек рассматривал денежку так, будто она могла его укусить, прошел мимо, кликнул Ришара и потребовал подать коня. Этот совет, в отличие от всех предыдущих, король Луи назначил за чертою города — и, наверное, неспроста.
…Так Алену и не довелось узнать как следует, что же произошло. Мессира Анри спрашивать об этом он не решался, а когда подкатился с вопросом к Аламану, тот в ответ только скривился:
— Плюнь ты на этих греков, лучше не спрашивай… Довольно тебе знать, что император, черт его дери, Мануил — старая лиса и подлая задница, и пусть скажет спасибо, что мы не взяли его поганый Константинополь. А ведь могли! Могли, видит Бог, если бы не следовали примеру благочестивого Годфруа де Буйон, сказавшего некогда, что не для того мы сюда явились. Ты этим не забивай свою умную головушку, а лучше пойди-ка собирать господские вещи: только помяни мое слово, мальчик — никогда не имей дела с греками!..
В итоге Ален и не узнал никогда, как внезапно открылось предательство Мануила, все военные распоряжения крестоносного воинства продававшего туркам; не узнал он, и что епископ Лангрский Годфруа, тезка первого короля Иерусалимского и любимый ученик аббата Бернара, побуждал короля отомстить предателю и положить конец греческой власти над Константинополем. К счастью для Мануила Комнина, честный прелат не научился так же хорошо метать громы и молнии, как это делал его наставник, и город остался стоять. Не знал Ален и того, что взгляд у Луи Седьмого на совете был такой точно, как четыре года назад в Витри, когда он отдал приказ сжечь ту церковь ко всем чертям. Однако в итоге благородство и благочестие пересилило гнев, и на совете было решено просто вынудить Мануила переправить войско через Босфор бесплатно, а потом продолжить путь, плюнув на этот подлый город и его подлый народ, который пусть засунет свои змеиные языки себе в… Ну, в общем, плюнуть.
Так что для Алена Константинополь так навсегда и остался городом-садом, сияющей столицей, и когда через много лет другой юноша, прекрасный принц Александр, отец Клижеса, покидал Византийские берега — как знать, не Ален ли то глядел его глазами, яркими, честными, сожалеющими — на отдаляющийся берег, на белые, чуть расплывчатые очертания башен на берегу?.. Правда, одно Ален запомнил твердо — при мессире Анри лучше слова «грек» не упоминать. Как, впрочем, и при большинстве других франкских рыцарей.
Мальчику даже не удалось попрощаться с Лени — ее куда-то спрятали родители, зная, что лучше не рисковать. Не везде последние дни пребывания франков прошли так мирно, как в доме Алексея — кого-то убили, кого-то обесчестили, что-то где-то подожгли. Но в общем и целом все прошло гладко — до того самого момента, когда последний крестоносец сошел по ту сторону Босфора с последнего Мануиловского корабля, и оба войска смогли наконец вздохнуть спокойно.
