Даурия - Седых Константин Федорович (читать книгу онлайн бесплатно без .txt) 📗
— Врете, поганки длинноволосые! Все ваши мужья переметнулись сегодня на сторону красных. Я теперь за вас примусь. Вы у меня попляшете! — И он приказал ординарцам гнать их.
Дашутка видела в отдушину возле двери, как мать с соседками прошла к Щеглову. Она оживилась и стала надеяться на свое вызволение. Но когда ординарцы нагайками выгнали женщин из кустовской ограды, снова почувствовала себя как птица в западне.
Поздно вечером пьяный Щеглов явился в зимовье. Следом за ним вошел денщик с зажженной лампой в руках. При входе их Дашутка, дремавшая на голбце, испуганно вскочила на ноги. Щеглов взял у денщика лампу и приказал ему убираться. Поставив лампу на печку, он с пьяной икотой сказал:
— Ты, бабонька, не помирай раньше времени. Мы можем с тобой великолепно сговориться. Садись, — показал он на широкую лавку у передней стены, застланную холстиной.
— Ничего, я постою.
. — Садись! — прикрикнул он, и Дашутка покорно опустилась на краешек лавки.
Щеглов уселся рядом с ней и, заглядывая ей нагло в глаза, спросил:
— Ты понимаешь, чего я хочу?
— Давно все поняла.
— Ну вот и хорошо, что ты такая сговорчивая. — И он попытался обнять ее.
— Ты лучше не трогай меня! — сильно толкнув его в грудь, вскочила с лавки Дашутка и отбежала к печке.
Щеглов достал из кармана портсигар, закурил папиросу. Сделав две-три затяжки, изжевал весь мундштук и кинул папиросу в угол. Потом с угрозой сказал:
— Ты не брыкайся много! Либо мы с тобой сговоримся тихо и мирно, либо я спущу на тебя взвод казаков. Выбирай, что лучше.
— Эх ты, ваше благородие! — с презрением бросила Дашутка. — Только и умеешь, что с бабами воевать. Есть ли в тебе хоть капля стыда-то?
— Молчать! — рявкнул Щеглов и пошел на нее.
— Не лезь ты лучше ко мне… — бросилась от него Дашутка к порогу и попыталась открыть дверь. Но она оказалась закрытой снаружи.
— Ну что же, пеняй на себя, — прохрипел Щеглов и позвал топтавшегося за дверью денщика.
— Что прикажете, господин полковник? — открывая дверь, спросил денщик.
— Иди и скажи ординарцам, что отдаю эту бабу им.
Тогда Дашутка выхватила нож и бросилась на Щеглова, но он пнул ее носком сапога в живот. Отлетев в сторону, она упала на пол, прикусив до крови язык. Щеглов бросился, чтобы отнять у нее нож, но она успела подняться на ноги и опять пошла на него.
В ту же минуту в зимовье ворвались ординарцы. И тогда Дашутка, откинув голову назад, полоснула себя ножом по горлу. Красные круги пошли у нее в глазах. Она зашаталась, медленно повалилась на правый бок, и последнее, что промелькнуло в ее меркнущей памяти, было воспоминание о том, как скакал к ней навстречу Роман в день похорон деда, одновременно обрадованный и смущенный.
XXXIII
Вскоре после событий в Нерчинском Заводе, подчиняясь директиве обкома, партизаны Журавлева двинулись на соединение с амурцами и завязали ожесточенные бои за Сретенск, крупнейший опорный пункт атамана в Восточном Забайкалье. Одновременно полк Кузьмы Удалова был послан на юго-запад, к Маньчжурской железнодорожной ветке, по которой шло из-за границы снабжение семеновцев и действовавших в Забайкалье японских дивизий генерала Ооя.
С полком Удалова надолго ушел из родных мест и Роман Улыбин. Он так и не узнал тогда, какая судьба постигла орловскую дружину и что случилось с Дашуткой в февральскую вьюжную ночь.
Стремительным рейдом шел полк по студеным даурским степям. Партизаны, жившие предчувствием скорой победы, были настроены бодро, воевали лихо и весело. За три недели побывали они в тридцати станицах и селах. Шесть станичных дружин, два карательных отряда и батальон японской пехоты разбили они наголову ночными налетами. Нелегко было воевать при сорокаградусном морозе, на пронизывающем до костей ветру, но вера в победу воодушевляла их. Всюду население встречало их как освободителей, везде вливались в полк десятки и сотни новых бойцов. Скоро Удалов разбил свой полк на три полка по тысяче сабель в каждом и стал именовать свою часть Отдельным летучим партизанским отрядом.
В станице Улятуевской, на дневке, вызвал он к себе Романа и сказал ему:
— Знаю я тебя, Ромка, не первый день. Котелок у тебя ничего, вроде подходяще. Так что сдавай свою сотню Симону Колесникову и принимай Третий полк. Только смотри не зазнавайся, иначе разжалую в два счета.
Роман, утративший за десять месяцев непрерывных боев свою былую самонадеянность, сказал, что с полком ему не справиться.
— Как это не справишься, если я тебе приказываю? — удивился Удалов. — Я ведь знаю, что делаю. Еще как управишься-то! Об этом я могу по себе судить. Был я прежде сотенным трубачом во Втором Читинском полку, которым войсковой старшина, нынешний семеновский генерал Михайлов, командовал. А теперь я вон какой махиной управляю. И должно быть, неплохо, раз Гришка Семенов оценил мою голову в тридцать тысяч золотых. А потом, скажу тебе по секрету — командовать нашим народом нетрудно. Каждый знает, за что головой рискует.
— Все это так, — согласился Роман, — а только поискал бы ты, товарищ Удалов, человека поопытнее и постарше.
Выведенный из терпения Удалов стукнул кулаком по столу и прикрикнул:
— Хватит, поговорили! Принимай полк — и баста! В начальники штаба я тебе Елизара Матафонова определил, а Матафонов, он такой, он любого генштабиста за пояс заткнет…
В ту же ночь Удалов повел свой отряд на запад, к Цугольскому дацану, где, как узнал он, стояла кавалерийская бригада того самого генерала Михайлова, у которого был он простым трубачом. Удалову не терпелось сразиться с Михайловым, показать ему, на что способен «Кузька-трубач», как пренебрежительно звали его офицеры полка.
Ледяная поземка мела в степи, полный месяц в морозных белых кольцах плыл по студеному небу. Возбужденный Кузьма, одетый поверх полушубка в косматую козью доху, ехал по заметенной дороге рядом с Романом и командиром Второго полка Савватеевым, на ходу разрабатывая план предстоящего боя.
— Дацан стоит в котловине, — говорил он хрипловатым, простуженным голосом, — с трех сторон от него сопки, с четвертой Онон. За рекой тоже сопки к самому берегу подступили. Выгорит у нас дело, если мы эти сопки займем без шума. Пусть Михайлов спокойно спит, пока мы его не разбудим.
— Ночь-то уж больно светлая, — заметил ему Савватеев. — Ежели есть у них на сопках посты, за пять верст они нас увидят.
— Месяц скоро закатится, так что на сопки в темноте поползем, — возразил Удалов. — Роман со своим полком заононскую сторону займет, устроит там в узких местах засады. А два других полка пойдут к дацану и кинутся в атаку на сопки. Взять их нужно во что бы то ни стало. А когда займем их да начнем беляков в дацане на выбор бить, метнутся они на Онон. Там им Ромка и должен показать, почем фунт лиха. Ясно я говорю?
— Вполне, — ответили Роман и Савватеев и поспешили к своим полкам.
На рассвете, в белой морозной мгле, поднимавшейся от Онона, партизаны сбили с сопок семеновские посты и открыли по дацану сильный ружейно-пулеметный огонь. Заметались семеновцы среди беспорядочно разбросанных построек дацана, неся большие потери. Затем уцелевшие повскакали на коней и понеслись толпами к Онону. Там по ним в упор ударили пулеметы Третьего полка.
Обезумевшие семеновцы, очутившись в этой огненной мышеловке, долго метались из стороны в сторону, как слепые. Когда совсем рассвело, уцелевшие сдались в плен. Вырвались из окружения и умчались в сторону станции Оловянной не больше ста человек. С ними удалось удрать и генералу Михайлову. В Оловянной Михайлов сообщил по прямому проводу в Читу о разгроме партизанами своей бригады и застрелился в комнате телеграфистов.
Когда партизаны заняли дацан, Удалов обратился к ним с короткой речью:
— Бурятских монахов, хоть они и дармоеды, не обижать, без разрешения ничего у них не трогать. Кто не послушается, пусть на себя пеняет. Ясно я говорю?
— Ясно, — дружно и весело ответили бойцы.
