Петля и камень в зеленой траве. Евангелие от палача - Вайнер Аркадий Александрович
Государь и Великий князь Новагорода, Черниговский, Ярославский, Обдорский и всея северные страны повелитель.
И Государь Иверския, Карталинския и Кабардинския земли и области Арменския.
Черкасских и горских князей и иных – наследный Государь и обладатель, Государь Туркестанский, Киргизский, Кайсацкий.
– Мы, Августейший Генеральный Секретарь Коммунистический,
Председатель Правительства Всесоюзного,
Генералиссимус всех времен и народов,
Почетный Корифей Академии Наук,
Величайший Вождь философов, экономистов и языковедов,
Друг всех детей и – физкультурников.
Вот он – был.
Низкорослый, рябой, рыжий уголовник. Вместилище всей этой имперской красоты. А мы, прочие – четверть миллиарда, – существовали при нем.
Отцы-основатели нашей пролетарской Отчизны отменили вгорячах старый царский герб и придумали новый: хилые пучки колосков, серп доисторический и каменный молоток. Будто знали, куда идем, как жить станем.
Но старый герб не сгинул. Кровяной силой наливался, багровым нимбом светился над головой Пахана – страшная двуглавая птица, знавшая только один корм: живое человечье мясо. Одну клювастую голову орла звали Берия, другую – Маленков. Первый кровосос – шеф полиции, другой – шеф партии. И лапами общими, совместными когтили неутомимо державу и скипетром неподъемным гвоздили без остановки по головам – покорным и несогласным, все равно, кому ни попадя…
…и увидел, что шагает мне навстречу по коридору Абакумов.
…Виктор Семеныч, всевластный министр наш, распорядитель Конторы, лукавый глупец, простодушный хитрец, весьма коварный молодец.
Абакумов – меня чуть повыше и годами маленько постарше, морда лица багровая, с окалиной кипящего в нем спиртового пламени.
Верхние пуговки гимнастерки отстегнуты, погоны сияют, сапожки шевровые агатовым цветом налиты. И красные генеральские лампасы кровяной струей сочатся по английским бриджам.
Улыбается хитровато, пальцем грозит:
– Ну, докладывай, Хваткин, про подвиги свои, хвались успехами!..
Очень удачно встретились мы. В коридоре, неподалеку от его кабинета. Наверное, к кому-то из замов своих заходил, анекдоты рассказывал. Веселый, еще не пьяный, но уже прилично поддавший. Времени – начало девятого вечера, зима пятидесятого года, уже сгорел в крематории безвестный бродяга профессор Лурье, но Лютостанского я еще не знаю, он сидит в бюро пропусков, выписывает своим букворисовальным почерком удостоверения чекистам, и Минька Рюмин еще только старший следователь, но уже заражен мною делом врачей-убийц, он горит и топочет от нетерпения ногами, а начальство еще не знает плана, его надо доиграть, оформить и представить в нужном виде, в подходящую минуту и в надлежащие руки.
– …Какие же у нас подвиги, товарищ генерал-полковник? Корпеем над бумажками помаленьку. Это раньше вы меня для боевых дел привлекали, а теперь я клерк. Форменных штанов от срока до срока не хватает – на стуле протираю…
Абакумов засмеялся, хлопнул меня поощрительно по плечу:
– Не прибедняйся, обормот! Я тобой доволен. Хорошо соображаешь, собачий сын, стараешься. А мастеров по автокатастрофам или внезапным самоубийствам у нас хватает. Ладно, идем ко мне, покалякаем чуток…
Обнял меня за плечи и повел к себе в приемную, которую мы называли «вагон» – бесконечно длинный зал, уставленный по стенам откидными стульями, на которых сейчас катили в будущее десятка два генералов под пристальным взором полковника Кочегарова, личного адъютанта министра. Кочегаров за столом с дюжиной разноцветных телефонов был и впрямь похож на вагоновожатого: нажимал кнопки на номерном пульте, объявлял что-то по селектору, а кроме того – снимал одну трубку, другую придерживал плечом около уха, третью бросал на рычаг. Очень озабоченный вид был у этого толстожопого монстра.
Враз хлопнули сиденья откидных стульев, генералы вытянулись «смирно» и с нескрываемой завистью воззрились на мое плечо, где покоилась мясная министерская длань.
Боже мой, чего бы ни отдали они на свете, лишь бы поменяться со мной местами и подсунуть свое трепещущее от волнения и любви плечико под сень абакумовской руки!
Они ведь не зря сидели на откидных стульчиках. Не знаю уж, кто это придумал – Ягода, Ежов или Лаврентий – поставить в приемной министра государственной безопасности СССР не обычную дорогую канцелярскую мебель, а полированные откидные стулья. Как в киношке. Чуть привстал, пошевелился не так, забыл, ослабил контроль за местом – хлоп! С сухим треском выскакивает из-под тебя сиденье. И эти юркие ненадежные места добивали их окончательно, потому что все они – два десятка генералов – не знали, зачем их вызвал министр.
По текущим делам? Или с отчетом? С повышением? Или с жутким разгоном? С понижением? Или?..
В прошлом году около этого стола вагоновожатый Кочегаров по приказу министра на моих глазах сорвал с генерал-майора Ильина погоны и отправил его под конвоем в подвал. Блок «Г» внутренней тюрьмы.
И сейчас все пытались заглянуть Абакумову в глаза, понять, зачем их вызвали – за милостью или опалой, угадать, сколько им еще сидеть на откидных стульчиках, – но все напрасно. Абакумов шел со мной в обнимку через приемную, глядя поверх генеральских шпалер – чуть прищурясь, брезгливо и равнодушно.
Выскочил из-за стола Кочегаров, тряся уродливо-жирными ляжками, будто в ватные штаны одетый:
– Никто не звонил, Виктор Семеныч. Все тихо…
Величаво, еле заметно, как настоящий вельможа, кивнул ему Абакумов, подтолкнул меня в распахнутую дверь кабинета и милостиво разрешил:
– Садись… Сейчас по рюмцу врежем…
Хороший был кабинетик у Виктора Семеныча. Ведь вначале планировали не кабинет, а зал заседаний. Зал заседаний правления страхового общества «Россия».
Ох уж эти беззаботные страховщики! От любых бед, от всяческих напастей обещали защитить. Оплатить, компенсировать. Дом шикарный на Лубянской площади отгрохали, зал для правления воздвигли – загляденье. Дубовые черные балки по деревянному потолку, панели на стенах, камин из финского гранита, люстры хрустальные, необъятные.
Вот только с верховным страховщиком, небесным, забыли посоветоваться, и въехал в зал заседаний правления страхового общества «Россия» Феликс Эдмундович Дзержинский. И пошел страховать!..
А за ним – Менжинский.
А за ним – Ягода.
Потом – Ежов.
А теперь восседает за зеленым столом размером с теннисный корт Виктор Семенович, тоже главный страховщик России.
Молодцы-страховщики!
И мы – ребята не промах!
Мы – страховые агенты. Ох и нагнали страху на всю страну, всю житуху державы превратили в сплошной страховой случай, скромное страховое общество «Россия» преобразовали во всемогущее Российское Общество Страха.
Госстрах. Госбезопасность. Госужас.
Одно плоховато: застраховав всех, мы и себя запугали до смерти. Пугая других, сами стоим по горло в ледяной каше ужаса. И никому, и никогда нет отсюда выхода – страховка пожизненная и охватывает все: имущество, волю, членов семей, здоровье и жизнь.
Мир не знал такого страхования…
Абакумов достал из серванта черную бутылку без этикетки, разлил по фужерам, коротко приказал:
– Будь!..
И плеснул в себя янтарную влагу. И я не задержался.
Похрустел министр станиолевой оберткой шоколада «Серебряный ярлык», откусил прямо от плитки и подвинул мне по столу оставшийся кусок.
О неслыханные знаки милости! Что-то серьезное мне предстоит!
– Над чем трудишься? – спросил Абакумов.
– Да есть одна разработочка интересная, товарищ генерал-полковник, – начал я осторожно, мне надо было очень аккуратно прощупать его отношение к делу врачей, пропальпировать его планы. – Человечек некий сигнализирует мне, что евреи наши зашевелились…
Абакумов засмеялся:
– Евреи всегда шевелятся. Профессия у них такая… А чего хотят?
