Предтеча - Логинов Святослав Владимирович (е книги .txt) 📗
Устроилась, в конце концов, и личная жизнь Николая Соколова. Истёк последний срок, назначенный привередливым генералом.
Тысяча восемьсот шестьдесят четвёртого года ноября девятого дня коллежский ассесор Николай Парамонов Сокололв был повенчан в церкви святого архистратига Михаила, что в Инженерном замке, с девицею Мариею Николаевной Пургольд.
Церковь Инженерного замка была облюбована интеллигенцией, священник Алексий Пирогов нагляделся на всякие свадьбы. Частенько гости во время венчания стояли столбом и даже не крестились. А бывало и так, что жених с невестой, едва дождавшись окончания обряда, пожимали друг другу руки и разъезжались в разные стороны. Но сегодня была настоящая свадьба, нигилистами здесь и не пахло, и Алексий Пирогов, приглашённый на праздничное застолье, от души желал молодым благополучия.
К сожалению, добрый пастырь изрядно коонфузил гостей и терзал невесту тем, что упорно величал жениха Николаем Парамоновичем. А что делать, в документах Николай Николаевич был записан именно так. Смешная и глупая история произошла с его именем. Батюшка Николая Николаевича был так обрадован рождением первенца, что пил беспробудно целый месяц, на крестины был привезён пьяным до изумления и в ответ на вопрос дьяка, как зовут родителя, мог только мычать. Зато у деда достало разумения выйти вперёд и возгласить своенравно: «Парамоон Иванович мы!», – что и было записано. И потащил Николай Николаевич по жизни неблагозвучное, а для дворянина так и вовсе неприличное не отчество даже, а дедчество. Хотя, во всех документах кроме самых строгих писался Николаевичем.
Мария оказалась примерной женой. Другого слова для её обозначения не имелось. Она образцово вела хозяйство, было ровна и приветлива, в дела мужа никогда не вмешивалась, не осуждала их и не обсуждала. Так что иной раз Соколов завидовал Энгельгардтам, которые жили может быть не столь мирно, но зато были единомышленниками.
Когда в обществе пошли разговоры о женской эмансипации, Анна Энгельгардт первой из русских женщин пошла на службу, поступив приказчиком в книжный магазин Серно-Соловьёвича. Скандальное это событие до сих пор живо в памяти многих, но немногие знали, что смелый поступок в первую руку был продиктован бедственным финансовым положением семьи. В мае 1862 года у Энгельгардтов родилась дочь Вера, скромного жалования на жизнь теперь вовсе не хватало, прощением штрафа поручику Энгельгардту государь велел повременить, и даже в отставку выйти не удалось; Энгельгардта обязали служить безо всякой надежды на повышение ещё шестнадцать лет.
Единственной отдушиной было, что опальному поручику удалось устроиться совместителем в недавно реорганизованный Институт Сельского хозяйства и Лесоводства, читать там любимую химию и вести практические занятия по химии земледельческой, аналитической и прочим, какие найдёт нужным. Собственно, лаборатории ещё не было, молодой профессор, не имеющий даже кандидатской степени, создавал её на голом месте.
Хотя в шестьдесят четвёртом году это было не в пример легче, чем год назад. Первые три с половиной тысячи, выбитые Соколовым, взорвали твердыню, теперь, по уставу 63-го года университеты не просто могли, а обязаны были иметь учебные лаборатории, а на их содержание ежегодно выделялось по… три с половиной тысячи рублей. Вместе с тем и другим институтам стало легче обзаводиться лабораториями. Таков был результат деятельности Соколова в учёном совете при министерстве.
Но Соколов не праздновал победу. Его здоровье опять ухудшилось, а вместе с болезнью вернулись обидчивость, хандра, нервная бессонница и тяжкая усталость по утрам. Собственных исследований Соколов не возобновил, только читал лекции и упражнял студентов.
А тем временем, приближались новые неприятности.
31 января 1865 года доцент Петербургского университета Дмитрий Иванов Менделеев защищал в учёном собрании университета докторскую диссертацию «О соединении спирта с водой». Оппонировали на защите доктор Соколов и магистр Пузыревский. Соколов, вообще острый в споре, на защитах бывал особенно резок и не собирался изменять себе и на этот раз, хотя и понимал, что это не улучшит его отношений с Менделеевым. Так и случилось. Сам Менделеев был доволен ходом защиты, сильная критика его не пугала, но по факультету пополз слушок, что старое недоброжелательство вновь воскресло и перерастает в открытую вражду. Говорили, что Соколов видит в новом докторе соперника и боится его.
Обвинение, при всей его абсурдности, показалось Соколову непереносимым, и, когда ему предложили кафедру чистой химии в Новороссийском университете, что ожидался открытием в ближайшие месяцы, он с радостью согласился и весной 1865 года уехал прочь из Петербурга, от кашля и ледяного тумана, от интриг и сплетен к благословенным черноморским берегам, где ожидал найти хотя бы покой и немного здоровья.
Раздвоенный на манер рыбьего хвоста язычок пламени с чуть слышным шипением вырывался из горелки, озаряя кабинет желтоватым светом, уже не ослепляющим глаза, как час назад, теряющимся в призрачной утренней голубизне за окном. Только чистый лист бумаги на столе чётко белел, отражая свет. Пока Соколов сидел задумавшись, руки продолжали механинчески делать дело: все документы разобраны, подколоты, а перед ним девственный лист бумаги. В 1865 году его дела были очень похожи на этот лист: жизнь предстояло начинать сначала.
Приехав в Одессу, Соколов деятельно взялся за работу. Из старого здания на Дворянской улице факультет был переведён в дом на Преображенской, заново перестроенный, где чуть не весь первый этаж отвели под лаборатории. В первые годы деньги отпускались щедро; Соколов сумел отгрохать такие хоромы, что до той поры никому в России и не снились. Одних приборов было куплено за границей на двадцать четыре тысячи франков. Назначенный лаборантом бывший аптекарь Либек только головой тряс, читая мудрёные названия на требованиях Соколова.
После утверждения Соколова ординарным профессором, правительствующий сенат произвёл его разом в статские советники – чин генеральский – а коллеги по факультету избрали петербургскую знаменитость деканом. Огорчало одно: студентов в новом университете училось пока немного, а ещё меньше было толковых сотрудников, годных работать в обставленной дубовой мебелью лаборатории. Соколов писал в Киев, где преподавал Петенька (давно уже Пётр Петрович) Алексеев, в Петербург Меншуткину, защитившему магистерскую диссертацию и теперь мыкавшемуся без места, в Харьков, куда перевёлся из Горок Тютчев. Но Меншуткин сумел устроиться в Петербурге, остальные не хотели сниматься с насиженных мест. Двадцать пять больших и удобных комнат, отведённых для лаборатории, пустовали.
Лишь в конце шестьдесят пятого года появились там первые студенты, и тогда же Соколов обрёл деятельного и талантливого помощника. Александр Вериго, знакомый Соколову ещё по трудам на Галерной, согласился приехать в Одессу. Работа по-немногу стала налаживаться, но тут же, словно по волшебству, начались неприятности.
Прошло очарование новизны, отпускаемые средства сократились чуть не в десять раз. Однако, Соколов продолжал улучшать лабораторию, что ему, как декану, было не особо трудно. Образовалась передержка, которую Соколов предложил покрыть из сумм, назначенных на личный состав. Тут и разразилась буря.
До этого момента Николай Николаевич даже не представлял себе, что такое провинциальная интрига. Почётно иметь благородным соперником Дмитрия Менделеева, но не дай бог никому связаться с господином Палимпсестовым. Большинство профессоров юного университета были либо заслуженными старцами, законно рассматривавшими назначение в Одессу как синекуру, либо достались Новороссийскому университету от Ришельевского лицея. Все они были равно возмущены Соколовым.
– Одна тысяча шестьсот пятьдесят семь рублей восемьдесят восемь копеек из сумм на личный состав! Ведь эти деньги могли быть выплачены в виде премий! Quelle canaille! профессор Лапшин не расширяет же кабинет физической географии, и профессор Абашев ни копейки не истратил на техническую лабораторию! Иван же Иустинович Палимпсестов так даже сам уведомлял о нежелательности пополнения агрономического кабинета. Господин ректор отказался от специальной математической аудиториии, чтобы за её счёт расширить ректорскую квартиру. Именно так поступают рачительные хозяева! А профессора Мечников, Ценковский и особенно Соколов ходатайствуют, просят, требуют и даже делают передержки!
