Хмель - Черкасов Алексей Тимофеевич (читать книги регистрация .txt) 📗
– Я обязан явиться в министерство иностранных дел.
– Не обязан. Нет! Это я тебе говорю, отец. Ты просто не можешь оборвать постромки от телеги, э, мексиканца, э, разбойника, исполосованного шрамами. Истый разбойник! Как он на богатство мое нацелился, а?
– Не тронь господина Палло. Прошу тебя!
– Э! А я вот трону, сударь. Еще как! На цыпочках встать перед разбойником, э? Молчи. Ни слова. Я все вижу, сударь. Он не спроста держит тебя в своих когтях, как коршун цыпушку, прости господи! И все тайна, тайна! А тайны нету, э? Как они быстро столковались со стрекозой ехидны, а? В два счета. И ты явился… за приданым. Дурак.
– Отец!
– Ты… ты… на меня топнул? Ты? И это мой сын, господи? И это моя кровь и плоть?
– Господину Палло не нужно приданное дома Юскова. Я сказал: деньги мне нужны не для приданого.
– Врешь, врешь! Чтобы этот мексиканец, э, не протянул лапу к моим сейфам, э? Врешь, врешь.
– У него своих капиталов достаточно.
– Капиталы? Какие же, э? Ты что-то говорил про его капиталы. Кто же он, э? Акционер? Банкир? Оружейник, э?
– Профессор.
– Гм, гм! Слышал, сударь. С такими капиталами, дай бог памяти, лишних штанов не купишь, Да-с! Имел честь разговаривать с профессорами духовной академии, военной, э, и Московской.
– Там нет академии, в Москве.
– Есть, сударь, Петровско-Разумовская. Дела имел с проректором, э, профессором. С богом, с богом! Я на капиталы профессора не посягаю. Но, э, ты же просил двадцать тысяч золотом. Э? Как это понять?
– Хочу вернуть часть долга.
– Часть долга? Часть?! Э? Позволь. Какого долга?
– Это моя тайна, отец.
– Тайна! Э? Твоя тайна? А золото мое? Э!
– Если ты считаешь меня своим сыном…
– Без словопререканий, Володя. Не перевариваю словопрения.
– Могу сказать, но…
– Без «но», Володя! Без «но»!
– Ни единого слова никому, отец. Никому.
– Помилуй меня!
– Говорю: я обязан вернуть хотя бы часть долга. Это долг моей жизни и смерти.
– Какие страсти на ночь глядя! Кому обязан? Ну? Божись! Перед Евангелием. Спаси и сохрани меня, господи, в щедрости и милости своей. Э, говори.
– Я обязан уплатить господину Палло двадцать одну тысячу фунтов стерлингов по курсу двенадцатого года.
– Обязан? Разбойнику обязан? Так и знал! О, коготь коршуна! Уму непостижимо. Золотом? Двадцать одну тысячу фунтов? Спаситель! Нет, нет! Это ты сейчас придумал. Вижу, вижу!
– Тогда слушай. Скажу. В августе четырнадцатого года, в Монако…
– Опять Монако!
– Ты же хотел узнать?
– Не хочу, сударь. Никакого Монако. Уволь. Уволь.
– Ты просил, чтобы я остался дома?
– Как же, как же, Володя. И мы заживем с тобой. Славно заживем. Без фурии.
– Тогда уплатите завтра же господину Палло двадцать одну тысячу фунтов стерлингов. Пересчитаете, конечно, на наши деньги по курсу двенадцатого года. И золотом, понятно. И скажите ему, что вы его пожизненно благодарите за спасение чести и жизни вашего сына.
– Э?..
И через минуту:
– Э?.. Должен благодарить разбойника? Грабителя?!
– Я сказал, он мне спас жизнь и честь в Монако. Я проиграл и то и другое. И должен был пустить себе пулю в лоб. Ты это понимаешь, отец? Или тебе моя жизнь ничего не стоит? Только деньги, деньги, сейфы, сейфы! Ты же говоришь: написал завещание на меня и брата. Так дай же из моей доли. Спаси, отец! От бесчестья спаси. Я же и теперь из Англии приехал на деньги господина Палло. Что причиталось в посольстве, – получил лондонский ростовщик. Прошу тебя, отец!
– Господи! Господи! Э, э, э…
– Отец!
– Э, э, э…
Добропорядочный отец Михайла Михайлович Юсков, закатив глаза под лоб, грузно осел в кожаном кресле, уронив мокрую лысую голову на подлокотник.
Владимир кинулся к столу, нажал кнопку, не отнимая пальца до тех пор, пока в ореховый кабинет не вбежал запыхавшийся Ионыч.
Тут же, в кабинете, нашелся нашатырный спирт, стакан воды из хрустального графина, вызвали по телефону доктора из лазарета, а потом уже перетащили грузного старика на ореховую кровать под балдахином и открыли форточку у двух окон.
Явился доктор. Сделал укол камфоры, предупредив, что больному нужен абсолютный покой.
Подполковник Владимир Михайлович, растерянный, некоторое время топтался возле кровати и молился, молился. Тихо, про себя. Это же он, он убил собственного отца! «Есть ли предел моему падению и низости?» – спрашивал себя Владимир, расстегнув воротник мундира. Белесые волосы жидкими прядками липли ему на лоб, и капельки пота собирались у надбровных дуг.
– Неужели? Неужели, господи? – хватался за голову Юсков-сын.
Ионыч утешил:
– Все под богом ходим, Владимир Михайлович. Может, даст бог, придет в сознание. Я посижу. Не беспокойтесь.
– Спасибо, Ионыч!
Подполковник тихо, на цыпочках, чтобы не скрипнуть сапогами, вышел из кабинета.
Минуты не прошло, старик повернул голову:
– Ты, Ионыч?
– Я, Михайла Михайлович.
– Тихо. Тихо. Закрой дверь на замок. Ионыч закрыл дверь на замок.
Михайла Михайлович приподнялся на подушках и ладонью вытер пот со лба и лысины.
– Повенчалась, э, стрекоза с разбойником?
– Повенчалась, Михайла Михайлович.
– В соборе, э?
– В слободскую церковь ездили.
– С шаферами? Дружками?
– Только с хозяйкою. Более никого не было.
– Никого?
– Никого.
– Гм. Гм. Ладно. Ладно. То ли еще будет, Ионыч. Мы ее, фурию, по ветру пустим.
– Дай-то бог.
– Без бога, э, своими усилиями и разумением. Депешу надо отбить Николаю в Петербург, э, в Петроград. Чтоб сейчас же приехал. Отец, мол, при смерти. Адрес возьмешь на конторке. Там конверт. Да гляди, э! Никого ко мне не пускай. Говори: в чувство не приходит. Вызови еще врача, э, этого…
– Прейса.
– Вот. Вот. Дать придется, чтоб предупредил всех не беспокоить меня. Сердце, мол, э, совсем слабое. Володя-то мой влип. Ой, как влип! В Монако проигрался, э, разбойнику-мексиканцу. Двадцать одну тысячу стерлингов просадил, а? Вот оно как, Ионыч! По ветру пустит капиталы. Как нить дать. Господи! Николенька не такой, нет. Копейку считать умеет. Да и к капиталам льнет. Завещание новое напишу, э. Только гляди, Ионыч! Как бы фурия опять не пронюхала. Нотариуса Вениаминыча – к свиньям! Тайну не сохранил. Обмозгуем, Ионыч. А Владимир пусть едет в Петроград, как и должно. В министерство. Не упразднили министерство?
– Узнаю, Михайла Михайлович.
– Узнай, узнай. А Володя пусть едет. С богом. Так и скажи: отец, мол, благословляет, э. Николая дождемся, а потом и фурию, э, благословим: «скатертью дорожка!» Такое настало время, Ионыч. Крутенько, ох, как крутенько. Дай волю фурии – по ветру пустит и нас в богадельню определит.
– Определит.
– Ничего. Ничего. Мы ее, э, тово! Тут я подготовил бумаги, то, се, э, полицию позовем…
– Милицию, Михайла Михайлович.
– А? Что? Милиция? Как милиция?
– Полицию упразднили, Михайла Михайлович.
– Господи помилуй! И есаула Могилева убили, и полицию упразднили. Кто же теперь? В каком понятии – милиция? В каком соответствии, э?
– При комитете господина Крутовского.
– Крутовского? Говоруна? О господи! Что же такое происходит, а? Революция? Доколе же, а? Доколе?
– Круговороть, круговороть, Михайла Михайлович.
– Переждем. Переждем, Ионыч. Самое время – в постели лежать, чтоб круговороть не засосала. Пусть сами по себе перекипятятся. А фурию мы, э, тово, выпроводим!
Помолчали, довольные друг другом, лакей и хозяин, взаимно связанные тайными нитями.
– Свадьбу готовят, э?
– Свадьбы не будет.
– Э? Без свадьбы?! – Без свадьбы.
– Гм. Гм. Так-то оно лучше, а? Припекает фурию? Есть же, есть у нее некоторый капиталец, э? Мало ли припрятала, ехидна. Не щедрится, а? Так-то. Так-то.
– В дорогу собираются.
– Кто собирается? А, мексиканец со стрекозой! Дай-то бог. Дай-то бог. И пусть Володя с ними, э, за компанию. Пусть хватит петербургских туманов, может, отрезвеет после лондонских. Э?
