Хмель - Черкасов Алексей Тимофеевич (читать книги регистрация .txt) 📗
III
Приказ безоговорочный, как команда: «Ле-вое пле-чо вперед!», с исходящим номером, с размашистой хвостатой подписью генерала, точно генерал выписал на бумаге такой взмах, пытаясь взлететь в небо, и шлепнулся в лужу, оставив на конце завитушки кляксу и печать штаба бригады.
Полковой писарь положил на стол бумаги, полковник махнул рукой: «Потом…»
Надо встать и подумать.
Генерал указал: три роты полка, соединив с двумя ротами из двух других полков, немедленно отправить на фронт. «Исполнение доложить немедленно». Как известно полковнику, в трех указанных ротах – густой засев большевистских агитаторов, призванных из мастеровых Иланского, Красноярского и других депо Сибирской железной дороги.
«Нейтрализовать, обезвредить полки…»
«Вопиющий промах, генерал, – покачал головою полковник Толстой. – Революция шествует дальше. Или вы против революции, генерал? Может, и она – вопиющий «промах»?»
«Ну, а вы как считаете, полковник?» – услышал воображаемый вопрос генерала и ответил:
«Я не столь считаю, сколь созерцаю, генерал. Мы все сейчас, «не солдатские депутаты», созерцаем. Идиотское положение, генерал. Думаю, тот, кто развязал революцию, свергнув престол «от имени народа», не сумеет ее укротить и сам окажется свергнутым. Думать надо, генерал. Думать!»
Полковник, конечно, помнит, как он спас однажды опального солдата Боровикова от военно-полевого суда. Мог и теперь поехать к генералу Коченгину и объясниться. Он хотел бы видеть физиономию генерала, смертельно перепуганного Советами солдатских депутатов. «Как же он представляет себе революцию, фазан? Как очередную ревизию штаба округа. Экое идиотство».
Нет, полковник Толстов не снизойдет до объяснения с генералом. Себе дороже выйдет, да и прапорщику не поможешь. В конце концов, прапорщик может призвать на помощь Советы. У них свои соображения и власть.
Не иначе – генералу подсказал атаман. Любопытно: сказал ли атаман генералу, как прапор разделал под орех атаманского есаула?
Да, атаман Сотников! Дубина. А выпячивает себя на передний план в партийной фракции социал-революционеров. Социалист! Да от такого социалиста за сто верст пахнет болотом. Эсер! И Керенский эсер? И лидер кадетов Милюков – «эта вопиющая университетская морда» считает себя демократом… Гм…
Никаким социализмом от Временного не пахнет. Натуральное свинство, и больше ничего. Фигурально выражаясь, маневры идиотов. Но только ли маневры? Не кроется ли за маневрами эсеров варварство и азиатчина? «Сперва в тоге революционеров, а потом – шашки наголо и рубить, рубить социалистов!»
Назревают какие-то сложные, драматические события, и он, полковник Толстов, обязан в них разобраться.
Вызвал адъютанта.
– Позвать прапорщика Боровикова!
Заслышав шаги в приемной и голос прапорщика, быстро поднялся для встречи с полным георгиевским кавалером.
– Давай без рапорта. Садись! – Чиркнув спичкой, поглядел на крошечное пламя. Не с такого ли пламени началась революция?
Познакомил прапорщика с приказом.
– Догадываешься, чем это вызвано?
– Догадываюсь, господин полковник.
– Так-так.
Помолчал. Папироса потухла. Еще раз прикурил.
– Что думаешь предпринять?
– Выполню приказ генерала Коченгина. – Вот как? А через Советы?
– Революцию надо разворачивать не только в тылу, но а на фронте. Такие назревают события.
– Назревают?
– А как же? Выборы делегатов в Учредительное собрание будут проходить не только в тылу. Так что и там работы хватит. Я просто прапорщик революции.
– Не исключена возможность, судя по истории французской революции, или как вот говорил о революции в Мексике господин Палло, что и ты можешь стать генералом.
– Исключено, Сергей Сергеевич.
– Почему?
– Вечерняя воскресная школа, шесть месяцев фронтовой школы прапорщиков – не так уж много. Я-то понимаю. На одной отваге далеко не прыгнешь. Да и не тянет меня в генералы. Суконка не по моим плечам.
– Что же по плечам?
– Сейчас бы ушел в депо. Надежнее всего. Там мой хлеб.
– У вас сегодня совет полка?
– Утром был.
– О!
– Спать не приходится.
– Что же было экстренного?
– Солдаты потребовали упразднить офицеров, исключая прапорщиков. Пришлось разъяснить, что революция – не разложение армии, а должна быть дисциплина. Не царская, понятно, а революционная, строгая, на сознательности.
– Как же с офицерами? С полковником, например?
– И полковник и офицеры остаются, если они не восстанут против революции.
– Тогда почему не Советы солдатских и офицерских депутатов?
– Офицеры – те же солдаты армии.
– Далеко не солдаты, мой друг. Никак не солдаты. Не лучше ли было бы: Советы армейских депутатов?
– Сейчас – нет. Сегодня что главное? Сознание народа. Сознание рабочих, солдат, крестьян. Чтоб они почувствовали, что власть верховная принадлежит им, народу то есть. И чтоб учились на депутатстве. Главное, чтоб прониклись: власть народа, а не буржуазии.
– Народ – чересчур всеохватно. Народ – это не только солдаты, рабочие, крестьяне. Это и я, полковник, и тот же миллионер Юсков, и сто шестьдесят девять миллионов жителей России! Почему не я, не чиновники, не инженеры, а только рабочие и солдаты должны решать судьбу России?
– Кого же больше? Рабочих, солдат и крестьян.
– Все это очень сложно и запутанно, мой друг. Зло порождает зло, добро – добро. Тут надо подумать. Я не знаю, что говорят лидеры вашей партии и как они представляют власть народа, но вот то, что созданы Советы солдатских депутатов без офицеров, без полковников – командиров, это меня беспокоит. На одном из советов вы можете принять решение: расстрелять полковника Толстова. Это значит, меня расстрелять. И я не могу пассивно созерцать Советы. Понимаю, понимаю. Я сказал это в качестве аллегории. Но она может стать и символичной, мой друг. Кто же знает, в какую сторону революция повернет завтра? Беспокоюсь, мой друг. Очень.
IV
– В нашем доме все винтом, все винтом! И это все она, ехидна, змея трехглавая, развратница!
– Отец, прошу тебя!
– Молчи, молчи. Я терпел. Я чересчур долго терпел, э, ехидну. И пусть она провалится в тартарары вместе со своей нагульной дочерью. Притопну и присыплю.
– Это возмутительно, в конце концов.
– А? Что? Возмутительно? И это ты говоришь отцу? Э? Депутатом от ехидны явился? Приданого для нагульной козявки, э? Баста, Володя! Старик еще в силе, чтобы раздавить ехидну трехглавую, развратницу, э, пускающую на ветер состояние, э, не мое, а твое, Николаево. Молчи. Молчи. Э, всему бывает конец, Володя, и даже змее. Сколько бы змея ни тянулась из-под колодины, а хвост покажет. Раздавить гадину, и кончено. Э, ты, может, воображаешь, что отец выжил из ума и не знает, где у него правая, а где левая нога? А? Что? Знает, знает, Володя. Вот тут наболело, перекипело и более нету мочи: час пробил! Или она меня, э, укатает, или я ее, э, спроважу из дома на все четыре стороны. Да-с, Володя. Гнать надо, гнать.
– Что же ты не гнал ее раньше? Пятнадцать, двадцать пять лет назад, когда она, как ты говоришь, путалась с Востротиным. Что же тогда не гнал? Это же началось не вчера, не позавчера, а двадцать пять лет назад. И, в конце концов, ты же женился не двадцатилетним парнем, а…
– Молчи. Молчи. Не тебе судить меня, видит бог. Э, женился… Дай бог, чтобы тебя так же вот не заарканили в Петербурге, э, в Петрограде теперешнем. Гляди! Там много благородных свах, э, которые, э, которые на живца ловят. Как бы Николая не изловили, господи! Где они, мои сыновья, создатель? На кого я оставлен на старости лет? Для кого я припас состояние, э, праведной жизнью своей?! Для кого? Ты вот семнадцать лет крутился с дипломатами, а высоко ли поднялся? До полковника? Сколько мне это стоило, э?
– Я многим обязан Толстовым, отец. А ты поступаешь С ними…
– Обязан? Толстовым ли, сударь? Э? Золоту обязан, которое выгружалось вот из этих сейфов. Три прииска, рудник и мало ли!.. Я звал тебя в дело, да ты глух и нем оказался. В заморье потянуло, э, в дипломаты И чего ты достиг? Э? Богатства? Генеральского чина? А если бы внял голосу отца, генералы бы перед тобой на цыпочках ходили. Да-с, сударь. И ехидны бы давно в доме не было. Вот она, беда-то дома Юскова! В несогласии, яко погибельном в земной юдоли. Куда ты сейчас спешишь, спрашиваю? В столицу? К чему? Э? Кто тебя там ждет? Отозвал царь-батюшка, а сам он где, э? Держись моего плеча, Володя. Дома оставайся. Дома!
