Емельян Пугачев. Книга 2 - Шишков Вячеслав Яковлевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗
— Давилин, беги, узнай, как зовут старика… вон-вон этого, что обертывается, с красным носом.
Через минуту Давилин доложил:
— Оный солдат, ваше величество, Носов… Павел Носов.
Борода Пугачёва дрогнула; как бы пробудившись от сна, он провел, сверху вниз, по лицу ладонью и приказал Давилину:
— Немедля развязать его, отвести в канцелярию. Пускай там ждет.
Затем он рывком поднялся с кресла, махнул платком, барабан смолк, солдаты-смертники остановились у самых виселиц. Громко, чтобы слышали не только солдаты, но и все скопище народа, Пугачёв проговорил:
— Всем приговоренным старикам-непослушникам дарую жизни царским своим именем. Их, сирых, в обман ввели офицеры. Они люди старые и на многих сражениях в чужестранных землях не единожды бились… За мать-Россию кровь лили, за дедовщину нашу. Будьте же вы, старики, вольны!
Народ, бросая вверх шапки, закричал царю «ура». Не ожидая, когда покончат с офицерами, царь ушел к себе. Трупы казненных были брошены в овраг, и потом долго по ночам, подвывая, бродили вокруг волки.
Старый солдат Павел Носов в полном душевном изнеможении сидел в углу избы, безучастно глядя перед собой и ни о чем не думая. В избу входили военные люди, о чем-то говорили между собой. За двумя, топорной работы, столами писались бумаги, пришлепывались к ним сургучные печати. Горела под шапкой копоти вставленная в бутылку сальная свеча. В углах — потрепанные разноцветные знамена с белыми крестами по полотнищам. Под лавками и на лавках — бумаги, писцовые книги, сапоги — старые и новые, со шпорами и без шпор, офицерские шпаги и шляпы, седла, уздечки, всякая рухлядишка. На полу — плевки, клочья рваной бумаги, пепел, растоптанные угли.
В окно постучал с улицы какой-то бородач и крикнул:
— К ужине, к ужине! Снедать! Эй, канцелярия!
Трое писарей и четверо сидевших на лавках пожилых казаков быстро встали. Молодой писарек дунул на свечку, сказал Носову:
— Ты, дедушка, сиди до особого приказу государева. Я тебя запру здеся-ка. Вот тебе хлебца, пожуй. Зубы-то есть, еще не все на службе выбили? Да вот два яичка тебе, а тут соль.
Носов ничего не сказал, даже не поблагодарил, он как будто и не слышал слов молодого, в суконном кафтане, человека.
Прошел час, а может — два. Стало темно. Загремел замок. В избу, широко распахнув дверь и заперев её изнутри на крюк, вошел с большим зажженным фонарем широкоплечий Пугачёв. Он был в простом темно-синем казацком чекмене, через плечо у него — широкая голубая лента с генеральской звездой, при бедре богатая сабля. Он во все стороны поводил фонарем, отыскал сидевшего в самом темном углу старика, подошел ближе и, направив свет фонаря в его лицо, просто, задушевно спросил:
— Павел Носов, узнал ли ты меня?
Лицо Пугачёва было в тени, а старые глаза солдата видели плохо.
— А чего мне узнавать, — недружелюбно ответил он, ошаривая сердитым взглядом голубую ленту со звездой. — Все толкуют, что ты царь, а я этому глупству веры не даю. И ни в жизнь не дам… Государь Петр Федорыч преставился давным-давно. А ты кто? Ты набеглый царь, самозванец!
— Неужто невмочь тебе узнать меня? — еще мягче промолвил Емельян Иваныч, колупая ногтем наплывшее на фонаре сало. — Я Пугачёв, казак Емельян Пугачёв. Припомни-ка!
— Ась? — Носов вздрогнул, наставив к уху согнутую козырьком ладонь.
Имя «Емельян Пугачёв» хотя и прозвучало в его сердце чем-то близким, но незнакомый голос и чуждый вид стоявшего перед ним матерого человека не вызвали в памяти старика вполне отчетливых представлений. — Ась, ась? А подь-ка сюда! — Закряхтев, он взял из руки Пугачёва фонарь и направил свет в его лицо. — Нут-ка, нут-ка…
— Да ведь мы с тобой, дядя Павел, вместях Фридриха били! Как прощались с тобою, ты говорил: «А доведется ли, мол, встретиться нам, Омелька?»
Павел Носов часто задышал, голова его тряслась. Пугачёв сказал, густо улыбаясь:
— Ну так как, дядя Павел? Подлого мы с тобой званья? Не люди мы?
Помнишь слова свои тогдашние?
Носов вспомнил наконец. Вот оно что! Пред ним тот самый казак Омелька, с которым много лет назад он коротал время при Гросс-Эггерсдорфской битве.
— Аа-а, вот ты кто! — выдохнул он сурово и, сунув фонарь на лавку, стал приподыматься, расправляя уставшую спину.
Пугачёв было бросился к нему, чтобы поддержать, но растерялся, попятился: встряхивая головой, с сжатыми кулаками, старик наседал на него.
— Злодей, злодей!.. — кричал он удушливо, брызгая слюною. — Клятвопреступник! Душегуб! Пошто ты людей-то в обман вводишь, разбойник?!
Пошто кровь-то льешь неповинную?.. Эвот господ офицеров на виселице вздернул! А за что? За то, что присяги не нарушили, тебе, неумытой харе, не присягнули… Да как это, сукин ты сын, царем-то умыслил нарекчи себя?.. Ну, вот что: не поклонюсь я тебе, Ирод! Ты вот дверь-то запер, так я в окошко выпрыгну да и загайкую на весь народ: «Хватай Омельку, я давно знаю его, подлеца!» Так на ж тебе, царская твоя морда самозваная!.. — Павел Носов плюнул в горсть и замахнулся на Пугачёва.
— Стой, старый петух, прочухайся, — и Пугачёв схватил его за руку.
Павел Носов был свиреп и непокладист, как все старые, повидавшие горя солдаты того времени. Вырвавшись из рук Пугачёва, он был вне себя. Он чувствовал близость конца своего и безбоязненно ждал его, как избавления от всех долголетних мук своих.
И вдруг зазвучал тихий, убеждающий голос Емельяна Иваныча:
— Эх, дедка, дедка! Поверь, не ради себя, ради всех вас, обиженных, иду, за правду постоять иду. Я ведь только супротивников народных изничтожаю, а того и народ хощет, того и народ ищет. Ты только покрепче подумай, старик, взмысли хорошенько: ведь мне-то, Емельяну-то, ничего не надобно! Нешто легко мне? Эх, не гораздо легко мне, дедушка Павел. Чую я, долго ли, коротко ли, сказнят голову мою… Ну, да ведь я не страшусь. Я, дед, за сирый народ жизнь кладу. За тебя и за твоих внуков такожде, чтоб все вы вольными человеками стали. Сам же, старый, там у костра, на прусском-то походе, молвил мне: «Подлого-де званья мы с тобою, Омелька, не люди мы». Помнишь ли слова свои, Носов?
— Помню, ой помню! — откликнулся старик, приметно оседая духом.
