Емельян Пугачев. Книга 2 - Шишков Вячеслав Яковлевич (читаем книги онлайн бесплатно полностью TXT) 📗

Мороз был слабый. Спустились сумерки. Через серую муть видно было, как вдали, на крепостном валу, один за другим зажигались костры. А по снежному полю, то здесь, то там, темнели небольшие разъезды Пугачёвцев.

Они подъезжали к какому-нибудь трупу, раздевали его догола, ехали к другому мертвецу. Иные трупы они подвязывали к хвостам лошадей и волокли в Берду. Пугачёв видел, как во многих местах, пособляя лошадям, люди перли на себе через увалы пушки.

Вот всадник скачет от орудия к орудию, что-то кричит, размахивая руками. Это, должно быть, Чумаков. Вот впереди кирпичных сараев другой всадник, на белом коне, а по бокам его — двое. Это Овчинников со своими ординарцами.

И третий, необычный… Зоркий Пугачёв подметил его еще издали, почти от самой крепости. Он скакал во весь опор, нашпаривая рослого коня нагайкой. Время от времени он на минуту приостанавливался возле Пугачёвцев, о чем-то спрашивал их и снова мчался вмах. Вот он ближе, ближе и — прямо к Пугачёву.

— Эй, казак! — хриплым, взволнованным голосом бросил он сидевшему на коряге оборванцу. — Где государь?

— Я государь, — прожевывая баранину, равнодушно ответил Пугачёв.

— Подь к черту! — буркнул всадник. — Его всурьез спрашивают, а он…

— и обиженный всадник понесся прочь от Пугачёва.

Готовясь проглотить разжеванный кусок, Емельян Иваныч уставился вслед складному детине. А тот, подскакав к ближайшим из Пугачёвцев, крикнул:

— Где государь?

— А эвот-эвот, на пригорке-то сидит, на коряжине-то.

— Который? Вот тот?

— Ну да… Он самый и есть государь-ампиратор.

Изумленный всадник растерялся, опять подъехал к Пугачёву и снова, уже с колебанием и некоторой робостью, спросил его:

— Вы… государь?

— Экой ты дурень, братец! — ответил Пугачёв. — Я ж тебе сказывал давеча, что я и есть — кого ищешь. Что надо?

Всадник соскочил со взмыленного коня и, ведя его за собою в поводу, твердым шагом подступил к Пугачёву.

— Ваше величество, — сказал он, сдерживая взволнованный голос. — Я офицер Андрей Горбатов… из Оренбургской крепости…

— Ага… от Рейнсдорпа, что ли? — спокойно откликнулся Пугачёв, кладя на всякий случай руку на рукоятку сабли. — Сдаваться, что ли, надумали там? Ась? Бумага имеется?

— Ваше величество! Могу ответ держать за себя лишь. Так что решил я послужить вам верой и правдой.

— Аа-а… Ништо, ништо господин офицер! — ничем не выдав своего смущения по поводу иного оборота дела, вымолвил Пугачёв. — Ежели без коварства слово держишь, изволь — служи.

— Можете испытать меня, ваше величество.

— Ништо, ништо, — повторил Пугачёв, цепко приглядываясь к рослому, белокурому, с темными глазами молодому человеку. «Вот это офицер!.. Не то что мошенники чернышевские», — подумал он и спросил:

— А чего ж на тебе не офицерский мундир, а чекмень казацкий?

— Казацкую экипировку приобрел в Оренбурге я, на базаре, государь…

Чтоб сподручней было бежать.

— И то верно. Какой чин на тебе?

— В Петербурге имел чин капитана, но по суду разжалован в прапорщики и выслан в Оренбург на службу.

— О! — повеселел Пугачёв. — Видно, одна у нас с тобой судьба: и меня, братец, двенадцать годков тому назад в Питере-то такожде разжаловали… из царей. Да вот, как видишь, господь опять призвал меня сесть на вышнее место, а добрые люди помогли тому. За что же тебя пообидели, друг?

— Накрыл я, ваше величество, с поличным нашего казнокрада-полковника.

А у того большие связи, я же человек мелкого калибра. Виноватый оправдался, а мне от нашего правосудия довелось пострадать, государь.

— Ах, негодяи! — произнес, улыбаясь, Пугачёв. — А во всем повинна насильственно восшедшая на престол супруга моя. Зело много она развела всяких корыстолюбцев да мздоимцев… А ты, видать, человек бесхитростный, честный. Таких уважаю… Ну, ладно, Горбатов, ладно, брат! — Пугачёв поднялся, дал выстрел из пистолета. К нему подскакали ближайшие казаки.

— Проводите-ка, детушки, господина капитана в штаб — на слове «капитан» он сделал ударение — да велите моим именем Почиталину, чтоб немедля квартиру сыскал ему.

Горбатов с казаками уехал в Берду.

Ермилка подвел Пугачёву коня. Застоявшийся жеребец покосился умными глазами на широкоплечего грузного хозяина, легко и грациозно подбросил себя вверх, сделав «свечу», принялся по-озорному ходить на дыбах. Ермилка, внатуг державший его в поводу, проелозил по снегу сажени три на подошвах, слегка ударил жеребца нагайкой, весело заорал:

— Ты! Балуй, тварь!

Жеребец поджал уши, всхрапнул и, словно вкопанный, замер. Пугачёв вскочил в седло.

В слободе уже светились огоньки. У ворот своей квартиры стояла, в темной шубке с белым воротником и в пуховой шали, Стеша Творогова. Узнав проезжавшего государя, она низко поклонилась ему.

— Будь здорова, Стеша, — крикнул он. — Чего в гости не захаживаешь?

— Спасибо, сокол ясный… Зайду, улучу часок…

По случаю победы слобода всю ночь предавалась бражному веселью.

Гуляка поп Иван, за пьянство приговоренный Пугачёвым к виселице, с радости, что получил помилование, пил без просыпу еще несколько дней.

Последняя военная удача так взбодрила Пугачёва, что он решил послать генерал-поручику Рейнсдорпу указ, в котором требовал покорности и сдачи города. После довольно велеречивого вступления в указе говорилось:

Губернатор Рейнсдорп, читая указ в обществе начальствующих лиц, то впадал в бессильное негодование, то разражался скрипучим желчным смехом.