Семен Дежнев — первопроходец - Демин Лев Михайлович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
И всё же нам трудно предположить, чтобы настырный и дотошный голландец, узнав от самого Стрешнева или его приказных о прибытии отряда из Якутска, не пожелал лично встретиться с ветеранами восточных походов. Конечно, такие встречи были, мы в этом убеждены.
В 1689 году Витсен опубликовал свою знаменитую «Карту Татарии», воспользовавшись всеми доступными ему достижениями тогдашней географической науки и картографии, в частности, годуновского чертежа 1667 года — карты Сибири. Карта составлялась по поручению и при участии тобольского воеводы Петра Годунова, образованного для своего времени человека. Использовал голландский географ при составлении своей карты и собранную в Москве информацию о походе русских мореходов 1648 года. На месте Чукотского полуострова у Витсена нанесён узкий выступ суши, у северного конца которого надпись — «Необходимый нос». Река Анадырь на этой карте впадает в Восточный океан. Имеется в виду Тихий океан. На его побережье указаны места расселения народов: чукчей, чуванцев, ходынцев, коряков и тауйцев (эвенкийского рода, обитающего на реке Тауй). Первые сведения об этих народах принесли русские первопроходцы, среди которых был и Дежнёв.
Итак, сведения об экспедиции Алексеева-Дежнёва проникали в Западную Европу. Вслед за Витсеном опубликовал свою карту швед Филипп Иоганн Сталенберг, полковник шведской армии, участник военных походов Карла XII против России. Оказавшись в русском плену и сосланный в Сибирь, он провёл там тринадцать лет. Будучи человеком любознательным, пытливым, Сталенберг заинтересовался русской жизнью, много путешествовал по Сибири и смог собрать сведения о плавании Алексеева-Дежнёва. Впоследствии, возвратившись на родину, он написал книгу о своих российских впечатлениях и составил карту, которая свидетельствовала о том, что швед использовал открытия этой экспедиции. Карту эту Сталенберг после заключения Ништадтского мира, положившего конец северной войне, преподнёс Петру I. Пётр нашёл карту, составленную шведом, очень интересной.
Среди образованных людей конца XVII века, знакомых с географией, зарождается мысль о близости Америки с восточной оконечностью Азии. Среди таких людей мы можем назвать окольничего Мусина-Пушкина. В 1686 году он встречался и беседовал с посетившим Москву иезуитом Аврилем, оставившем интересные записки, которые были изданы в Париже. Авриль сообщает читателям, что Иван Алексеевич Мусин-Пушкин рассказывал учёному иезуиту о Сибири, об охоте на моржа на северо-востоке. Авриль никогда не слышал о таком животном и ошибочно называет моржа «бегемотом». Авриль также проливает свет на экспедицию Алексеева-Дежнёва. Такую информацию Мусин-Пушкин, которого иезуит характеризует, как одного из умнейших людей, мог получить в Сибирском приказе или непосредственно из уст людей, которые время от времени наезжали в столицу из Восточной Сибири. Информацией этой Иван Алексеевич, очевидно, поделился с Аврилем.
Итак, сведения об экспедиции отважных мореходов привлекали не только русских образованных людей, но и иностранцев и становились известными в Европе. Они находили отражение в трудах географов, путешественников, составителей географических карт. При этом имена подлинных первооткрывателей не фиксировались, забывались.
А скромный герой, участник беспримерно героической эпопеи, упорно добивался справедливого решения своей судьбы, ждал причитавшегося за долгие годы изнурительной службы жалованья. Каждое утро он выходил с постоялого двора, шёл через Красную площадь в Китай-город, в Сибирский приказ, чтобы выслушать решение начальника приказа Родиона Матвеевича Стрешнева.
На Красной площади шагало строем государево войско, стрельцы в длиннополых суконных кафтанах, высоких остроконечных шапках с обшлагом, с пищалями на плече. У каждого на боку кривая сабля.
Не мог тогда предугадать Семён Иванович, что наступят иные времена, воцарится молодой непоседливый царь Пётр Алексеевич, и будет обагрена стрелецкой кровью Красная площадь. Полетят по повелению царя Петра стрелецкие головы. Беспощадной рукой подавит царь-реформатор бунт ревнителей старины, поборников незыблемой косности. Наломает при этом немало дров. Всё это увидит Красная площадь и уже не увидит стареющий Семён Иванович Дежнёв.
А пока шагало через площадь стрелецкое войско. По обочинам площади длинными рядами тянутся лавки. В них горы всяких товаров, российских и заморских. Идёт бойкое торжище. В толпе снуют лоточники, зычно предлагают пироги с требухой, калачи, квас, сбитень. Степенно прохаживаются приставы с бердышами, приглядываются, прислушиваются — не ведёт ли кто крамольных речей. Встретишь здесь и иноземцев всяких: немцев, голландцев, шведов и ещё каких-то невероятных бусурман. Вырядились на свой лад, не по-нашему. На головах высокие шляпы с перьями, на ногах, обтянутых чулками, башмаки с пряжками. Лопочут на своём языке, привлекая внимание зевак.
А в Сибирском приказе всё одно и то же. Дьяк Котельников снова отвечает:
— Родион Матвеевич ещё не готов встретиться с вами.
Дежнёв не решался уходить. А может быть, главный дьяк чего-то не договаривает? Чтобы продлить время, Семён Иванович спрашивает:
— А почему в тот день, когда отряд пришёл в Москву, на всех храмах звонили колокола?
— В Первопрестольной часто услышишь колокольный звон.
— Но ведь тот день был не воскресный, не субботний. И церковного праздника на него не выпало.
— Ошибаешься, Семён Иванович. Великий был праздник. Царица младенчика принесла. Я уже и со счёта сбился — который это у нашей чадообильной царственной четы. В кремлёвском соборе по этому случаю заздравная служба шла. Вот все московские храмы и подхватили благовест Ивана Великого.
— Многие лета государю нашему с государыней и всеми чадами. А как моё дело решается? Скажи, Алексий Павлович, не тяни.
— Делу дан ход. Повремени ещё несколько деньков.
— Повременим, — только и оставалось сказать Дежнёву.
В конце сентября 1664 года Семён Иванович подаёт новую челобитную. Она содержала просьбу о выдаче ему «выходного жалованья», по существу подъёмного пособия на благоустройство в столичном городе, покупку подобающего платья взамен изношенного в дороге, а также «подённого корма», или суточных, на повседневное пропитание. По заведённому порядку Дежнёв и его товарищи «выходное жалованье» и «подённый корм» получили без больших затруднений.
В той же челобитной Семён Иванович напоминал свою просьбу о выплате ему жалованья за службу с 1643-го по 1661 год, то есть за девятнадцать лет, вновь писал о мытарствах своей службы, ранениях. Государство задолжало ему не ахти какую великую сумму — всего сто двадцать шесть рублей, двадцать с половиной копеек. Ведь жалованье рядового казака было мизерным. Весь долг был несопоставим с той огромной прибылью, которую он принёс государству. Вся добытая его трудами моржовая кость (лично им и его товарищами) оценивалась в сумму, превышающую семнадцать тысяч рублей.
Наконец-то дьяк сообщил Дежнёву:
— Родион Матвеевич просят вас зайти завтра. Дело-то оказалось непростое. До боярской думы дошло.
И вот Семён Иванович снова у начальника Сибирского приказа Стрешнева.
— Заждался, небось? — спросил его участливо Стрешнев.
— Заждался, — признался Дежнёв.
— Видишь ли... Наша машина власти неповоротлива. Дело твоё на государственном уровне пришлось решать, моей власти на это не хватало. Сперва твою слёзную просьбу рассматривали приказные, рылись в бумагах, воеводских ведомостях, отписках. Проверяли, не прибавил ли ты годы неоплаченной службы.
— Зачем бы я стал прибавлять?
— Так уж положено у нас. Проверяй и перепроверяй каждую циферку. Дал я дальнейший ход твоему делу. Послал на рассмотрение боярской думы. Она и вынесла окончательное решение. Можно сказать, удалось разгрызть крепкий орешек.
— Что же решила дума?
— А вот что, — ответил Стрешнев и протянул Дежнёву лист плотной шершавой бумаги. — Читай и возрадуйся.
