Счастливая карусель детства - Гайдышев Александр Григорьевич (книги полностью .TXT) 📗
Очнувшиеся от дремы вездесущие бабульки с авоськами, разношерстные дачники и туристы всех мастей и возрастов, грибники и рыбаки — все смотрели на нас. Уж больно экспрессивно и шумно вел себя дядя для наших людей и наших поездов. И вот я, преодолевая себя, осторожно подхожу к стеклу, делаю из рук рамку и навожу ее в сторону, указываемую дядей. Мне неловко, но отступать уже поздно. На секунды я забываю о чувстве стыда и растворяюсь в красоте вечернего пейзажа. Мне становится хорошо и свободно. Поезд проезжает, и мы возвращаемся на наши места.
— Молодец, Санек, — дядя заботливо треплет меня по плечу.
— И все-таки, Юра, ты сумасшедший.
— Зато ты у нас слишком нормальный!
Так мы и ехали до Зеленогорска, изредка пререкаясь и смеясь. И казалось мне, что одновременно правы были оба: и мой сумасшедший дядя Юра, и слишком нормальный папа.
Все, за что брался дядя Юра, доводилось им до совершенства. Это могли быть живопись маслом на холсте и строгание из коряг каких-нибудь причудливых фигур, составление архитектурных проектов или работа по подготовке лодки к спуску на воду. К моему огромному удивлению, с лодкой он умудрился провозиться однажды весь свой летний отдых, так и не сумев порыбачить с нее. Зато сделал ее на долгие годы вперед.
Он никогда и никуда не торопился и всегда работал в свое удовольствие — с горящими и веселыми глазами. Картины он мог писать месяцами, если не годами, с остальными вещами дела шли ненамного быстрее. Но самое интересное, что его никто не торопил и все с этим мирились. Всем было известно, что уж если он за что-то берется, то результат будет выше всех похвал. Но однажды результат все же подвел своего создателя прямо на моих глазах, правда, вины его в этом не было. И столкнулся он тогда не с кем-нибудь, а с обладателем «железной воли».
Дело было так: в середине мая дед всегда справлял свой день рождения, а в тот раз дата была почтенной и круглой — семьдесят пять лет. Был он в прекрасной форме, как всегда много читал, ходил по театрам и музеям. Стены в его квартире были увешены копиями и гравюрами любимых художников, среди которых он особо восхищался Коровиным, Ренуаром, Сезаном и Петровым-Водкиным. Были произведения и современных авторов — членов Союза художников. Дед очень любил свои картины, долго и тщательно взвешивал все «за» и «против» перед их приобретением, кропотливо и педантично подбирал для них место на стенах и, что самое примечательное, самостоятельно прибивал для них гвоздики в стену. Примечательно это было тем, что ничего другого из «мужской» работы он делать не умел, но для любимых картин всегда делал исключение и отказывался от сторонней помощи. Папа уже в младшем школьном возрасте перещеголял своего «культурного» отца практическими навыками владения всеми домашними инструментами, и с тех пор дистанция отрыва только увеличивалась. С тем большим интересом мы иногда наблюдали над дедовыми действиями по забиванию гвоздя.
Обычно он спрашивал у папы, мамы или меня мнения по поводу выбранного им места, просил временно подержать картину на стене и находил ей точное положение вплоть до миллиметра. После этого он удовлетворенно кивал головой, делал отметку на стене и отправлялся за гвоздем, молотком и стремянкой, специально приобретенной для развески картин. Дед в фартуке и с молотком в руках — зрелище незабываемое. Мы все торжественно переглядывались, кивали головами и сдерживали себя от приступа смеха. Но он был очень увлечен своим действом, и все для него уходили на второй план. Молотком стучал он долго по своим «картинным» гвоздикам и никогда не торопился, проявляя трепетное отношение к своему действию и особую осторожность. После же удачного завершения процесса дед буквально сиял от счастья и переполнявшей его гордости. Как же он был забавен в эти минуты!
Бабушку в качестве эксперта по картинам и развеске он никогда не приглашал и считал ее в подобных вопросах некомпетентной и бесполезной. Правда, она никогда не обижалась и не возражала на это!
Очень нравились деду разговоры об искусстве с дядей Юрой, который сам был художником и архитектором и всегда выражал свой свежий и смелый взгляд по поводу мира его картин. Как торжествовал он, когда их взгляды совпадали, а случалось это часто. Но в тот памятный момент произошел конфликт, а еще вернее — разразилась буря. И как это не покажется странным, причины этой бури касались страстного предмета любви их обоих — мира изобразительного искусства.
Гости — в большинстве своем родственники — уже все собрались. Мужчины вели активную светскую беседу с юбиляром, женщины помогали бабушке с последними хлопотами на кухне. Таня осталась в Москве, и приехали лишь ее родители. Моей младшей сестренке Машеньке было годика четыре, и она в основном крутилась возле мамы на кухне. Я же перемещался по всем углам квартиры, изредка подворовывал или выклянчивал на кухне какие-нибудь кусочки деликатесов, слушал разговоры взрослых и отвечал на их назойливые вопросы. Но вот приготовления подошли к концу, и все переместились в комнату, где был накрыт стол. Дядя Юра взял большую картонную коробку и подошел к деду.
— Дорогой Петр Ксенофонтович, позвольте от всего сердца вам вручить подарок, который, надеюсь, вам понравится и займет достойное место в вашей коллекции.
Дед поблагодарил своего зятя, крепко пожал его руку и начал доставать подарок. Через несколько секунд в его руках находилась картина маслом, на которой был изображен зимний пейзаж. Все ахнули и начали дружно восторгаться сюжетом картины и мастерством исполнения. Большая, мощная сосна в снегу, нескончаемые белые просторы и тусклое северное солнце, лыжня, уходящая и растворяющаяся в снежной дали, — все настраивало на философскую волну и мысли о вечном.
Мне картина очень понравилась, несмотря на то, что зиму я, в общем-то, никогда особенно не любил. Дядя Юра в эти минуты напоминал мне довольного кота, которого все наперебой стараются приласкать и подкормить сметаной. Разве что он только не урчал от удовольствия. Но главный судья и по совместительству новый владелец картины продолжал внимательно всматриваться в детали своего подарка и хранил молчание.
— Эта сосна, Петр Ксенофонтович, — олицетворение силы и несгибаемости вашего человеческого духа, и жизнь ваша пусть будет такой же долгой и прямой, как эта лыжня.
Кругом раздались аплодисменты и одобрительные реплики.
— Спасибо, Юра, удружил. Признаюсь, что приятно удивлен. Для непрофессионала — очень и очень похвально, — дед еще раз пожал руку своему зятю, отозвал в сторону бабушку, что-то ей сказал негромко и передал картину, — а теперь прошу всех к столу!
Началось непринужденное застолье. Папа и дядя Юра соревновались в красноречивости произнесения тостов, рюмки и тарелки стремительно опустошались и вновь наполнялись, всем было весело, вкусно и свободно. Когда же брал слово сам юбиляр, рассказывая о студенческом прошлом или о книгах, повлиявших на него, все, включая четырехлетнюю Машеньку, внимали каждому его слову. Мы, как загипнотизированные, с полуоткрытыми ртами слушали и смотрели на него, забыв на время обо всем. Какая поразительная сила духа и дар убеждения исходили от него! Он словно дирижер управлял всеми нами, а ведь люди собрались за столом самые разные и далеко не простаки. Чего стоил один лишь только дядя Юра с его врожденным свободолюбием и искренностью! Кто-кто, но он никогда не способен приспосабливаться и притворяться, а дедовой воле подчиняется всегда и с готовностью, словно маленький ребенок. Поразительно.
Но вот застольная трапеза продолжается дальше под дифирамбы юбиляру и звон бокалов. Между тостами разговоры ведутся в основном на темы литературы и искусства. Все довольны, и обед проходит на высоте. Вскорости дед объявляет перерыв, и мужчины, пользуясь возможностью, хватаются за пачки сигарет в своих пиджачных карманах и дружно выпархивают из-за стола в направлении лестничной площадки. На дворе середина мая, солнечный день, и они дружно принимают решение спуститься со второго этажа на улицу, где можно спокойно перекурить в окружении зелени и под пение птиц. Дядя Юра перед выходом немного задерживается в прихожей, и что-то неожиданно привлекает его внимание через открытую дверь в спальне. Совершенно невнимательный к бытовым мелочам, он вдруг замечает в узком пространстве между шкафом и стеной глубоко задвинутой какую-то картину. Ему становится интересно, и он, пользуясь отсутствием людей в комнате, заходит туда, просовывает руку за шкаф и вынимает оттуда не что-нибудь иное, а недавно с триумфом подаренный своему любимому тестю зимний пейзаж. Еще недавно картина вызывала всеобщее восхищение, а вот теперь спрятана с глаз долой в неприглядном месте. Дядю передергивает, и он даже совершенно забывает о пачке сигарет, сжатой в руке. Он жаждет только одного — прояснить ситуацию и понять, что произошло. Увидев бабушку, он возбужденно отзывает ее в сторону и требует объяснений.
