Счастливая карусель детства - Гайдышев Александр Григорьевич (книги полностью .TXT) 📗
— Татьяна Захаровна, я только что обнаружил свою картину глубоко за шкафом! Объясните, пожалуйста, что это означает, зачем вы ее туда поставили?
Бабушка на секунду осеклась, слегка покраснела и вполголоса пригласила зятя в спальню для разговора.
— Видишь ли, Юра, дело в том, что Петр Ксенофонтович очень тщательно и щепетильно относится к своим картинам.
— Ну, я знаю! И что???
— Успокойся, пожалуйста! Пойми, что ты даже не член Союза художников! А он коллекционирует только настоящих мастеров. Ничего не поделать.
— Да что же такое вы говорите!! Я же от всего сердца! Писал для него несколько месяцев и думал о нем. Картина получилась очень удачной, и в ней часть меня. Как вы можете???
Дядя уже почти орал, а бабушка на всякий случай начинала прикрывать дверь. Тетя Аля, уловив издалека голос своего экспрессивного мужа, успела-таки просочиться в комнату, за доли секунды оценила происходящее и кинулась его усмирять.
— Ты что, даже сегодня без скандала не можешь? Хочешь весь праздник испортить?
— А тебя вообще никто не спрашивает! Тоже мне, воспитательница нашлась!
— Мама, ты видишь, он неисправим!
— Юра, пожалуйста, успокойся! Это я во всем виновата и сказала тебе лишнее. Петр Ксенофонтович не хотел тебя обидеть и просил все сделать незаметно. Очень тебя прошу, не раздувай скандала, ведь сегодня у него праздник.
— Да при чем здесь вы, Татьяна Захаровна, я ведь люблю и уважаю его всем сердцем!!! Как же он мог так поступить???
— Юра, пожалей меня, я с тобой была честна!
Дверь открылась, и в комнату вошел папа, обеспокоенный долгим отсутствием своего друга. Застав дядю в полусумасшедшем состоянии, он схватил его за руку и начал стремительно выталкивать за пределы квартиры. Я побежал за ними. Они отошли от парадной, и дядя Юра залпом выпалил своему другу о только что произошедшем. Отец с грустью в глазах выслушал историю и положил руку на дядино плечо.
— Старик, ты и представить себе не можешь, как я тебя понимаю. Сам всю жизнь мучился с ним и попадал в такие вот ситуации. Но что поделать — отец все-таки. Сто раз порывался все бросить и плюнуть на него. Да не получается! Что тебе говорить, ты сам все понимаешь! Человек он выдающийся и нельзя его не любить и не уважать, но и самодурства, эгоизма, черствости и деспотизма у него на десятерых хватает. Так-то вот!
— Ах, Гришка, как же обидел он меня! Ведь прав ты, люблю я его всем сердцем, всей душой! Никогда такого унижения в жизни не испытывал и меньших даже обид никогда не прощал. А как теперь с ним быть, даже и не знаю.
— Знай — не знай, только он все это не со зла. И любит он тебя по-настоящему, и ты это тоже знаешь. Только нашей правды он все равно неспособен понять. Так что, старик, выхода нет! А как сейчас быть — решай сам. Только постарайся не наломать дров!
Так и стояли они в стороне, и из их глаз пробивались на щеки скупые слезинки. Они обнимались, сокрушенно качали головами и нервно курили. На все призывы о возвращении за стол папа с дядей отмахивались: «Да подождите вы, дайте договорить!» И все ждали, понимали, что разговор у них серьезный. Все кроме одного. И вот выходит бабушка.
— Вы что, совсем с ума посходили, что ли? Срочно за стол, он сам меня за вами послал. Требует уже. И чтобы там никаких разговоров! Юра, обещай мне!
— Не волнуйтесь, Татьяна Захаровна, постараюсь!
И вот мы все опять на своих местах, и перед нами свежие и новые блюда. В гастрономическом плане праздник безупречен, и у меня опять текут слюнки. Дед непринужден и собран, в нем не чувствуется ни тени сомнений или замешательства, впрочем, как и всегда. Похоже, что он даже и не в курсе случившегося. Скорее всего, он просто дал бабушке поручение спрятать подальше дядину картину и тут же забыл о ней. Зато дядя Юра не забыл! Не забыл, несмотря на все свои обещания и старания. Человеческая природа у него была такой, что он никогда не мог притворяться. После перерыва он стал очень активен и возбужден. Он шутил, смеялся, но во всем этом чувствовались какое-то напряжение и неестественность, что было для него совершенно нехарактерно. Даже дед недоуменно стал коситься на него. Но дядя Юра не был бы дядей Юрой!
— Вот все думаю, можно ли стать заслуженным мастером и великим членом их Союза художников без марания полотен Лениным, Сталиным, Брежневым и прочими великими покровителями искусства? Может вы, Петр Ксенофонтович, поможете разобраться?
Папа громко кашлянул, предложил тост за виновника торжества и начал наполнять бокалы. На мятежника, сидящего напротив, он взглянул резко, но во взгляде этом можно было прочитать печать грусти и тревоги и, как оказалось, совершенно не напрасной. Дед по-прежнему был спокоен и весел, много говорил, шутил и не удостоил своего московского родственника ответом. После папиного тоста благодушие за столом царствовало недолго, и дядя Юра почти сразу пошел на новый заход.
— А все-таки, Петр Ксенофонтович, тут без вас не разобраться! Как же вы обрели такой невероятный по чуткости вкус, чтобы сразу определять гениальность произведения? Что здесь важнее, то, что автор уже давно умер или здравствует, как заслуженный член Союза с партийным билетом в кармане?
И тут дед, отвлекшись от всего, внимательно посмотрел на него. Таким холодом и силой повеяло от этого взгляда, что мне стало не по себе. Все заерзали на своих местах, а более всего места себе не находила бабушка, ощущавшая свою прямую ответственность за происходящее. И спрятать картину не смогла, и язык перед зятем распустила. Ведь можно было без труда просчитать его реакцию, учитывая сложность характера. А она этого не сделала и решила ничего не утаивать. За откровенность свою и поплатилась.
Но вот барин не выдерживает и властно произносит:
— Юра, остынь, это уже переходит все рамки! — он жестко хлопнул ладонью по столу и силой своего взгляда и убеждения усадил строптивца на место.
Только теперь даже и его убеждения хватало уже ненадолго. И все это чувствовали. Было это тем случаем, когда коса нашла на камень. Свободолюбивая и необузданная природа дяди Юры всегда покорялась деду, потому что основывалась на глубоком уважении и любви к нему. А сейчас по некогда прочному фундаменту прошла глубокая трещина и от покорности мало что осталось.
— Значит, судьба у меня такая! Не висеть моей картине в вашей квартире, недостаточно у меня для вас «мастерства». Да и не нужно мне такое «ваше мастерство». Только запомните, я ведь вам сделал подарок от всего сердца, а вы его как хлам выбросили за шкаф. Эх вы! Формалист!..
Дядя говорил громко, с надрывом, почти даже кричал и активно жестикулировал руками. Он был настолько взвинчен, что не воспринимал уже никого и ничего: ни папы, пытавшегося его вывести из-за стола и успокоить, ни жены, делавшей ему замечания, ни бабушки, с ужасом смотрящей на него и ожидавшей уже чего угодно. Но, несмотря на все это, он смог различить львиный рев человека, который был причиной его нервного срыва. Мы все вздрогнули и не поверили своим ушам.
— Юра, а не пошел бы ты к ебени матери!!!
Фраза эта была сказана с такой силой и мощью, что за столом сразу же все замерло и долго не раздавалось ни звука. Мат же только усилил ее воздействие и вызвал шок у присутствующих, поскольку от такого человека, как дед, услышать подобного никто не ожидал. Но тот, кому адресовалась фраза, к всеобщему удивлению, моментально пришел в себя и успокоился.
— Ну, вот и отпраздновали! Счастливо оставаться! Аля, увидимся в Москве. Петр Ксенофонтович, еще раз с днем рождения и спасибо за все!!! С радостью отбываю по указанному вами направлению! Прощайте!
Как ни странно, но казалось, что дядя Юра был даже рад разыгравшимся событиям. Наконец-то удалось расставить все точки над «г». Казалось, что избавился он от тяжелейшей ноши и обрел опять долгожданную свободу и легкость, которыми так дорожил. Правда, свобода эта досталась ему в мучениях, но теперь было уже все позади. Ни у кого не получилось поправить ситуацию, и уже через несколько минут дядя шагал походкой Жана-Поля Бельмондо по направлению к трамвайной остановке. В его левой руке была картина с изображением красивой и мощной сосны на фоне зимнего снежного пейзажа.
