Счастливая карусель детства - Гайдышев Александр Григорьевич (книги полностью .TXT) 📗
Так и сидел он на стуле в центре комнаты и курил без остановки. И впервые ему никто не делал замечаний насчет курения. Потом мать с отцом, уже не стесняясь детей, открыто ревели и кричали друг на друга, затем мирились и обнимались и снова выли и кричали. Все это разворачивалось на глазах у мальчика Юры, которому было в ту пору уже десять лет. И хотя многого он еще не понимал тогда, но уже чувствовал в сердце своем ненависть к неизвестным людям, разбившим счастливую жизнь их семьи и поселившим в ней страх и ужас. Ужас он еще испытывал и оттого, что из речей родителей понял, что его друг и одноклассник Витька скоро будет объявлен сыном врага народа, а что бывает с такими детьми, он уже знал. Но раньше казалось ему, что враги народа — сплошь злодеи и шпионы-вредители, здесь же все было совершенно не так. Всем своим детским сердцем мальчик ощущал чудовищную несправедливость и чью-то ужасную ошибку. А теперь такая ошибка может случиться и с ними. И даже увидеться с Витькой ему было строго-настрого запрещено. Но ведь Витька ни в чем не виноват, не виноват и дядя Петя! Он знал и чувствовал это всей своей детской чистой душой. Почему же нужно притворяться и молчать, когда всего лишь необходимо сказать правду и спасти друзей? Но видя ужас в родительских глазах, он догадывался, что все намного сложнее и страшнее, чем ему кажется. Но как же поступит отец?
А Борис Юрьевич у следователя принял, поистине, соломоново решение — сохранять нейтралитет и ни в коем разе не признавать в своем друге затаенного врага. Правда и защищать он его отказывался, сославшись на недостаток сведений — работали ведь они по разным направлениям. «Может, что и было, только мне об этом неизвестно, меня не подводил». А по поводу дружбы, «так со всеми вроде отношения неплохие». Да и не в интересах общего колхозного дела было ему ссориться и враждовать с инженером-техником, от которого зависело напрямую выполнение его участка работы.
Вот, казалось бы, и все, казалось, что пронесло. Но после выяснилось, что следователь копал и под него, вменяя ему низкую бдительность и несознательное поведение, и только лишь благодаря заступничеству председателя колхоза, пользующегося в области почетом и уважением, удалось отвести угрозу в сторону. Председатель, обличенный доверием партии и органов, не колеблясь, подписал все нужные бумаги на техника, который по сути уже был для его колхозного дела отрезанным ломтем. «Нечего нюни разводить, когда вопрос уже решен!» Но за агронома он твердо решил вступиться — понимал, что без хороших специалистов ему не справиться и самому можно будет скоро загреметь под какую-нибудь статью в случае срыва плана. Правда, в должности все-таки Бориса Юрьевича понизили, как не очень сознательного элемента, но после всего произошедшего даже и расстраиваться на этот счет не стоило. Все-таки семья не пострадала, да и совесть свою если и замарал, то самую малость, хоть и мучился потом всю жизнь.
— И все-таки, Борис Юрьевич, действовал ты со следователем неразумно, — председатель, перехватив колючий взгляд своего агронома, заерзал в кресле, достал из шкафа бутылку коньяка с двумя стопками и наполнил их почти доверху, — нам с тобой дальше вместе жить и дело делать, нам детишек воспитывать. А с Петром и без нас вопрос был уже решенный, вот так-то, брат! Только очень тебя прошу, ты в следующий раз не забывай, что отец у тебя священник. Я уже ничем тебе не смогу подсобить.
— Спасибо! — Борис Юрьевич встал из-за стола и, не притронувшись к стопке, вышел из председательского кабинета.
Десятилетний мальчик Юра видел душевный надлом своего отца, жалел его и, казалось, стал намного больше его понимать. Только с этого времени в отцовых глазах появился новый оттенок глубокой, немой тоски и грусти, и это была его плата за спасение семьи. По понятным причинам разговоры на «скользкие» темы в доме были под строжайшим запретом. Но вечер тот, когда отец с матерью на семейном совете в присутствии детей решали их дальнейшую судьбу, стал самым страшным днем его детства. Страх и ненависть проникли в сердце еще недавно открытого и радостного паренька. Он рыдал в подушку, ощущая несправедливость и невозможность, что-то исправить. Как же он жалел друга своего Витьку, который без вины в короткий срок превратился из советского школьника в сына врага народа. Но почему все молчат, почему прикладывают пальцы к губам и предлагают раз и навсегда забыть их имена? Разве это честно?
Я смотрел на дядю Юру, устремившего свой печальный светлый взгляд в сторону едва различимой линии горизонта. На заливе был полный штиль и отлив. Мы хранили молчание, и я боялся первым его нарушить — уж больно велико было мое потрясение от его рассказа. Вечернюю тишину разбавляли крики чаек, но они нам не мешали. Мне казалось, что все, о чем я только что услышал, не могло происходить в нашей стране на самом деле, а вместе с тем эта история была подлинной правдой, в чем я ни на секунду не сомневался. И вдруг дядя весь как-то странно задрожал, резко отвернулся от меня, и я понял, что он напрягает все свои силы, чтобы не разрыдаться. Но все-таки слезы против воли побежали по его щекам, и он был вынужден достать носовой платок.
— Какой ты все же счастливый, Сашка! — дядя положил мне руку на плечо и заботливо погладил по голове.
В тот момент я впервые поймал себя на мысли, которая меня глубоко поразила и тронула почти до слез. Несмотря на то, что мы с моим дядей Юрой не были родственниками по крови и виделись в основном только летом на даче, я почувствовал, что этот противоречивый, вспыльчивый и рассеянный человек был мне намного ближе, дороже и понятнее, чем многие из самых близких родственников. Я чувствовал, что по-настоящему люблю его. Люблю потому, что он не похож ни на кого другого, потому что он всегда искренен и не притворяется, потому что он умеет радоваться жизни и страдать. Люблю потому, что он открыл и заразил меня путешествиями в те миры и сферы, куда не купить билет ни за какие деньги и возможности. Люблю потому, что он настоящий.
Чуть позже дядя рассказал мне и другую историю, свидетелем которой он был. Показалась эта история мне ужасно нелепой и даже глупой. Но факты, как известно — вещь упрямая. В начале пятидесятых — еще до смерти Сталина — молодой специалист-архитектор, только закончивший институт, активно разъезжал по стране с различными заданиями своего ведомства, и на этот раз судьба занесла его в какой-то небольшой город в центральной части России. С получением комнаты в единственной гостинице города возникли сложности, и он занял место в длинной очереди к администратору. В скудном на убранство холле гостиницы на глазах у людей шла уборка. Говорливая и косолапая уборщица лет семидесяти в сером казенном халатике с самоотречением мыла пол, поливала цветы и вытирала пыль с картин. Все это она проделывала с какой-то удивительной сердобольностью. Отрешившись от посторонних, бабушка комментировала почти все свои действия и чему-то улыбалась. Казалось, и говорить о ней нечего, — больно уж много таких вот обыкновенных бабушек-уборщиц в нашей стране. И вот подходит эта прямодушная и простая женщина к бронзовому бюсту Сталина в центре холла, улыбается ему, кладет тряпочку на голову и начинает нежно обтирать пыль, приговаривая без задней мысли следующие слова: «Ах ты, мой рябанький, запылился, бедняжечка!» Но бедняжечкой, в конечном счете, оказалась именно эта косолапая бабулька, поплатившаяся за свою сердобольность и фамильярность. Ровно через пятнадцать минут в холл гостиницы вошли два строгих молодцеватых человека в черных костюмах и прямой наводкой подошли к уборщице. Показав удостоверение, они деликатно взяли старушку под руки и стремительно начали выводить на улицу, где их ожидал большой черный автомобиль.
— Ой, ты господи, халатик-то хоть дайте переодеть!
Но так она и вышла в сером халатике, забавно перекатываясь с ноги на ногу. На какое-то время в холле гостиницы наступил паралич — все замерло и хранило тишину. Никакой реакции ни у сотрудников, ни у людей в очереди на произошедшее не последовало. Полное молчание и сдержанность. Кто-то проявил сознательность и бдительность, и этот кто-то продолжал нести свою незримую вахту. Молодой специалист-архитектор хотел верить в чудеса и на протяжении недели своего последующего пребывания в гостинице пытался обнаружить сердобольную бабульку среди персонала, но чуда не произошло.
