Избранное (сборник) - Жванецкий Михаил Михайлович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Этот рёв стоил всех Ваших седых волос и дрожащих рук… Как они ждали Вас после пыток, дорогой Аркадий Исаакович!
Мне не хватает в Вашей книге неимоверного хохота, до обморока, до мокрых стульев, и восторга от мгновенного переодевания и еще более быстрого перевоплощения: старика в женщину, женщины в японца, японца – в поэта-алкоголика… И все это внутренне, внутренне, дорогой Аркадий Исаакович! Это не надевание носа из чемоданчика и не пародия голосом, а из характера в характер за секунду. Со словечками, с новой походкой, с новым мировоззрением.
Потому что Вы артист великий.
А как это сохранить на плоском экране?
Потому что Вы обучены и образованны.
А как это показать на плоском экране?
Для Вас все слова родные. И рабочее немногословие. И поэтическая многозначность.
Конечно, Вы упрощали.
Конечно, Вы упрекали меня в усложненности…
Это меня-то с моим высшим мореходным и перманентным матом в душе.
А Вам требовалось попроще, с Вашим образованием и окружением из Тышлера, Зельдовича и Корнея Чуковского.
Но я Вас понимаю.
Я Вас понимаю.
Просто мы язык не выбираем.
Человек мыслящий старается донести на чем угодно и как угодно.
Мне не хватает в книге Ваших фокусов: репетировать до глубокой ночи с Карцевым и Ильченко, а утром знать наизусть свой текст и разносить их в клочья за незнание своего.
Если бы читатели видели и знали Вашу работу, видели Вас, окруженного толпой, ревущий зал – они бы вернее оценили слова Шауро и других верхних хамов, к идеологии которых добавлялась дикая зависть и желание согнуть того, кому смертельно завидуешь.
А Вам надо было выйти к публике… Надо было…
Не знаю, что живет после таланта.
Теперь здесь театр Вашего имени. Прославленный сын Вашего имени. Передачи, телекадры…
А что живет после Ньютона, Ломоносова?
Все уже далеко от них.
Что же осталось?
Основа, товарищ Райкин. Основа!
Ваша плита в основе новых фонтанов и монологов.
Так что не переживайте, там, где переживают.
Никто и ничто не вырвет Вас из-под нас, ибо мы рухнем.
Как всегда Ваш автор
Мой день в Ленинграде
Мой день. 1973 год. Ленинград.
Всё делал вкусно.
Валялся долго. Приятно.
Встал. Вкусно ел чайную колбасу, закусывая-я ея мощным куском круглого белого хлеба со сливочным маслом и толстым слоем баклажанной икры из банки.
Держал кусок параллельно столу, откусывы-вая-я и продвига-вы-вая его в глубь себя.
Колбасу брал из блюдечка, запивавы-вая сладким чаем из огромной керамической чашки.
Там было пять ложек сахара.
Отдохнул.
Затем постепенно начал стирать белье.
Выжимавывая, распускавывая, сжимавывая, пускавывая фонтаны пены и горячей воды.
Выкручивал сильно, долго.
Носил жгуты мокрого белья туда-сюда.
Повесил на книжный шкаф, повесил на холодильник, повесил на радиоприемник, на абажур – красиво!
В сырой кухне начал готовить обед.
Насёк лук, насёк картошку, избил мясо, отсыпал перловки.
Задумывал суп.
В процессе варки понял, что готовлю рагу охотничье, с добавлением вермишельи, тушенки и рыбных, мамочка моя, консервов.
Очень вкусно, если кто понимает.
Долго тушил с луком…
Помыл пол тряпкой.
Надоело на коленях.
Босой ногой, обмотанной в мокрую тряпку, вытирал пыль под диваном.
Затем вкусно, с удовольствием, макавывая белый хлеб в рагу, задумчиво поел…
Разобрал телефон. Он, оказывается, не работал. Починил. Он тут же зазвенел. Тут же поломал опять!
В этот день ему подчинялось всё.
Кроме дверей.
В двадцать ноль-ноль с минутами раздался первый звонок в дверь.
Начинался вечер.
Просидел молча пять звонков в дверь и один крик: «Подонок, я знаю, что ты дома!..»
Ушли с криком и плачем.
Сверху видел из-за сырого тюля.
Вторые звонки переждал…
Открыл третьим…
Это оказались первые пять звонков… Перехитрили. И заночевали.
Утром громыхали. Будили тревожным ароматом кофе, омлетом и дверным щелчком.
Слава богу, он безработных не любил…
Белье засохло в форме холодильника.
Омлет застыл в форме сковороды…
Благодаря огромному таланту на работу не надо было к 9 утра.
Вышел к 19.00. Куда и прибыл с легким опозданием.
Автограф
В Одессе на книжной ярмарке на морвокзале я подписывал книги.
Образовалась даже небольшая даже очередь.
Даже народ галдит.
Я пишу в Америку, в Израиль, в Германию, Австралию.
В общем, нашим, но туда.
Кто-то просит подписать «Гале от Юры», кто-то «мой папа Вас любит».
– Как папу зовут?
– Валера.
– Как маму зовут?
– Шурочка.
– Тебя как, девочка-радость?
– Наденька.
«С Вашей Надеждой не расстанусь».
Пишу быстро, бодро.
– Кому, девушка?
– Сыну Кириллу.
«Твоя мама, Кира… В общем, держись, Кирочка, за маму… Я тебя сменю…»
– Пожалуйста – Дашеньке.
– А где она?
– А под столом. Ее не видно.
– Ставьте на стол.
«Расти, Дашенька, я подожду».
– Моему дяде в Америку.
– Нашему дяде Яше в Америку.
«Цепляйся, Яша, за Америку. Наложи, Яша, свое изображение на ее очертания. Ты, Яша, знаменит Америкой».
И тут слышу – два женских голоса:
– Почему я должна у него подписывать?
– Ну, пока он здесь.
– И что он мне должен написать?
– Ой, Муся, что ты начинаешь…
– Я не начинаю. Что я, должна у него книгу купить? Дай мне денег, я куплю.
– У меня нет. Купи ты.
– Не хочу. Почему я должна за двадцать гривен…
– Ну, дай ему что-нибудь написать.
– А что он мне напишет?
– Я не знаю. Он что-то тебе напишет.
– Что, Рая, что он мне напишет? Это я что, в очереди должна стоять?
– Не надо. Тебя пропустят.
– Кто?
– Все. Они тебя увидят – они пропустят.
– И что я должна сделать?
– Ой! Дай ему какую-нибудь бумажку, он что-то на ней напишет.
– Что, Рая? Что он должен написать, это я должна ему продиктовать?
– Он сам напишет.
– Что?
– Откуда я знаю. Он всем пишет. Подсунь бумажку. Он тебе напишет…
– Что?
– Он сам придумает.
– А если какую-нибудь гадость? Как я Лёне покажу?
– Значит, не покажешь.
– Как я могу не показать? Мы столько лет вместе. Тем более он все равно найдет.
– Что ты боишься. Ты уже на костыле, что он тебе такое напишет, что ты не сможешь показать Лёне?
– Ты вчера видела по седьмому каналу? Теперь только об этом и пишут.
– Он такого не напишет. Я его знаю давно.
– Ты же говорила, что он редко приезжает…
– Сейчас редко, да…
– Ну вот… Между приездами их так портят. Они сейчас только об этом и пишут.
– Ну, тогда он просто распишется.
– А если он что-то еще начнет?..
– Вырви!!!
– Хорошо… Граждане, дайте инвалиду без очереди на костыле… Молодой человек, вот Рая просит, чтобы Вы ей что-то подписали.
Я пишу: «Раечка! Так звали мою маму… Будьте здоровы».
– Ну тогда и мне что-то напишите… Мусе.
Я пишу: «Муся! Не доверяй Лёне! Пусть знает – я тебя любил, люблю и буду любить! Руки, руки мои тебя помнят. Сердце, сердце ноет! Пусть его утешает, что мы редко видимся. Спасибо за сегодняшнюю встречу. Целую тебя, Мусенька, твой…»
– Рая!!! Ты видела, что он мне написал?! Его руки меня помнят. Как тебе нравится?.. Может, действительно… Я в 68-м году была в Ялте… Может, это был он, я не помню… Пусть эта записка полежит пока у тебя…
– Что значит пока?
– Я хочу его жене показать.
– Эй, девочки! – закричал я, но было уже поздно.
Государство и народ (разговор второй)
– Не отдавайте концы! – просит государство свое население как-то неуверенно и поздновато. – Денег вот дадим младенцам…
