Избранное (сборник) - Жванецкий Михаил Михайлович (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
Вот поделиться – он должен, вот тут правильно говорят.
А ворует, рискует и страдает пусть сам один.
Детский мир
Нажми кнопку – и загорится экран.
Нажми кнопку – и сменишь картинку.
Нажми кнопку – и остановишь жизнь.
Нажми кнопку – и корень квадратный.
Кнопку – и тебе расставят запятые.
Кнопку – готово объяснение в любви, только вставь фамилию и выбери, кому послать.
Нажал кнопку – набрал шуток, вышел на сцену.
Как легко дети управляются.
Нажимай кнопки – и ты сочинишь песню.
«Энтер» – и ты имеешь чертежи.
«Энтер» – и ты узнаешь о болезни.
Только станешь ли ты композитором, врачом, писателем?
Нажми кнопку и узнаешь.
И обнаружишь, как мало ты хотел!
Чайка
Сижу и вычисляю: над чем парит чайка?
Пароход далеко. А ее я вижу.
Не надо мной.
Не над рыбаками.
Не над котельной.
Не над пирсом.
Не над пляжем.
Не над кафе.
Не над деревьями.
Над чем эта сволочь парит, загружая мою голову и душу этими вычислениями?
Теперь она парит в другом месте.
Не над пароходом.
Не над берегом.
Не над кафе.
Не над пирсом.
Как можно думать о таких пустяках?
А как можно парить не над чем уже три часа?
Что с раем?
Я обнаружил в наши дни весьма печальное явление: люди перестали стремиться в рай.
То ли потому, что он недостаточно красочно обрисован.
То ли потому, что описание его недостаточно конкретно.
Ад понятнее.
А рай: птицы, аромат, равенство, житие по потребности, всеобщее благоденствие и братство…
Что-то нам напоминает. Именно нам.
Как бы не то, что мы там будем, а как бы даже уже были.
Отсюда отсутствие стремления, недоверие к высшей власти.
И такие скучные лица у покойников.
Как-то что-то надо переработать в исходных данных.
Настолько мы уверены, что это невозможно осуществить, что многие, если не все, начинают работать в одиночку, пытаясь достигнуть райского состояния дома, невзирая на скандалы, порочное распределение средств и появление врача в неудобное время.
Рай – учат нас – блаженство коллективное, вот ад – наказание индивидуальное.
Но наши люди, прошедшие через это все, утверждают, что именно ад – решетки, зоны и так далее – дело коллективное. А рай – как странно! – занятие частное, индивидуальное внутри забора, внутри дома, путем отсекания ненужных глаз, сообщений и последних известий, которые не становятся последними, невзирая на собственные обещания.
Подумайте, что вы можете предложить человеку на лыжах, в самолете, с самолета на вертолет, с вертолета на снежный склон, со склона во французский ресторан на жарком берегу с любовницей вместо жены…
Что вы в раю ему придумали?
О боже!
Там вообще нет женщин в том виде, как мы к ним привыкли.
Они там собеседницы, библиотекари, сотрудницы собеса.
Они там, наконец, на равных.
А это, извините, для кого?
Не надо никому принадлежать.
Мы и сейчас не верим.
– Я твой, твоя, навеки!
У любви часы совсем другие.
Но у любви!!
Сейчас твоя – сейчас и наслаждайся.
Любить бы надо.
Боюсь, там нет любви, чтоб избежать скандалов, дуэлей.
Прогулки коллективные, беседы.
О чем?
Когда все ясно.
Все истины добыты в спорах на земле.
Там же споров нет.
Там для спокойствия в библиотеке три тонких тома.
Первый – «Истины».
Второй – «Законы».
Третий – «Сути».
Денег нет.
Сел к стойке, выпил.
Не опьянел.
Добавил – тот же результат.
А чем снять скуку?
Свалился тут же на диван, уснул, приснился сон – проснулся:
– Да!
Заснул.
Проснулся:
– Да! Я там же. Я во сне.
Проснулся, не проснулся.
Застрелиться невозможно.
С Достоевским переговорил.
Хотели что-то умное, но истины уже известны, сути названы, конфликтов нет. Федор Михайлович сидит в углу, угрюмый.
На ваше: «Здрасте, я в восторге от последнего сериала…» – не ответил.
Шагал рисует и практически выбрасывает в урну…
Нечего сказать, хорош рассвет в конце тоннеля.
Единственное – тишина!
Ну, молодежь покойная там что-то подобрала, включила и трясется под стуки мельничного колеса.
Такая вот теоретическая жизнь.
Кому ее навяжешь?!
И люди, особенно прошедшие борьбу за благосостояние, равенство и братство в СССР, сказали:
– Стоп! И помолчи! Дай разберусь! Дай заработаю! Другим дам заработать. Куплю, чего там движется, баюкает, стрижет, купает, гладит, полоскает, массирует, целует, улетает, перелетает из зимы в жару, готовит вкусные обеды, красивый стол на пляже, где море, пальмы, баобабы. Дай поупотребляю, почувствую и подготовлюсь. А ты пока там поработай над раем – придумай что-то нам того, что мы не знаем. Какую-то такую фишку, штучку, обстановку, чтоб мы туда стремились и стали, начиная с сентября, порядочными, добрыми, красивыми душевно. И, душу честную в руках неся, сказали: «Отвори, Всевышний! Это я – придурок со своей душой. Ты знаешь, то ли был прибой, то ли волна, а я на серфинге в Гавайях и, представляешь, смешная штука – утонул! В общем – здравствуй! Как бы, типа, – добрый день!»
Письмо Райкину
Аркадий Исаакович, это непостижимо – мы снова встретились.
Ваши воспоминания, где уже есть я.
И мои воспоминания, где уже есть Вы.
Чего нет в Ваших воспоминаниях – Вас.
Как в моих не будет меня.
Человек не знает своего характера.
В воспоминаниях – «я сказал», «я подошел», «я ответил», «я переживал».
Никто же не пишет: «Со мной случилась истерика. Я ему денег так и не отдал… Когда все разошлись, еще долго раздавались мои крики… Я лежал и накручивал себя. Накрутил и закатил такой скандал, что осип и сорвал концерт…»
В Ваших воспоминаниях мне не хватает Вашего головокружительного, феерического, ошеломляющего успеха.
Потому что публика у Вас была изумительная.
Они тогда все были здесь.
Состояние общества тогда я бы назвал «запертость» от слова «заперто» с ударением на «о».
Вот эта «запертость» держала интеллект в состоянии полной боевой готовности. Шепни спящему среди ночи: «К пуговицам претензии есть?» Он бормотнет: «К пуговицам претензий нет».
Единственное, что не понимала публика – отчего Вы вдруг «Исаакович».
На это у нее тоже ушло несколько лет.
Сегодня возникла такая же история с Иисусом Христом.
Вы везучий человек, Аркадий Исаакович.
Они все были здесь – академики, писатели, артисты.
На намеках выросло это Ваше поколение.
Они откликались на юмор, как охотники на свист.
Мне в Вашей книге не хватает Вашей публики.
Помню конец спектакля – все бросились к сцене. Какой-то генерал встал спиной к Майе Плисецкой в первом ряду. Она, сидя, своей прекрасной ногой в прекрасном сапоге пнула его ниже кителя. Он оглянулся – не понял, она его пнула опять. Генерал оглянулся и догадался.
Он догадался.
Он отодвинулся.
Он покраснел.
Мне не хватает в Вашей книге репетиции с А.В. Эфросом, когда администратор гостиницы «Московская» в Ленинграде кричала:
– Уже 24 часа 15 минут! Я вызываю милицию!
– Вызывайте! – сказали Вы, и я побледнел… И она вызвала… И милиция нас развозила по домам.
Это было в 1966 году.
Мне не хватает людей, которые в любой конторе, в любом трамвае, в любой приемной вставали, когда входили Вы.
И начальники, начальники – великие специалисты лизать то, что сверху, и топтать то, что снизу, такая у них была чечетка: лизнул-топнул-позвонил – они тоже вставали.
Советская власть в таланте не ошибалась. Он либо сидел, либо процветал. Но знал о себе точно.
Вы были правы. Вы были правы. Всё, что угодно, надо было делать, чтобы уговорить, обмануть, пролезть через цензуру, но выйти к зрителям знаменитой летящей походкой.
