Ледяной сфинкс (с иллюстрациями) - Верн Жюль Габриэль (читать хорошую книгу TXT) 📗

Роман Э. По начинается вполне реалистически. Он изобилует множеством мелких подробностей, знакомых любому моряку из Новой Англии. Описанные в нем ситуации, на первый взгляд маловероятные, находят свое подтверждение в истории мореплавания; так, например, дрейф полузатопленного «Дельфина» с Артуром Пимом и Дирком Петерсом на борту, погибающими от голода и жажды, основан на реальном событии: в декабре 1811 года бостонский бриг «Полли» в шторм дал течь и вскоре опрокинулся, но потом, потеряв мачты, снова выпрямился и дрейфовал в океане сто девяносто один день, проделав путь в две тысячи морских миль с лишним. Двенадцатого июня 1812 года под двадцатым градусом северной широты с брига сняли двоих оставшихся в живых моряков. Документальным началом По хотел завоевать доверие читателей, чтобы они потом тем вернее приняли фантастический конец.

Впрочем, окончания у «Приключений Пима» не было. Автор, объявив себя только издателем записок заглавного героя, в конце книги сообщает, что Пим трагически погиб, а вместе с его гибелью исчезли и две-три заключительные главы повествования, в которых рассказывалось о том, как герои выбрались из таинственных антарктических вод и вернулись на родину. Видимо, Эдгар По сам не очень-то надеялся, что читатели примут на веру его свободное море в высоких широтах с аномально теплой, даже горячей, водой, сказочно богатый животный мир приполярной области, коварных и загадочных чернокожих и чернозубых обитателей острова Тсалал, таинственные письмена в одном из подземных коридоров, странную), струящуюся отдельными прожилками «прозрачную, но не бесцветную» речушку, мистическую человеческую фигуру в белом саване, поднимающуюся из моря. Кажется, основное предназначение романа автор видел в привлечении внимания как можно большего числа граждан Соединенных Штатов к дорогостоящим исследованиям Антарктиды и окружающих ее вод, не сулившим никаких прибылей расчетливому обывателю. Пробуждение постоянного интереса к проблеме обеспечило бы кредиты будущим исследователям. Если это так, то По своей цели не достиг: после плавания Чарлза Уилкса (1839 — 1842) американцы надолго потеряли интерес к антарктическим морям. Роман же остался в мировой литературе великолепным примером исследования человеческой психики в экстремальных условиях.

После экспедиции Уилкса и англичанина Джемса Кларка Росса (1840 — 1843) в изучении Антарктики наступает почти полувековой перерыв. Только китобои изредка заглядывают в высокие широты да в 1874 году совершавшее кругосветное плавание океанографическое судно «Челленджер» доходит до 67° южной широты.

И вот спустя полвека интерес к Южному полюсу снова пробуждается. Антарктическим летом 1893 — 1894 годов норвежец Карл Антон Ларсен на промысловом пароходе «Ясон», пройдя морем Уэдделла, открыл участок побережья Земли Грейама между 65 — 67° южной широты и прилегающий громадный шельфовый ледник, получивший его имя. Следующим антарктическим летом норвежец Ларо Кристенсен на судне «Антарктик» в море Росса дошел до 74° 10' южной широты. Потом норвежцы повернули на север и 24 января 1895 года впервые в истории высадились на антарктический континент (мыс Адэр на Земле Виктории), где биолог К. Борхгревинк обнаружил лишайники, первую антарктическую растительность, которую увидел человек.

О новых плаваниях и открытиях, конечно, знал Жюль Верн. Может быть, они его и подтолкнули заняться продолжением романа Э. По. Отсылая первую часть «Сфинкса» Ж. Этцелю, амьенский мэтр писал 1 ноября 1896 года: роман «подоспеет как раз вовремя, сейчас только и разговору, что о путешествиях и открытиях на Южном полюсе» [137]. Одновременно писатель признается, что «его захватило все необычайное, присущее этому произведению». Сложный вопрос — верил ли когда-либо сам Ж. Верн в фантазии своего американского кумира. Во всяком случае, к моменту начала работы над романом от этой веры не осталось и следа. Джорлинг в начале произведения весьма точно отражает взгляды автора. А дальше Верн развивает появившуюся у него «счастливую мысль»: столкнуть не верящего Эдгару По героя с реальностью. Что из этого получится?

Какие-то фантазии великого американца можно объяснить галлюцинациями. А другие? Жан Жюль-Верн уверяет, что цель деда состояла в том, чтобы дать приключениям Пима развязку в стиле поэтических фантазий самого По, поскольку переносить эти фантазии в реально существующий мир немыслимо.

Тем не менее Верн сначала следует принципу своего американского вдохновителя: завязка романа отмечена реалистичными до мельчайших подробностей описаниями. Но стоит героям «Ледяного сфинкса» вступить в «полосу действия» записок Артура Пима, как в книге, словно по мановению волшебной палочки, образуется таинственная, колдовская, «пимовская» атмосфера. Жюль Верн то подсмеивается над героями По («Форштевень легко рассекал прозрачные, а вовсе не молочной белизны воды; если что и белело на водной глади — то только след за кормой, тянущийся к горизонту»), то приглашает читателя поверить им («Приходилось признать, что мы попали в края, где происходят невероятные события, в которые я отказывался верить, считая их галлюцинациями… Пима»). Отказываясь от фантазий Э. По (кто же в них поверит на исходе XIX века!), амьенский мастер придумывает свои, более научно обоснованные, как ему (увы, напрасно) кажется. Спустя сто лет после написания «Сфинкса» опровергать неточности романа легко, потому что наука и техника за этот век сделали гигантский скачок в своем развитии. Но правомернее, может быть, взглянуть на верновские фантазии с иной стороны, как это сделал внук писателя Жан, видевший цель книги в том, чтобы приключениям Пима «дать… развязку в стиле самого По… Так как речь идет о фантасмагорическом романе, то вполне можно согласиться и с такой фантазией, которая соответствует творческой манере поэта. Его последователь мог несколько сбавить тон своего фантастического повествования, но должен был придерживаться общей линии» [138]. Именно в этом биограф Верна усматривает сохранение дедом духа американского романа.

Сегодня фантастика «Ледяного сфинкса» вряд ли удовлетворит взыскательного читателя. Гораздо большую ценность представляют художественные достоинства романа, а они бесспорны: это — и удивительно красочно написанные полярные пейзажи, и тонкие психологические наблюдения над людьми, оказавшимися в стрессовых ситуациях, и мастерские переходы от картин галлюцинаций и снов героев к действительности, и целая галерея с большой симпатией изображенных мореходов с «Халбрейн». Прежде всего примечателен капитан шхуны Лен Гай, человек, никого не желающий слушать, не любящий, когда что-либо сковывает его действия, «такой же коренастый, как и его шхуна, с крупной головой, седеющими волосами, пылающими черными глазами, скрытыми густыми ресницами, загорелый, с поджатыми губами и превосходными зубами, украшающими мощные челюсти, с короткой рыжеватой бородой, сильными руками и твердой поступью… Он казался не то что суровым, а скорее бесстрашным». В опаснейшей навигационной обстановке к его отваге добавляется осторожность, а в грудную минуту он способен на решительные, но благоразумные действия… Лен Гай входит в ту же когорту путешественников-капитанов, что и Гаттерас и Немо.

Столь же запоминающимися показаны лейтенант Джэм Уэст, боцман Харлигерли, Хант-Петерс. Характеристики этих персонажей необыкновенно ярки и не лишены юмора. Вот, скажем, новичок на «Халбрейн» Хант, «крупноголовый и колченогий, с лицом, обожженным солнцем до цвета каленого кирпича… Его седеющие волосы напоминали скорее меховую шапку… На физиономии сразу обращали на себя внимание маленькие колючие глазки…» И как же образно о нем отзывается боцман: «А ручищи!.. Видели вы его ладони? Я бы вам не позавидовал, мистер Джорлинг, если бы он вздумал пожать вам руку! Уверен, что после такого пожатия у вас останется всего пять пальцев вместо десяти».

Главной темой повествования становится поиск капитаном Леном Гаем своего брата капитана Уильяма. Братская любовь не случайно появляется в романе. «Ледяной сфинкс» был закончен незадолго до смерти Поля, любимого брата и лучшего друга Жюля Верна. С братом — как свидетельствуют сохранившиеся письма — Жюль советовался обо всем: о семейных неурядицах и житейских мелочах, о своих литературных делах и творческих планах. На закате жизни, перед неизбежным расставанием писатель чувствовал себя обязанным выразить свои чувства к брату в любой форме, в том числе и в художественной. Правда, оценивая состояние собственного здоровья, он, видимо, считал, что покинет этот свет первым… Когда Поль умрет, Жюль окажется настолько больным, что не сможет даже поехать на похороны.