В неизведанные края - Обручев Сергей Владимирович (бесплатные полные книги txt) 📗

Зима в Певеке

Огромный Чаунский район в тридцатых годах занимал площадь свыше 140 000 квадратных километров и протягивался на 700 километров вдоль берега Ледовитого океана от реки Амгуэм на востоке до реки Раучуван на западе, а в глубь страны – до водораздела с рекой Анадырь, то есть от 125 до 250 километров. При транспортных условиях Чукотки поездки в пределах такого района очень затруднены, и оленеводов, живущих в верховьях Амгуэмы, работники райисполкома могли посещать не каждый год [14]. Создание Чаунского районного центра было одним из первых шагов в деле преобразования этого края, одного из самых глухих и далеких в СССР. Фактория основана здесь в 1929 году, а другие советские организации появились только в середине 1932 года; но до 1931 года все это побережье входило в Чукотский район с центром в Уэлене, лежащем на крайней восточной оконечности Чукотки.

Сначала райисполком ютился в избушке на устье реки Кремянка, в юго-западном углу губы. После зимовки судов в 1932–1933 годах районные учреждения получили три «рубленых» дома в Певеке, и тут же были построены круглые дома, привезенные культбазой. В 1935 году русское население Певека достигло 50 человек, из них около 15 детей.

Население Чаунского района, по подсчетам местных организаций, в 1935 году составляло 1958 человек, из них 75 % – чукчей-оленеводов, около 100 человек – русских, а остальные – береговые чукчи.

Береговые чукчи жили по морскому берегу к востоку от Певека поселками в две-три яранги, отстоящими один от другого на 30–40 километров, а иногда и на 200 километров. Оленеводы кочевали в глубине страны, более бедные летом выходили к берегу моря. Певек, основание которого связано с удобной стоянкой для морских судов, расположен очень неудобно для обслуживания оленеводов, и поэтому культбаза постепенно перевозила свои дома к устью Чауна, куда оленеводам попасть гораздо легче.

Вблизи Певека при нас было очень мало чукчей: две яранги в километре на востоке, две на острове Большой Роутан и две в десяти километрах к югу от поселка. Сообщение на собаках в этом году сильно затруднено: прошлой зимой по всей Чукотке вымерло от эпизоотии больше половины собак, так что в редкой яранге есть целый потяг (упряжка) собак. Даже в Певеке осталось только две упряжки. Поэтому сообщение из поселка поддерживается постоянно только с мысом Шелагским да изредка с устьем Чауна. А поездки вдоль побережья дальше на восток осуществлялись с большим трудом.

Например, местный судья никак не мог попасть на мыс Биллингса, за 400 километров к востоку: осенью байдару, на которой он ехал, залило водой у мыса Шелагского. Потом он пытался проехать на собаках, но не было упряжки, которую можно было бы послать так далеко. Наконец он проехал к оленеводам, чтобы, кочуя с ними, перебраться дальше на восток и через горы попасть на мыс Биллингса. Но оленеводы кочевали так медленно, что в феврале он был все еще вблизи Чаунской губы и принужден был вернуться обратно.

Из Певека в стойбища оленеводов районные работники обычно выезжают на собаках, а сами оленеводы очень неохотно приходят в Певек, потому что здесь нет хорошего корма для оленей и прибрежная тундра покрыта таким крепким, убитым ветрами снегом, что олени с трудом могут добыть из-под него мох.

Летом оленеводы почти не кочуют, и понятно, что связь районного центра с кочевыми чукчами может осуществляться только выездами районных работников в глубь тундры. Поэтому зимой мы видели в Певеке очень мало приезжих чукчей (кроме жителей соседних с нами яранг).

К 7 ноября съехалось все же несколько десятков чукчей, и праздник прошел с большим оживлением. В одном из круглых домов культбазы, отведенном под клуб, были поставлены пьесы – одна из них на русском языке, силами русских любителей, а другая на чукотском, на темы из местной жизни, составленная и разыгранная чукчами. Чукчи оказались очень хорошими имитаторами, и нельзя было без смеха смотреть на местных советских служащих в их изображении.

Наша экспедиция также постаралась оживить праздничные дни. К этому времени уже были смонтированы аэросани, и мы устроили катание на льду Чаунской губы. И русские и чукчи набивались до отказа в аэросани, и забавно было видеть быстро мчащуюся машину, из которой высовывалась груда мохнатых шапок и раскрасневшихся лиц.

Хотя было только 25 градусов мороза, но при быстром беге аэросаней и эта температура страшна, и после десяти минут катания многие вылезали с отмороженными щеками и носами.

Но эти легкие повреждения не отражаются на настроении, и новые пассажиры выгоняют старых, чтобы самим попробовать «удивительные сани» («колё-оргоор»).

Для зарядки аккумуляторов наших радиоприемников Денисов и Курицын приспособили подвесной шлюпочный мотор, и в особой палатке, поставленной возле дома, у нас работает теперь маленькая электростанция, которая во время зарядки освещает и дом. А 7 ноября эта станция позволила устроить иллюминацию: аэросанные фары освещали единственную улицу Певека, а над нашим домом сияла красная звезда.

Певек в 1935 году являлся уже значительным культурным центром: здесь была больница культбазы, школа для русских и чукотских детей, клуб, в котором устраивались постановки и иногда просмотр кинофильмов. В устье Чауна, куда постепенно перекочевывает культбаза, находилась школа-интернат культбазы; другие школы были на мысе Шелагском, на мысе Биллингса и на мысе Шмидта. Учителя выезжали в тундру к оленеводам и, кочуя с ними, обучали детей. Зимой культбаза посылала к оленеводам разъездную красную ярангу в составе механика и врача или фельдшера. Задачей механика было производить ремонт всевозможного бытового инвентаря, особенно оружия, чайников и котлов.

Таким образом, Певек являлся центром, который вел большую работу по преобразованию района и по культурному его обслуживанию. К сожалению, штат сотрудников райисполкома был еще очень мал, транспортные условия очень тяжелы, и неудивительно, что инертный быт чукчей, сложившийся веками, очень медленно уступал место новым формам жизни.

В дальнейших главах читатель ознакомится ближе с бытом чукчей-оленеводов и увидит, как много еще оставалось сделать, и вместе с тем сумеет оценить, как много уже было сделано за несколько лет, как много значит появление хотя бы настоящих школ в Чаунской губе, жители которой еще недавно считались самыми отсталыми среди населения Чукотки.

В 1935 году мы уже видели в Певеке чукчей-мотористов, инструкторов райисполкома, учеников-радистов на полярной станции, председателей нацсоветов и райисполкома.

Участие нашей экспедиции в культурной работе кроме прямых задач по изучению края было разнообразным. Сотрудники экспедиции читали доклады, составили карту и физико-географический очерк района для исполкома, преподавали на партийных курсах, ремонтировали лодочные моторы, делали и ремонтировали хозяйственную утварь для населения, участвовали в оборудовании клуба, в художественном оформлении декораций, стенгазет и т. п.

Все это занимало время нашей зимовки и не позволило нам скучать – тем более что у нас было очень много очередной работы по экспедиции.

Особенно много по бытовому обслуживанию населения пришлось на долю Курицына, который был хорошим слесарем-жестянщиком. В нашей палатке-электростанции он устроил настоящую слесарную мастерскую. Кругом него стояли примусы, гудела паяльная лампа, валялись листы меди. В пургу палатку забивало снегом, на крышу ее наваливало сугробы, но на следующий день в ней опять топилась печка и стучал молоток.

Нередко заглядывали к нам гости с Шелагской полярной станции, приезжавшие в Певек по делам. Вечером слышен на улице скрип саней, покрикивание; выходишь в амбар и видишь неуклюжую фигуру в мохнатой малице (у сотрудников Шелагской станции были только собачьи малицы, сшитые по западному образцу), с лицом, залепленным снегом.