Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Я вернулся назад к нартам Джефа. Задача, стоящая передо мной, казалась очень простой: пройти всего двадцать шагов, оставаясь в створе нарт и не теряя их из вида. Задача то проста, да темнота густа! А тут еще и снегопад, еще более сгущавший темноту. Я призадумался, но, как говорится, лучше поздно, чем никогда! Призадумайся я чуть пораньше, возможно, мне пораньше пришла бы в голову мысль попытаться найти след нарт Джефа и по нему пройти в сторону своей палатки. Я встал на четвереньки и направил луч фонаря на белую, уже покрытую свежим снегом поверхность. У самых нарт я следа не нашел, зато в метре позади обнаружил едва приметный штрих следа полозьев, который я научился безошибочно выделять среди множества других очень похожих следов, оставляемых ветром на поверхности ледника. Теперь я знал направление, и оставалось только не сбиться с него. Через несколько минут я буквально споткнулся о небольшой снежный холмик, оказавшийся при ближайшем рассмотрении Хэнком. Хэнк недовольно приподнял засыпанную снегом голову, и глаза его вспыхнули в луче фонарика двумя янтарными огоньками. Надо сказать, что реакция уставшей, разбуженной не вовремя собаки мало чем отличается от человеческой, и поэтому, предупреждая вполне законный и готовый вот-вот разорвать ночную тишину вопрос Хэнка о том, кого это, черт побери, здесь носит по ночам, я быстро обхватил его голову и шепнул ему в ухо: «Куайет, Хэнк! Гуд бой!» Хэнк, узнав меня, вновь свернулся калачиком, а я быстро прошел вдоль доглайна к палатке. Расстегивая дверную молнию, я обернулся — ничего, ровным счетом ничего не говорило о том, что где-то рядом находятся другие палатки: густая, плотная темнота ненастной ночи поглотила все. Эта почти физически ощутимая темнота и пережитое недавно приключение напомнили мне конан-дойлевское: «Опасайтесь из… палатки… когда силы зла царствуют над миром. Уилл спал, погрузившись в мешок с головой. Одна конфорка примуса едва светилась бледно-голубым огоньком, света которого мне хватило, чтобы быстро раздеться и, нащупав вход в мешок, забраться в него.
Под утро странный сон, как будто стою я во дворе своего дома в Шувалове, под Ленинградом, по колено в снегу и, задрав голову, смотрю, как кто-то, невидимый мне, размашисто работая лопатой, очищает снег с крыши. Мне отчетливо слышен характерный металлический скрежет лопаты о крышу, комья снега мягко шлепаются рядом, и вдруг один из них летит прямо на меня, я не успеваю увернуться, и он попадает мне в голову, залепляет лицо, тает и тонкими холодными струйками стекает за воротник… Я открыл глаза, но сон продолжался. На лице снег, в непосредственной близости от моей головы те же шаркающие звуки. Я резко тряхнул головой, стараясь избавиться от наваждения. Снег, покрывавший мне лицо, рассыпался, и я увидел склоненное надо мной участливое лицо Уилла. В его руках была большая жесткая волосяная щетка, которую мы обычно использовали для борьбы со снегом внутри палатки. И на этот раз Уилл применял щетку по назначению, счищая снег с моего спального мешка. Я выбрался наружу, и первой моей мыслью было то, что у нас разорвало палатку: все внутри было покрыто снегом, особенно интенсивные заносы были с моей стороны, а в области головы толщина снежного покрова достигала пяти сантиметров. Снег был везде: рукавицы, носки, маклаки, как обычно, подвешенные с вечера для просушки под потолок, стали бесформенной белой массой. Примус, стол с расставленной на нем посудой — все было покрыто пушистой белой скатертью. Ветер неистовствовал, сотрясая стенки палатки, и еще более усиливал впечатление запущенности, разрухи и безысходности в нашей, еще вчера такой уютной квартире.
Уилл, убедившись, что со мною все в порядке, быстренько переместился на свою более благополучную половину, отдал мне щетку, а сам нырнул в мешок, чтобы не видеть всего этого безобразия. Это небольшое стихийное бедствие, как, впрочем, и множество подобных ему по масштабам и последствиям бедствий, сплошь и рядом случающихся с нами в повседневной и отнюдь не столь героической жизни, было результатом обычного разгильдяйства, замешанного в подавляющем большинстве случаев на неистребимой вере в «авось». Вчера вечером, когда я, весь в счастье, отыскал свою палатку, то совершенно позабыл закрыть вентиляционное отверстие, которое, как вы помните, находилось прямо над моей головой (чем и объяснялась такая неравномерность в толщине снежного покрова внутри палатки). Сейчас закрыть его было не удобно, несмотря на мое приспособление: мешал снег, набивавшийся между внутренним и внешним чехлами палатки. Не зажигая примуса, я принялся за уборку. Спустя некоторое время я смог притянуть за веревки крышку вентиляционной трубы и плотно прижать ее к крыше палатки. Для удержания ее в таком положении мне пришлось подвесить к этим веревкам в качестве груза два полных литровых термоса, и даже этот внушительный груз приподнимало особенно сильными порывами ветра.
Теперь, когда я перекрыл кислород снегу и отчасти нам самим, можно было продолжить снегоочистительные работы внутри палатки, на что у меня ушло еще минут сорок-пятьдесят. Уилл лежал не двигаясь. Разделавшись со снегом, я опять нырнул в мешок. Мы не сговариваясь одновременно проснулись в 9 часов. Было ясно, что движение сегодня невозможно, поэтому решили заняться основательной просушкой всех вещей, включая спальники. Когда вся экипировка была подвешена под потолок, нам с Уиллом осталось совсем немного места. Мы могли только лежать на тонких матрасиках полупридавленные нависающими над нами дирижаблями спальных мешков. Несмотря на ураганный ветер, было достаточно тепло, особенно при двух включенных на максимум горелках примуса, и мы решили устроить себе банный день. Сначала русский поливал голову американца из чайника, затем американец проделал то же самое с русской головой. Несмотря на то что каждый из нас в полном соответствии с традициями своих стран не жалел воды, мы уложились в полчайника.
Часа в четыре я вышел покормить собак и посмотреть, что же творится снаружи. Ветер по-прежнему был очень сильным, но было довольно тепло — только минус 10 градусов. За ночь и полдня выпало очень много снега — в ветровой тени за палаткой я шел, проваливаясь по пояс. Нарты были, естественно, погребены целиком, ящик с моим научным оборудованием перевернут, лыжи повалены в снег — метель похозяйничала вволю. Но, к счастью, собаки все оказались наверху и даже доглайн я вытащил на поверхность без особого труда. Большинство собак весьма благосклонно отнеслись к предложенному мной провианту и, молниеносно расправившись с ним, продолжили прерванный сон. Я взял две пары лыж и пошел к едва проглядывавшей палатке Джефа.
У Джефа с профессором все было нормально. Джеф собирался выбраться покормить собак, профессор благодушествовал в уголке палатки. Франко-японский экипаж тоже нормально перенес непогоду и пребывал, по-видимому, в счастливом неведении о том, в каком плачевном состоянии находились их нарты, а они были полностью скрыты под снегом. Который раз за этот сентябрь мы твердо решаем завтра выходить, но погода явно не желала быть третьей договаривающейся стороной, а голос ее для нас пока является решающим, и поэтому завтра все будет зависеть только от нее. В нашей палатке тепло и сыро. Засыпаем под непрекращающийся вой ветра.
Пробуждение было внезапным и ранним. Около трех часов ночи мы с Уиллом оба проснулись от громкого, жалобного собачьего плача. Доносившийся издалека высокий, тонкий, рвущийся вой, переходящий время от времени в более низкие скулеж и повизгивание, мешался с воем ветра и настолько походил на детский плач, что стоило большого труда не выскочить сразу же из палатки. Прислушавшись, мы определили, что это Одэн — огромный черный пес из упряжки Кейзо. Он некоторое время работал и в моей упряжке, когда мы шли с киногруппой. Этому на вид совершенно здоровому псу как-то фатально не везло. В Гренландии у него болело горло, и точно такой же плач раздавался каждое утро, когда мы надевали на него постромки. Сейчас же у него что-то случилось с лапой. Вой внезапно стих, и мы поняли, что Кейзо вышел из палатки и как-то успокоил собаку (наутро оказалось, что в качестве снотворного он предложил Одэну 200 граммов сыра). После такого пробуждения я, естественно, долго не мог уснуть, к тому же спальный мешок, наверное, в благодарность за человеческое отношение к его проблемам накануне, когда я сушил его весь день, ночью отдавал мне тепло так расточительно, что я даже вспотел.
