Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗

Ребята разошлись около 11 часов. Я рассортировал всю одежду и упаковывал все в одну сумку вместо двух. По-прежнему штормовой ветер, крупный мокрый снег и, кажется, с градом. Пришлось отказаться от своей гордости — термостатированного ящика для озонометра, в котором у меня находился и барометр, и термометры — словом, вся моя «наука». Нашел для озонометра и термостата другое место, в небольшом заплечном рюкзачке. Однако барометр, угрожающие размеры и внушительный вес которого повышали давление у Уилла, девать было некуда. Определил его в карман клапана большого мешка, укрепленного за стойками нарт. В этом мешке мы держали в основном запасное снаряжение для нарт и упряжки (запасные постромки, карабины, доглайн, якоря и т. д.). Большие термометры теперь хранить было негде, и я решил отправить их на Элсуорт, оставив только хорошо зарекомендовавший себя на старте экспедиции термометр «пращ». Уилл, глядя на мои попытки сохранить попираемую им науку, хмыкнул, но вмешиваться не стал.

Корма для собак оставалось только на четверо суток. До следующего склада еще 40 миль, то есть два дня хорошего хода, но как погода, так и настроение собак не внушали особого оптимизма. Сегодня во время нашей встречи в палатке мы подсчитали, что с начала сентября у нас было, по существу, только три (!) дня летной погоды. За шестьдесят два дня пути мы прошли немногим более 1000 километров. Вспомнили, что за это же время в Гренландии мы прошли 2100 километров, а здесь на одну шестую часть пути мы потратили около трети всего отпущенного нам времени… Однако в лагере нашем нет места унынию. Мы все находились в ожидании реформы будущего передвижения — я имею в виду двухупряжечный вариант, — на которую мы возлагали большие надежды.

Палатку так здорово занесло снегом, что началась нехватка кислорода, особенно при закрытой вентиляции, свечи не горели, поэтому пришлось пользоваться фонарями. Любопытная запись в моем дневнике, очевидно, сделанная под впечатлением сегодняшней дискуссии о нашем положении:

Я вспомнил случай с моим «храпом», когда Уилл решил спать отдельно, случай, когда Джеф пожаловался на усталость и попросил сменить его на месте впередиидущего и как никто не вызвался сменить его добровольно, вспомнил, как в Гренландии никто из моих друзей не предложил мне замены, когда я бессменно шел впереди в течение месяца. Все это привело меня к неожиданному и, наверное, как я сам отметил, поверхностному выводу о том, что они, то есть «западные люди», более избалованы повседневным комфортом, свободны от многих чисто бытовых проблем и ведут «борьбу за выживание» на гораздо более высоком уровне, чем мы, и вследствие этого считают для себя вполне позволительным проявление слабости, даже в таких условиях, когда это проявление неизбежно оборачивается усугублением трудностей для их коллег или вообще людей из ближайшего окружения.

Восьмой день мы не видим солнца. Сегодня с утра опять туман, видимость около 200 метров, ветер. Совершил обычный утренний обход палаток, проваливаясь в снег гораздо выше колен. Пирамида Джефа и Дахо выдержала шторм нормально, оттяжки глубоко ушли в окружающие ее снежные надувы. Палатка Этьенна и Кейзо напоминала корабль, потерпевший крушение, окруженный застывшими в последнем яростном броске и как будто передумавшими добивать его огромными белыми волнами. Но доблестный экипаж не покинул терпящее бедствие судно, о чем я узнал, едва просунув голову в полузанесенный снегом люк. И Этьенн, и Кейзо уже поднялись и готовили завтрак. Этьенн сообщил, что имел вчера продолжительный контакт по радио с Пунта-Аренас. Самолет стоит еще там в ожидании погоды как на Кинг-Джордже, так и у нас, а ее, как вы понимаете, нет ни там, ни здесь. Часов в одиннадцать все трудоспособное население экспедиционного лагеря вышло на раскопки. Поземка продолжалась, поэтому возникло неизбежное соревнование между естественно, без всяких усилий, прибывающим снегом и человеком с лопатой, пытающимся перераспределить этот снег между всей Антарктидой и тем небольшим районом ее, где находятся нарты и палатки. Я выиграл свое соревнование после полуторачасовой изнурительной борьбы. Надолго ли?! Извлек нарты на поверхность и перевернул их — так их должно было меньше заносить снегом. Все ящики и канистры с топливом мы еще накануне перетащили к палатке для использования в качестве противоугонного средства. Теперь все они были скрыты под метровым слоем снега, но эти раскопки я отложил до выхода. Ничего значительного в этот день более не произошло. Починка обуви, одежды, опять только полпорции корма собакам и ожидание, ожидание хорошей погоды. К вечеру ветер усилился…

Не знаю, может быть, для кого-нибудь самое счастливое число семь, а вот для нашей экспедиции в сентябре таковым является восемь! Посудите сами: хорошая погода была 8 сентября. 18 сентября и вот сегодня, 28 сентября, день начинался как хороший, но… все по порядку. Вчера вечером, вернувшись с радиосвязи, Уилл как-то между прочим сообщил, что завтра в случае погоды выходим в 2.30! Дело в том, что последние два дня мы стали замечать достаточно подлую закономерность: ветер стихал где-то в середине ночи и начинал вновь задувать к утру. Поэтому — я не помню у кого — возникла идея, если и не обмануть природу, то во всяком случае приноровиться к ней. Надо сказать, что в нашем активе уже был опыт подобного приспособленчества, когда в Гренландии мы перенесли на полчаса время обеденной остановки из-за ветра, который усиливался точно в то время, когда мы останавливались. Увы, опыт оказался неудачным — ветер быстро разгадал нашу уловку. Скорее всего новая идея принадлежала Уиллу, стремление которого к внезапным и радикальным изменениям привычного образа жизни проявлялось сильнее, чем у кого-либо из нас. Для меня оставалось загадкой, кто должен определить пригодность погоды для продолжения путешествия и кто кого будет будить. Приняв такое решение, Уилл незамедлительно и безмятежно заснул, я тут же последовал его примеру.

Около трех часов ночи я проснулся. Было тихо. Мне показалось, что Уилл тоже зашевелился в мешке, но за этим заявлением ничего не последовало, и я тоже малодушно прикрыл глаза. Никто из нас, наверное, не хотел начинать первым. Да и потом, признаться, где-то в подсознании все время вертелась успокаивающая мыслишка: а может быть, и завтра не будет дуть и можно будет идти нормально, в дневное время! Так или иначе мы задремали.

Просыпались ли вы когда-нибудь с мучительным ощущением потерянного времени или упущенного момента? Когда, открыв утром глаза, вдруг резко и отчетливо ощущаешь, что из-за собственной лени, бездеятельности или по какой-нибудь другой пусть не зависящей от тебя причине ты упустил вчера нечто важное, потерял темп или не выполнил обещанного, еще возможного накануне, но совершенно невозможного сейчас, после пробуждения. Я думаю, что многим знакомо это ощущение собственного бессилия изменить обстоятельства из-за самой невозвратимой из возможных человеческих потерь — потери времени… Именно с таким ощущением проснулся я в то утро от раздавшегося из-за стен палатки голоса профессора: «Ребята, вы готовы выходить?» Я включил фонарик и взглянул на часы — было 4 часа утра. Предполагаемый инициатор идеи раннего подъема сонным голосом пробормотал из глубин мешка: «Выходим из палаток в 7 часов!» Покладистый профессор согласился, и я услышал скрип его удаляющихся шагов. Терзаемый угрызениями совести за свое малодушное поведение ночью, я быстро вылез из мешка и стал разжигать примус. Уилл явно не торопился. Вскоре я услышал шаги возвращающегося обратно профессора. Задержавшись на мгновение около нашей палатки, он сказал, что Этьенн предлагает для утреннего сбора не 7, а 6 часов. Мы, конечно, приняли эту поправку. Естественно, что и профессору она была больше по душе, так как они с Джефом поднялись в 3 часа, позавтракали, собрались и, естественно, не хотели ждать еще четыре часа, сидя в палатке.