Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
К обеду ветер усилился и зашел с запада. Пошел мелкий устойчивый снег. Поскольку ветер был практически попутным, мы на ходу его почти не ощущали, и только вьющиеся следом змейки поземки говорили нам, что он все-таки есть. Собаки, используя каждую остановку, валились в снег и, опрокидываясь на спину, пытались освободиться от сохранившихся на боках и спинах кусков снежного панциря. Это давало заметные результаты — во всяком случае быстрее и, наверняка, безболезненнее, чем мы это пытались сделать с помощью топоров и ледорубов. Но каков Егер! Напрасно, кажется, я апеллировал недавно к судьбе с просьбой смягчить приговор, вынесенному ему за надругательство над постромками. Ведь, кажется, все время он перед глазами, его рыжий пушистый, гордо задранный к зениту хвост, острые треугольные уши, да и весь он сам, сильный и умный. Но нет, ухитряется, каналья, прямо на глазах опять перегрызть постромку и бежит довольный, наполовину вывалившись из него и от этого работая только вполовину своих недюжинных способностей. (А может быть, для того он и грыз ненавистное одеяние?) Во время обеда устроил ему взбучку, пригрозив, что при такой прожорливости мы будем вынуждены скоро привязывать его за хвост. Кажется, все равно он не понял, только жмурился и чуть ли не зевал в ответ на все мои угрозы, сопровождаемые помахиванием разорванной постромки перед его розовым носом.
Пройдя 24,5 мили, остановились лагерем. Вчера радиосвязи не было. Решили изменить время, и сегодня она назначена на 21.30. После ужина северо-западный ветер усилился и снег пошел сильнее. Звезд не было видно — кромешная тьма, в которой различались только подсвеченные изнутри голубые фонарики палаток Этьенна и Джефа. Сегодня при установке палатки я попросил Уилла немного помочь мне, а именно взять на себя хотя бы обсыпку ее снегом, а то все эти наружные работы занимали у меня около полутора часов и практически не оставляли времени на отдых и просушку одежды. Останавливались мы в шесть, а приходил я в палатку не ранее половины восьмого, в восемь ужин, а в девять — девять тридцать Уилл уже забирался в мешок и не с кем было и слова сказать! Поэтому сегодня я закончил раньше обычного и забрался в палатку, когда Уилл еще готовил ужин. О, эти блаженные минуты ожидания ужина! Не к вам ли летят, опережая лыжи, все наши мысли, желания и надежды, когда мы, загнанные жестоким ветром и холодом в глубину своих одежд, бредем, спотыкаясь и теряя счет времени, через белую мглу, уповая только на маленькую, вертлявую и кажущуюся такой ненадежной стрелку компаса?! Или когда мы долгими часами, днями, месяцами идем по бесконечной, однообразной белой пустыне наедине с собственными мыслями, и разум наш, уставая порой от размышлений на вечные темы о Жизни и Любви, ищет хотя бы кратковременной разрядки. В эти мгновения нет приятнее и желаннее размышлений о том, когда ты, закончив очередной трудный переход, заберешься в палатку, снимешь с себя промерзшую одежду и вытянешься во весь рост на спальном мешке, глядя а чудесный раскрывшийся голубой бутон пламени примуса вдыхая ароматы, вырывающиеся из-под неплотно прикрытой вышки кастрюли, и чувствуя, как тепло обволакивает тебя иголочки разбуженной этим теплом крови начинают приятно покалывать тело.
Приблизительно в 9.20 я вылез из палатки и направился Этьенну на радиосвязь. Сегодня был очень напряженный график радиосвязи: первым в 9 часов выговаривался Этьенн, за ним была очередь Джефа, а затем уже моя. В такие дни оставалось только посочувствовать и самому Этьенну, и его напарнику Кейзо. Дверь палатки практически не закрывалась, и каждый новый гость приносил с собой очередную порцию холода, снега и собственных проблем. Правда, последние предназначались исключительно для передачи по радио, но при плохом прохождении, случавшемся довольно часто, они, то есть эти проблемы, легко становились достоянием каждого находящегося вокруг в радиусе действия громкого мужского голоса. То, что эти проблемы излагались каждым участником на своем родном языке, заметного облегчения слушателям не приносило. В эти дни даже ужинать нашему радисту Этьенну приходилось урывками, заедая чуть ли не каждый кусок микрофоном. Выйдя из палатки, я сразу окунулся в какую-то неестественную, чернильную темноту ночи. Было тепло, что-то около минус 15 градусов. Северо-западный ветер нес редкие, крупные, мохнатые снежинки. Навстречу мне из темноты внезапно вывалился Джеф, сверкнув укрепленным на голове фонариком. Он шел пригласить меня на связь. Я поблагодарил Джефа за его истинно джентльменский поступок (как-никак сделать крюк метров двести в кромешной тьме, чтобы позвать меня; правда, чуть позже я понял, что это был не просто крюк, но… впрочем, об этом потом) и, проваливаясь в рыхлом снегу, поспешил к палатке Этьенна, которая была хорошо видна впереди метрах в ста благодаря яркой, освещавшей ее изнутри керосиновой лампе. Связь была неважной. Беллинсгаузен разбирал меня плохо, приходилось по многу раз громко повторять одно и то же, так что я в конце концов даже сам томился, не говоря уже о совершенно ошалевших Этьенне и Кейзо, которые давно уже мысленно примерялись к спальным мешкам. Наконец ко всеобщему удовольствию связь закончилась, и я выполз из палатки.
Чернота ночи, как мне показалось, еще более сгустилась, особенно после яркого света в палатке. Ветер усилился, и пошел густой снег. Я, подсвечивая себе фонариком, довольно бодро направился туда, где совсем недавно оставил палатку с уже, наверное, спящим Уиллом. Пройдя примерно шагов пятьдесят, я остановился — никаких признаков жилья впереди, равно как справа и слева. Я быстро обернулся — сквозь падающий снег палатка Этьенна была видна еще достаточно хорошо. «А если они сейчас погасят лампу? — промелькнула у меня мысль. — Это весьма вероятно. Ведь когда я уходил, оба они уже были наполовину в спальных мешках». Я еще раз посмотрел вперед — ничего! И тут я вспомнил, что когда я встретил Джефа час назад у своей палатки, то он, обычно весьма сдержанный в проявлении эмоций, на этот раз как-то особенно обрадовался встрече со мной, хотя прекрасно знал, что я собираюсь на связь и поэтому скорее всего попадусь ему навстречу. «Тут что-то не так», — подумал я, все еще не допуская мысли о том, что вот так просто можно заблудиться, находясь где-то совсем рядом со своей палаткой и при относительно приличной погоде. Уходя из палатки, я погасил свечу, так как не знал, когда вернусь, а Уилл уже залезал в спальник, поэтому наша палатка была темна и очень хорошо маскировалась чернильной темнотой ночи. «Дела!» — подумал я, все еще стоя на вместе, но затем резко повернулся и побежал на свет палатки Этьенна.
В голове у меня уже созрел план поисков своего ночлега. Я вспомнил, что сегодня, когда мы останавливались на стоянку, нам с Уиллом не удалось своевременно затормозить собак, и они подошли довольно близко к идущему впереди нас Джефу. Поэтому, когда я закапывал в снег якорь доглайна, он оказался всего метрах в двадцати от задника его нарт. Я надеялся, найдя палатку Джефа — что представляло собой отдельную задачу, — выйти к его нартам и далее к моим собакам и наконец в конце этой цепочки отыскать свою палатку. Я помнил, что Джеф и Дахо поставили свою палатку впереди и левее палатки Этьенна метрах в пятидесяти. Поэтому, подойдя вплотную к палатке Этьенна, я стал соображать, что могло бы в этой темноте означать «впереди и левее». Джеф и Дахо давно спали и, естественно, без света, так что во всей этой логически обоснованной цепочке ориентиров только один пока не вызывал никаких сомнений — палатка Этьенна.
Я пошел наугад таким зигзагом, как ходит в поисках дичи охотничья собака, все время оборачиваясь назад, чтобы не потерять из виду свой маяк. Поиски мои довольно быстро и победно завершились — я увидел в свете своего фонарика темный треугольник палатки Джефа, дальше мне не составляло большого труда отыскать его собак, которые, естественно спали. Я прошел вдоль упряжки миновал нарты и двинулся дальше, пытаясь высветить в темноте наших собак. Первая попытка не удалась — собак не было! «Что за черт — подумал я. — Ведь, натягивая доглайн вечером, — это отчетливо помнил, — я был шагах в двадцати от нарт Джефа. Где же мои собаки?» Узенький луч фонарика по-прежнему выхватывал из темноты только вихрящийся рой подхваченных ветром снежинок.
