Разочарованный странник - Стенвалль Катя (прочитать книгу .txt) 📗
— Когда мне вручали диплом медика, я поклялся помогать людям в любых ситуациях, невзирая ни на какой риск. Мы, доктора, не имеем права бояться за свою жизнь, если жизнь другого человека в опасности! Не хотите ещё чаю?
На этот раз он исчезает до утра. А мы ещё какое-то время лежим и жуём блины при свете настольной лампы. За окном периодически взлетает красный вертолётик, унося какого-нибудь больного, а также приземляется другой похожий вертолётик, принося уже здорового.
Сентябрь 2007 года
Явление Эмиля Сёдерстрёма
Это было в ту осень, когда я временно работала в школе. В один из дней я пришла на работу к двум, когда обед уже давно закончился. Первое сентября, сегодня учебный год в России ещё только начался, тогда как в Швеции дети вот уже две недели ходят в школу.
В воздухе чувствовался сентябрь. Пахло листьями, хоть они ещё не пожелтели. Всюду по обочинам дорог лежали светло-зелёные яблоки и росли грибы. Я прошла через тихий двор. На улице никого, только маленькая фигурка скрючилась на ступеньках. По розовому платью и бантикам на тоненьких косичках я узнала Агнесс.
Она сидела одна, на ветру, в лёгком «принцессином» платьице и босиком. Почему босиком, почему без куртки? Любит Агнесс разыгрывать из себя несчастную! Нарочно же сидит и мёрзнет, представляет себя жертвой обстоятельств. Я поздоровалась, но девочка не ответила. Тонкие пальчики крепко сжаты в замок, глаза смотрят в одну точку. А на лице — выражение горя. Такого глубокого неподдельного горя!
В начальной школе каждый день что-нибудь случается. Человек получает локтём по носу, ревёт, даёт сдачи, злится, обещает убить, успокаивается, мирится. То и дело кто-то плачет, кто-то ссорится, дерётся, обзывается. Но тут явно другое! Злое лицо, расстроенное, зарёванное, яростное, обиженное, испуганное — это все выглядит не так! У маленькой Агнесс личико просто потемнело от горя. Настоящего, глубокого, взрослого горя. Глухого отчаяния, пустоты, безысходности. Как может столь огромное горе уместиться в таком маленьком хрупком человечке? Я даже испугалась.
Села рядом с ней, посидела. Спрашиваю: как дела? Молчит. Как день прошёл, что делали, что было на обед? Молчит. Закусила нижнюю губу так, что на подбородке выступил сиреневый шрамик.
— Тебя обидели? Ударили? Что-то случилось?
Я нагибаюсь к ней как можно ближе, боюсь, что не услышу, боюсь, что не пойму по-шведски. Агнесс говорит глухим голосом, еле слышно:
— Я жду папу.
Ждёт папу? Но папа же скоро придёт!
— Уже два часа. Через час папа придёт и заберёт тебя домой. Не бойся, папа тебя здесь не оставит, он же каждый день приходит.
Агнесс вздыхает:
— Я знаю…
Что делать в таких случаях? Нужно, наверное, поговорить о папе. Я спрашиваю:
— А как твоего папу зовут?
— Эмиль Сёдерстрём.
— Расскажи мне о нём. Я же его не знаю. Какой он?
Не самая лучшая моя идея. Агнесс начинает плакать. Нет, не плакать, я не знаю, как это называется.
Она просто сидит и льёт слёзы. Без звука. Крупные слёзы катятся из глаз по её лицу и стекают на розовое платье. Я задаю наводящий вопрос:
— Он хороший?
Кивок.
— Он добрый?
Опять кивок.
— Он красивый?
Кивок.
— Он с тобой играет?
Пожала плечами.
— Вы ходите вместе гулять?
Опять дёрнула худеньким плечиком.
Тут Агнесс поднялась и медленно ушла за угол школы. Значит, не хочет больше говорить. Я тоже ушла, взобралась на второй этаж нашей школы-церкви и выглянула из окна. Девочка стояла около куста чёрной смородины, срывала ягоды и бросала на землю.
Потом я была занята, много дел, только успевай поворачиваться. Но я всё время думала о папе Агнесс. Эмиль Сёдерстрём… Какой он, этот Эмиль? Наверное, сказочный принц? Холодный и недоступный красавец?
Я вспомнила, как ждала папу, когда сама была маленькая. Бабушка забирала меня из садика, а потом я садилась в кресло, закутывалась в бабушкин платок — и ждала. Я готова была ждать сколько угодно. Я ждала и ждала, а он всё не шёл и не шёл. Папа работал допоздна. И вот уже за окном было совсем темно, в доме напротив загорались лампы. На лестнице ходили люди, грохотали сумками и колясками, переговаривались, стучали каблуками. Только папа никак не шёл. Я бы узнала его шаги из тысячи! Я бы выбежала к нему в коридор, я бы его обняла!
Он всегда приходил поздно, очень усталый, ужинал и ложился спать. Он был большой, и красивый, и умный, и просто самый лучший на свете. Он был супергерой, мне было достаточно того, что он просто был дома, рядом со мной. Я знала, что у меня есть папа, самый замечательный в мире.
Я зашла за перегородку в классной комнате. Хотела заплакать, но не получилось. Таким образом, я чуть не пропустила явление Эмиля Сёдерстрёма. Успела только на завершающую сцену.
Он действительно оказался прекрасным принцем. Он не зашёл в школу поздороваться и спросить, как прошёл день. Он стоял посреди двора и ждал, пока Агнесс наденет сандалии.
Я смотрела на него через окно. Шведский двухметровый красавец. Лет, наверное, двадцати семи. Тёмный блондин. Длинные стройные ноги, узкое тренированное тело. Короткие волнистые волосы, мягкие и густые. Слегка намечающиеся бакенбарды, которые скорее оттеняли овал лица, чем были, собственно, бакенбардами. Само лицо поражало воображение: одновременно волевое и капризное, нежное и мужественное. Глаза настолько яркие, что казались накрашенными. Одежда: приталенный вельветовый пиджак, белоснежная футболка с глубоким вырезом, узкие джинсы, арабский платок на шее. Ботинки из натуральной кожи выглядели дорогими даже с такого расстояния, на котором я стояла. Тоненький ноутбук под мышкой.
Чтобы не быть многословной, Эмиль Сёдерстрём выглядел так же гламурно, как мальчики из ночных клубов, которые мы с Брайаном с таким удовольствием посещаем по выходным.
Агнесс смотрела на папу во все глаза и больше не плакала. Она улыбалась! Он не сказал дочери ни слова, развернулся и пошёл. Она побежала за ним, забыв в школе свою куртку и рюкзак.
Я вспомнила всё, как оно было.
Шло время, менялись прекрасные принцы. Я всё ждала, и ждала, и ждала. Сгущались сумерки, падал снег, лил дождь, а я всё так же сидела на лестничной площадке в розовом платье, а он всё не шёл и не шёл. Самый лучший, самый умный, самый добрый, самый красивый.
Октябрь 2007 года
Шведский юмор
Никогда — слышите? — никогда не шутите со шведами. И уж тем более не шутите с финнами. Никогда. Потому что — и вы в этом убедитесь — получается себе дороже. Русское чувство юмора ни в какой точке Вселенной не пересекается со шведским чувством юмора (и ещё меньше с финским). Если вы собираетесь пошутить — знайте, это не смешно. Вы ещё ничего не сказали, но это уже не смешно. Более того, это глупо, оскорбительно, натянуто и нелепо. Поэтому приберегите свои искромётные шутки для другой компании, а пока молчите, кивайте и улыбайтесь.
Шведы не воспринимают юмора (в нашем разумении). Самое страшное в понимании шведа — это ложь. Врун по определению должен быть уничтожен, по крайней мере, вычеркнут из всех списков. Причём сами шведы врут часто и с удовольствием. Но это тайна за семью печатями. Об этом никто не должен знать. Это постыдная, страшная, смертная тайна. Если швед пойман за руку в процессе вранья, то он может незамедлительно покинуть вечеринку, уволиться с работы, уйти из университета или развестись. Швед не может игриво сказать: «А я пошутил!
Я вообще ужасный фантазёр!» Поэтому все здесь особо осторожны в вопросах правды и неправды.
Наврал ты или пошутил, сложно определить, так что лучше поостеречься и не шутить вообще. А то вдруг ещё не так поймут.
Приведу примеры. Какое-то время я изучала английский язык в Стокгольмском университете. На несколько групп, где учились сплошь шведы, я была одна иностранка. Первая лекция, мы все сидим в аудитории, где деревянные скамьи поднимаются вверх кругами, как в Колизее. На сцене стоит наш преподаватель: профессор английской словесности из Оксфорда, лет сорока. Приятный улыбающийся бородач.
