Разочарованный странник - Стенвалль Катя (прочитать книгу .txt) 📗
Приходим к Андершу. Квартира — как будто взяли страницу из каталога IKEA, «Комната для студента». От и до, всё включено. Чистенько, миленько, полочки, книги, компьютер, музыкальный центр. И ребёнок, конечно же, хоть они и живут раздельно с его девушкой. Остальные папы спустили своих отпрысков на пол, и те начали ползать вместе, засовывая в рот всё, что попадалось им на пути: ботинки, шнурки, лямки от рюкзаков. Дети не плакали и вроде бы отлично развлекали себя сами. Мы сели на диван и включили свои ноутбуки.
Андерш с отсутствующим видом накрыл на стол. Мол, есть-то у меня нечего, ну разве что кофе попить… не всухомятку же разговаривать… сам-то я не очень заинтересован, но если уж так принято… На столе оказались: собственноручно испечённые им булочки, сыр, ветчина, молоко, фрукты, мюсли, кефир, пироги с яблоками, селёдка в маринаде, варенье, картошка, яйца, хлеб, помидоры. Кофе, чай, сок. Гости с недоумением взирали на угощение, послышались неуверенные протесты:
— Ой, зачем же это? Я только что из-за стола.
— Разве можно столько есть? Мне потом на тренировку надо.
— А я не ем белый хлеб. Это молоко — обезжиренное, я надеюсь?
— Нет-нет, спасибо, я ем только дома.
— Ты что, думаешь, мы к тебе в гости пришли? Мы пришли обсуждать научные книги, а не жрать!
Мне стало жалко Андерша: человек старался, готовил, а они…
Сидим, беседуем на полном серьёзе, все такие с компьютерами, технологии просто космические. Одна девушка представила свой проект в программе «Powerpoint» и показывала нам диаграмму того, с какой скоростью она прочла положенные двадцать страниц. Двое парней затеяли спор, как поделить оставшийся текст, ведь нас семеро, а страниц осталось всего шесть. Высчитывалось всё, вплоть до количества слов, текст измерялся линейкой. Вообще шведские студенты очень ответственно подходят к процессу обучения и ценят любые затраченные ими усилия на вес золота. Дискутируем, записываем нашу беседу на диктофон. Никто не ест. Андерш говорит:
— Да вы булочки-то берите. Берите, не стесняйтесь! Они всё равно уже чёрствые, им сто лет, я их выкину, если вы не съедите. Сыр тоже пора выкидывать. Я плесень срезал, думал, что можно его как-то доесть… У меня тут по-простому, ничего особенного в холодильнике не бывает, так, ерунда всякая несъедобная.
Тут молодой папа, которого звали Мартин, очень смущённо сказал:
— Чёрствые булочки тоже можно как-то использовать. Можно их в кофемолке размолоть и сделать панировку для рыбы. Но если ты не собираешься делать панировку…
Второй молодой папа, которого звали Хенке, добавил:
— Ну, если ты всё равно хотел булочки выкидывать… Ну, можно тогда одну и взять…
И Анна тоже сказала:
— Только чтобы доесть, чтобы зря место в шкафу не занимали. Просто как-то нехорошо выкидывать еду, когда она могла бы кому-то пригодиться….
И тут! Все как налетят! И пошло такое обжиралово! Как будто никто со вчерашнего дня не ел. Потом третий молодой папа, которого звали Конни, вдруг вытащил из сумки целый пакет еды для детей. Надо же, принёс кучу продуктов и стеснялся предложить, ждал удобного момента. Так что малыши получили по банке бананового пюре и измазались с ног до головы.
В общем, съели всё, что было на столе, выпили по пакету молока и засобирались домой, про научный диспут больше не вспоминали. Прямо как Винни-Пух в гостях у Кролика: «Ну, если вы больше ничего не хотите…» — «А что, разве ещё что-нибудь осталось?!» Когда мы одевались в коридоре, квартирка Андерша больше всего напоминала поле боя: везде стояли и лежали тарелки, валялись объедки, шкурки, обёртки, пустые пакеты и грязные чашки. Пол и мебель были густо намазаны банановым пюре, корзина для мусора битком набита памперсами. А мы все — сытые и довольные — обсуждали, к кому пойдём в следующий раз и что там такого вкусненького можно будет съесть.
Июнь 2007 года
Летнее
Вроде бы сплю, а вроде бы и нет, потому что спать невозможно. Три часа ночи, но комната залита светом. На окнах спущены жалюзи, задёрнуты синие занавески, и всё равно светло как днём. Конечно, я насмотрелась белых ночей, когда ещё жила в Петербурге, меня ими не удивишь. Но в Питере они другие: светло-серые, прозрачные, загадочные, прохладные, даже холодные. И чаще всего сырые. А в Стокгольме белые ночи — ослепительные. Когда на синем небе ни облачка, вовсю сияет солнце и даже начинает припекать. Но на улице почему-то никого нет, только по этому признаку и понимаешь, что сейчас ночь. Белые ночи в Стокгольме — это просто праздник какой-то! И всё лето целиком — тоже праздник. Но так или иначе, утром нужно вставать, однако вот уже три часа, а я ещё даже не заснула. Может быть, стоит перевернуть подушку?.. Или попить воды?.. А может быть, если я чуть-чуть почитаю, совсем немножко, то сон придёт быстрее?
Мы живём в студенческом общежитии, точнее, даже в студенческом доме. Общежития, как такового, нет. Я имею в виду, нет огромных общих комнат на тридцать человек с рядами коек и кухней в конце коридора. У каждого студента своя отдельная квартирка с кухней, ванной, Интернетом и всеми удобствами. Окна выходят во двор, где растут подсолнухи и акация. Подсолнухи ещё не созрели, ведь сейчас июнь, а вот акация вовсю цветёт и выглядит как белый водопад. «Белой акации гроздья душистые»… А как она пахнет! Особенно по ночам.
Напротив нашего дома — другой такой же дом. Деревянный, с рядом окон и длинной крытой верандой. Из моих окон прекрасно видно, что делается в квартирах напротив, всё как на ладони. Хотя ничего интересного не показывают. Несмотря на то что здесь живут одни студенты, никаких разнузданных оргий не происходит. В окнах напротив я вижу одинаковые спины, согнутые над компьютерами.
Если кто-нибудь идёт через двор, его шаги разносятся эхом по всему студенческому городку. Это очень раздражает, особенно летними ночами, когда нужно спать. За домами блестит море. Плеска волн и шума прибоя, к сожалению, не слышно, зато слышно чаек, которые летают над нашей помойкой и вопят во всю глотку. Я каждый день хожу купаться, хотя вода ещё холодная и, кроме меня, никто больше не купается.
Я лежу, закрыв глаза, но даже так чувствую солнечные блики на веках. Стараюсь считать до ста, а потом ещё до ста, и ещё; наконец мысли начинают путаться и я вроде бы куда-то уплываю. И тут — опять двадцать пять — во дворе раздаются голоса, усиленные и удвоенные эхом. Ну кому ещё не спится? И не стыдно им перед людьми?
— Слышь? Слышь, урод? Эй ты! Ты! Я к тебе обращаюсь! Открой окно!
Свист. Звук такой, как когда в стекло кидают пригоршню гравия. Опять свист.
— Слышь, придурок! Оглох, что ли? Открой окно!
Ну высуни ты своё хлебало на секунду!
Придурок окно не открыл, но зато я открыла своё. Отодвинула занавески, подняла жалюзи. Ну, думаю, сейчас ты у меня получишь, полуночник чёртов.
Тоже мне, «Неспящие в Сиэтле». Сейчас я тебе всё выскажу. Смотрю в окно, а там — мальчик… Такой, как бы вам описать, чтобы вы лучше поняли? Такой лет двадцати, загорелый, где-то метр семьдесят пять, тренированный, но не перекачанный. Тёмный блондин, коротко подстрижен, как школьник. Ноги стройные, а попка круглая, обтянутая красными трикотажными шортиками. Как это называется? Кальсоны? Боксёрки? Я почему про попку пишу — потому что очень уж она была примечательная своей округлостью. У меня квартира на первом этаже, и когда я выглянула в окно, его задница оказалась как раз на уровне моих глаз. Забыла сказать, мальчик был одет в одни только эти красные шортики, и больше ничего на нём не было. Разве что кеды на ногах.
Почему он оказался на улице в такой час полуголый, без штанов и без сумки? Непонятно. Но он стоял и кричал кому-то вверх:
— Эй, ты, пидорас! Ну, кому говорю? Открывай!
У него была такая светло-шоколадная спинка, с выступающими позвонками посередине, с аккуратными лопатками. Стройные ровные ножки, покрытые золотистым пушком. Такой трогательный стриженый затылок со светлым завитком на шее. Такая гладкая бархатная кожа на руках. Плечи, обгоревшие на солнце. Я стояла в ночной рубашке, как тать в ночи, и подсматривала. Тут распахнулось окно на втором этаже в доме напротив и на подоконник сел другой мальчик. Такого же примерно возраста, такой же комплекции, только рыжий. Он вроде бы не замечал этого, внизу. Сел и закурил, романтически глядя в небо. Солнечный свет заливал его всего, и от этого он казался ещё более рыжим. Я его вспомнила, видела на автобусной остановке и в прачечной. Он мне показался, скорее, застенчивым. Мальчик в кальсонах крикнул ему:
