Старый патагонский экспресс - Теру Пол (книги полностью бесплатно txt) 📗
В любой другой климатической зоне я бы не обратил внимания на наличие театра, однако в этом сонном тропическом городке, затерянном в западных отрогах Сальвадорских гор, где не было никаких приманок для свихнувшихся от избытка денег туристов, гоняющихся за древностями и руинами, театр казался чем-то грандиозным и необычным. Его стиль можно было назвать греко-римским для банановой республики. Он был недавно побелен и вполне мог сойти за классическое здание в самом вульгарном понимании этого слова: херувимы и трубящие ангелы на фасаде, маски комедии и трагедии и даже леди, весьма похожие на муз: пухленькая Мельпомена, изможденная Талия, Каллиопа с лирой на коленях и Терпсихора с мускулатурой, так хорошо прорисовывавшейся под туникой, что позавидовала бы любая культуристка. Были здесь, конечно, и колонны, и римский портик, и щит с гербом, на котором красовался вулкан, столь же совершенных пропорций, как и Ицалко, тот самый, что царил над городом и, скорее всего, послужил моделью для художника. Впрочем, этот театр выглядел вполне достойно и не очень запущенно. В одно время здесь можно было послушать концерт или оперу, однако культурное обнищание Санта-Аны низвело его до весьма убогого существования, и теперь здесь вынуждены были показывать кинофильмы. На этой неделе нам предлагали ленту «Нью-Йорк, Нью-Йорк».
Я немедленно полюбил Санта-Ану: его климат был относительно мягок, его население живым и отзывчивым, и он был настолько мал, что мне не пришлось тащиться за тридевять земель, чтобы погулять по гористым окрестностям, где на склонах густой зеленью отливали кофейные плантации. Подавленных нищетой гватемальцев я счел отстраненным и замкнутым народом — и в особенности индейцев, брошенных на произвол судьбы в своей горной глубинке. Но жители Сальвадора, в частности, Санта-Аны, в большинстве своем были энергичными, говорливыми полукровками, исповедовавшими разновидность католичества, в которой связь с небесами устанавливалась в основном через осязательный канал. В многочисленных храмах смиренные и набожные сальвадорцы непременно должны были прикоснуться к ногам скульптур их святых или другим реликвиям. А если женщина приводила в храм ребенка, то сперва опускала мелочь в церковную кружку и зажигала свечку, а потом ловила конец пояса Христа и проводила его бахромой по головке своего чада.
И тем не менее ни один из жителей этого милого городка понятия не имел о том, где у них расположен железнодорожный вокзал. От границы меня привезли сюда на машине, и после двух ночей отдыха в Санта-Ане я вполне был готов к дальнейшему путешествию до столицы. Мое карманное расписание утверждало, что отсюда до Сан-Сальвадора отходит поезд два раза в день, и множество людей на улицах решительно указывали мне направление, в котором должен был находиться вокзал. Но я уже немного ориентировался в городе и мог с уверенностью сказать, что там нет никакого вокзала. Должен признаться, я даже узнавал в лицо многие из узких извилистых улиц, и тем не менее вокзал продолжал оставаться загадкой. И только когда утром третьего дня я все-таки обнаружил его в миле от отеля, в той части города, что плавно переходила во вспаханные поля и плантации, за высоким забором, с совершенно безлюдным дощатым перроном, на котором маячила одинокая фигура начальника вокзала, я понял, почему никто не знал, где он расположен. Здесь просто никто не ездил на поезде. От Санта-Аны до Сан-Сальвадора было проложено шоссе. «Мы ездим автобусом!»Пожалуй, это могло стать девизом всей Центральной Америки в ответ на единственный рекламный довод в пользу железной дороги: «Путешествуйте поездом — это дешево!»А еще это был вопрос скорости: на автобусе я доберусь до столицы за два часа, а поезд будет тащиться полдня.
Вокзал был похож на все, что я видел прежде. По своему архитектурному стилю он напоминал амбар, в котором сушат урожай табака где-нибудь на просторах Коннектикута: ядовито-зеленое дощатое сооружение под двускатной крышей, в щелях которого свободно гуляет ветер. Весь подвижной состав находился у платформы: четыре деревянных вагона и локомотив. Хотя на вагонах красовались строгие надписи первого и второго класса, они были одинаково изношенными и грязными. В голове состава красовался паровоз с коническим колпаком над трубой и площадкой для кочегара с табличкой: «Balduin Locomotive Works, Philadelphia, Pa — 110». Ему явно было «сто лет в обед», однако начальник вокзала заверил меня, что паровоз в отличной форме. Еще на той колее, что была ближе к платформе, блестел серебристой краской одинокий деревянный вагон, напоминавший вагон канатной дороги. При нем имелся собственный локомотив. Начальник вокзала заявил, что это и есть тот поезд, который идет до Сан-Сальвадора.
— Откуда вы приехали? — поинтересовался он.
— Из Бостона.
— Самолетом?
— Поездом.
Он с чувством пожал мне руку и сказал:
— Теперь я знаю, что хотел бы сделать!
Он побывал в Закапе, но там ему не понравилось — уж слишком эти гватемальцы стеснительные. Но гондурасцы еще хуже. А как я добирался сюда из Бостона? Он задал мне множество вопросов: сколько часов идет поезд от Чикаго до Форт-Уорта? Какие там ходят поезда? А мексиканские дороги — настолько ли они хороши, как рассказывают? В каких составах есть вагоны-рестораны и спальные вагоны? И видел ли я что-нибудь похожее на этот паровоз? («Мне говорили, что сейчас он стоит кучу денег, и я думаю, что так оно и есть!») А куда я направляюсь дальше? Когда я сказал, что в Аргентину, он воскликнул:
— Чудесно! Но будьте начеку в Никарагуа — там сейчас восстание. Это все тот ужасный человек, Сомоса.
Мы все еще стояли на платформе. Начальник вокзала кивнул на паровоз и сказал:
— Он очень старый. Но все еще бегает.
Поезд отправлялся после ланча. Я успел рассчитаться в отеле, вернулся на вокзал и купил билет: обменял тридцать пять центов на тридцать пять миль пути. Я хотел занять место в голове вагона, но, как только мы тронулись, стало ясно, что от паровоза слишком много шума, и к тому же в конце вагона сидели двое сальвадорцев, с которыми можно было перекинуться парой слов. Оба молодых человека (им не исполнилось и тридцати) были коммивояжерами. Коренастый смуглый Альфредо производил впечатление мускулистого здоровяка. Он торговал пластиковой посудой и кухонными принадлежностями. Марио имел более изящное сложение и очаровательный рассыпчатый смех. Он продавал зубную пасту, мыло и масло. Компания отправила их осваивать Санта-Ану, и им приходилось обслуживать всю территорию вокруг города, то есть практически весь Западный Сальвадор. Я сказал, что, по-моему, это большая территория. Они напомнили мне, что сама страна не очень большая: чтобы остаться с выгодой, им необходимо за день обслужить по двадцать-тридцать точек.
Мы говорили по-испански. Я поинтересовался: они говорят по-английски?
— Немножко, — ответил Марио по-испански и рассыпался своим звонким смехом.
— Это я говорю немножко, — тоже по-испански сказал Альфредо. — Я был два месяца в Аррисбурге — учил английский.
— Пенсильвания?
— Миссисипи.
— Скажите что-нибудь по-английски.
— Сиськи, — выдал мне Альфредо с улыбкой от уха до уха. И добавил еще несколько непристойностей, которые из-за его ужасного произношения утратили всю свою оскорбительность.
— Испанский лучше английского, — заметил Марио.
— Думаю, так оно и есть, — подтвердил Альфредо.
— Глупости, — возразил я. — Как один язык может быть лучше другого? Это зависит от того, что ты хочешь сказать.
— Что бы ни хотел, — не уступал Марио. — Испанский язык выразительнее. Английский краткий и деловой.
— Шекспир краткий и деловой?
— Шекспир у нас есть на испанском, — заявил Альфредо.
А Марио нашел еще один довод:
— У нас в испанском больше слов.
— Больше, чем в английском?
— Во много раз.
Поезд остановился, чтобы принять пассажиров. Затем мы снова тронулись и неподалеку от путей заметили лохматую тощую свинью, рывшуюся пятачком в траве. Марио ткнул пальцем в свинью:
