Перевёрнутый полумесяц - Зикмунд Мирослав (читать книги без регистрации TXT) 📗
— Не могу ли я вам чем-либо помочь? — раздается вдруг вопрос.
Сначала его произносят по-немецки, потом по-английски н сверх того, на всякий случай, по-французски. Человек лет тридцати с элегантными холеными усиками стоит почтительно, склонившись с услужливостью профессионального гида в ожидании, когда турист выскажет свое желание. Он понял, что от нас толку не будет, что, когда человек занят съемками, у него нет времени выслушивать рассказы о том, сколько плиток покрывает пол мечети, кто их изготовил, как звали возлюбленных Ахмеда и какая из них какого наследника ему родила. Узнав, что мы из Чехословакии, он оживился. Оставив наследников султана в покое, похвастался, что «переписывается с Прагой».
— Из Пражского радио мне послали книгу, о которой я просил, — «Храмы Праги в стиле барокко». Но я ее не получил. Я написал снова. Мне сообщили, что книга отослана тогда-то и тогда-то заказным отправлением и что на всякий случай мне посылают вторую. Но и эту я не получил.
Он с опаской осмотрелся по сторонам и зашептал:
— Эти пропажи на совести турецкой полиции. Они боятся коммунизма… Извините, — оборвал он неожиданно и поспешил к группе туристов, которые остановились у входа и задрали головы, рассматривая купол. На них были пестрые, цветастые рубахи, и можно было не сомневаться, что говорят они «по-американски».
Ретивый внук ретивого деда
Странно, не только в Ая-Софии, но и в остальных мечетях для надписей с именами халифов, этих исламских «пап», существует строго установленный порядок. Имя аллаха помещается всегда справа, на левой же стороне имя Магомета, наместника божьего.
Четыре ближайших почетных места занимают первые заместители пророка: справа, сразу же после аллаха, идет первый халиф Абу Бекр, тесть Магомета. Слева Омар, который был избран вторым халифом по рекомендации Абу Бекра. Следующее почетное место, опять справа, принадлежит третьему халифу, Осману. Сколько творческой смекалки вложено живописцем Мустафой Челеби в этот прекрасный герб с именем Османа, бесспорно самый замысловатый из всех восьми, что висят под сводами Ая-Софии! Какой элегантной дугой переходит арабский «айн» в четвертый знак алфавита, как плавно выходит из него буква «мим» и посылает вверх гласную «алиф», покачивающуюся, точно индийская кобра в стойке! Как гармонично сумел Мустафа вставить в нижнюю часть круга заключительное «нун», ухитрившись не нарушить равновесия и не перевернуть круг вверх ногами! После смерти Османа от выборной системы отказались в пользу двоюродного брата Магомета — Али, четвертого халифа. Имя его — ни в коем случае не изображение, ибо ислам изгнал из святых мест образы людей и животных, заменив их чистыми орнаментами, — начертано в Ая-Софии на левой главной колонне, подпирающей гигантский купол.
Две оставшиеся колонны у самого входа украшены именами внуков Магомета — Хуссейна и Хасана. Вы спросите: кто же из них получил более почетное место? Разумеется, Хасан, старший сын самой любимой дочери Магомета — Фатимы. Он взял добрый пример со своего деда, наместника божьего, который любил девушек и имел в общей сложности тринадцать жен. Внук его Хасан пошел куда дальше своего деда. Он заключил более ста брачных союзов и в мусульманской истории известен как Аль-Митлак, разводившийся. Он швырял деньги налево и направо, вечно был в долгах, но не только этим доставлял семье немало хлопот. После смерти отца своего Али он стал по праву наследования пятым халифом, однако через полгода ему надоела эта должность, и он отказался от власти в пользу Аль-Муавиша за сущие пустяки — пять миллионов драхм отступного. Затем он продолжал вести веселую жизнь и вел ее до тех пор, пока одна из его супруг не подала ему однажды отравленную пищу.
Хасан занимает самое почетное место и в Ая-Софии, прямо против своего дедушки Магомета, наместника божьего.
Чаепитие на могиле
Мы могли бы продолжать осмотр стамбульских мечетей еще несколько недель. Ведь только крупных, так называемых «джами», здесь свыше двухсот. Мечетей же помельче — «месджит» — еще четыре сотни.
Но если тебе захочется отдохнуть от бешеного рыка улиц, найти тишину и уединение, ты должен бежать на самый конец Золотого Рога, в очаровательную мечеть Эюпа. Здесь обретешь гораздо больше, чем удовольствие увидеть ажурные орнаменты и пастельно-зеленые ковры, которыми устлан каждый уголок мечети.
В гробовой тишине тут раздается лишь воркование голубей, нашедших себе приют на стропилах и в нишах. Никто их отсюда не гонит, никто не кричит и не бьет в ладоши, отпугивая их, когда они влетают внутрь через открытые ворота со двора. На ковре лежит голубиное яйцо, выпавшее из гнезда. Никто не отшвыривает его ногой, никто из посетителей не растопчет. Разве что вечером, когда сторож выпроводит последнего паломника и запрет вход, он бережно поднимет голубиное яйцо и вынесет его за мечеть.
Под аркадой вокруг квадратного харама могут находиться только женщины. Мужчинам отведены середина мечети, харам и место возле михраба. Они стоят, отвешивают поясные поклоны, становятся на колени, некоторое время сидят на собственных пятках, затем касаются челом рук, сложенных на ковре. Старик монотонно читает суры из корана, выученные им наизусть, но при этом смотрит на свои ладони, раскрытые подобно книге. Здесь не знают священников, облаченных в ризы, не знают свечей, запаха ладана, кадила, здесь нет единого избранного посредника между воображаемой властью небесной и покорным земным червем — человеком. Тут каждый разговаривает со своим господом богом по-своему. То сядет на корточки, то удобно расположится на ковре, скрестив ноги. Кое-кто перекидывается словом с соседом. И ему хорошо, ибо он смыл с ног и лица пыль жаркого дня, испил воды из прохладного источника, расправил на мягком ковре уставшее тело, а теперь вместе с приятелями отдыхает в приветливом доме аллаха…
Двор мечети Эюпа укрыт от зноя тенью платанов. Перед богатой чеканной решеткой тюрбе — святого места — покорно стоит женщина в черном. Ее губы едва приметно шепчут слова страха, просьб и надежд. Ибо за решеткой, покрытый коврами и знаменами с полумесяцем, в таинственном полумраке виднеется саркофаг с телом знаменосца Мухаммеда — Эюпа, павшего здесь в 670 году во время первой осады Константинополя.
Эта решетка — знаменитое «окно просьб». За минувшие века оно зацеловано так, что возле отверстия, через которое можно увидеть высокий тюрбан знаменосца, в бронзовой плите образовалось углубление. Еще много лет назад на эти святые места запрещалось глядеть неверующим. Сегодня сюда каждую пятницу приходят туристы, чтобы взглянуть на многотысячную толпу верующих, убежденных, что здесь исполнится любое их желание.
Вверх от мечети Эюпа поднимается узкая дорога, ведущая на склон, который утыкан черными скорбными свечами — одинокими кипарисами. И снова могилы, могилы, как будто мало их было вдоль четырнадцатикилометровой крепостной степы на западе Стамбула, как будто мало их здесь — на северных и южных склонах, над бухтой Золотой Рог, в колонии домиков рабочих, среди спортплощадок и садов! А хоронить все продолжают и продолжают. Сразу же за железной оградой у дороги лежит мраморная доска и мраморный тюрбан — знак того, что здесь погребен мужчина. Когда? В 1957 году. Тюрбаны чередуются с высеченными из камня бутонами и веерами, говорящими о том, что под ними покоятся останки женщин. Некоторые могилы буквально висят в воздухе, плита вот-вот сорвется и рухнет, она подкопана, ибо даже сюда пробивается новый век. Здесь прокладывают электрический кабель; пройдет немного времени, и отсюда унесут на барахолку масляные светильники, а вместо них зажгут электрические лампочки.
Мало поэзии найдешь ты здесь, посетитель, если придешь сюда в поисках романтики прошлого. Снизу, оттуда, где расположены портовые склады, сюда эхом доносятся обрывки итальянских песенок и вальса Иоганна Штрауса. На бетонном плацу выстраиваются в ряд солдаты, какой-то ефрейтор орет на них и бьет их по пяткам, выравнивая строй… И все же, если хочешь, можешь считать романтикой вот это: овечка взбирается на могилу, обгладывает ромашки и блеет. Чуть дальше еще несколько овец, среди них пастушок со свирелью. Вот он остановился и наигрывает константинопольские пасторали барану, улегшемуся у его ног.
