Дорожный иврит - Костырко Сергей Павлович (книги бесплатно без .TXT) 📗
Это вот и есть Израиль. Можно предположить, что все разговоры моих друзей и здесь, и в Москве про то, будет Израиль дальше или нет, и какая политическая концепция обеспечит для него дальнейшую жизнь, для этих вот вокруг меня молодых людей (я специально оглядел сейчас вагон, я здесь?– самый старый)?– пустой звук, они не собираются умирать. Они намерены жить, и жить здесь всегда.
В ивритской фразе из репродуктора я уловил слово «мерказит». Потянулись к выходу высокие парни в форме с черными автоматами. Такое впечатление, что я на военных сборах, но это просто конец шабата, ребята возвращаются в свои части из дома.
Конечная остановка десятого автобуса у вокзала, шофер спрашивает по-русски: «Пенсионер?»?– «Да, пенсионер. Но?– из России».?– «Пенсионер?– везде пенсионер, тебе скидка».
11 ноября
10.42 (на пляже в красной кофейне)
С утра дождь. Укладывал вещи для переезда в Иерусалим, завтракал, прибирался. Звонил Игорю в Текоа и Лене в Иерусалим.
Утренний выпуск новостей по Радио Рэка: вчера и сегодня палестинцы из сектора Газа обстреливали Ашдод и окрестности. Есть раненые. Один?– тяжело, солдат. Евреи ответили. В секторе Газа шестеро убитых и четыре десятка раненных. Возможно, арабы решили разогреть ситуацию перед голосованием в ООН об их новом статусе. В Ашдоде отменены занятия в школе. Некоторые семьи провели ночь в бомбоубежищах. Ракеты из Газы стреляют на пять километров. Судя по сообщениям, стреляют не слишком прицельно. Наугад. Короче, гопота.
Совещание у премьер-министра. Заявление: «Армия ответит». Особого потрясения в голосе радиокомментаторов нет. Здесь это дело привычное.
Далее передача про трудоустройство. Фраза (дословно): «Приглашаем на учебу всех тех, кто в прошлой жизни не имел специальности, имеющей спрос в Израиле».
Вышел на час прогуляться на набережную. Дошел до красной (цвет стульев пляжных) кофейни, которая у меня для дождливой погоды и у которой окна ближе к морю, нежели в моей «желтой кофейне» под Бейт Опера.
Ничего зря не бывает. Например, сидящие у Гробманов новые барбизонки, на общение с которыми у меня уже, увы, сил не было, а жаль, одна из самых интересных встреч.
Зацепили они меня своими альбомчиками и гонором.
И сами по себе, и тем, что делают. Есть там своя «высвобождающая свобода». Воздух для дыхания.
При том, что изначально то, что они делают, конечно же, проект. Но и – сработавший инстинкт самосохранения художника. Чтобы понять, достаточно двух, с перерывом в полгода, прогулок по выставочным залам Винзавода в Москве, стены которых увешаны старательно изготовленным «хулиганским», «антиэстетическим» псевдопримитивом с «шокирующими» мотивами?– секс, зверство разного вида: с помощью топора, автомата, атомной бомбы, кухонного секача; с вывернутыми наизнанку половыми органами полурастерзанных, но как бы еще живых женщин, с политическими лозунгами и кучами экскрементов, и прочей обязательной атрибутикой «прoклятых». Типа панк-искусство.
В прошлом году мы с Ирой, Соостером и Юхвицем обходили по вечерам «актуальные выставки» в Тель-Авиве, включая и ставшую здесь событием выставку фон Триера, и все они, по большей части, тоже были «винзаводскими».
В этой вот сосредоточенности на «шокирующем» – жуткая инфантильность. То, что казалось выходом в свободу творчества, очень быстро стало очередным тупиком.
Нет, барышни действительно хороши: неполиткорректные, курят травку, рисуют как заведенные, взбухают от любого возражения, уверены в себе, ну и, конечно же, они левые, то есть живут с подростковой уверенностью в непоколебимой крепости мира, который их вырастил, неспособные представить саму возможность того, что мир этот порушится. Неспособные представить ту темную страшную силу, таящуюся в толпе «униженных и оскорбленных»?– оскорбленных самим фактом нынешней цивилизации, пестующих ощущение своей обездоленности и на самом деле в любой момент готовых на все. Буквально на все. Вряд ли они могут представить, что происходило на излете ХХ века в просвещенной как бы стране?– в Сумгаите и Баку с публичными ритуальными убийствами и изнасилованиями армянок и евреек на улицах. Им все это кажется страшилками «взрослых».
И вот эта детская уверенность в незыблемости взрастившего их мира, уверенность в их праве мир этот слегка покурочить?– тоже их сила. Потому что нет у них в крови того, что есть у нас,?– памяти о всесокрушающем катке того же социалистического уплощения жизни и человека. И объяснять им, что это такое, бессмысленно,?– у них просто нет органа для понимания этого.
Ну и ладно. В конце концов, они не политикой занимаются. Они рисуют. И здесь они действительно сильны. Здесь они вправе.
Ну а ты чего стесняешься своих вот этих записей в блокнотике? Зачем-то ведь нужна вот эта инвентаризация цвета кресел, шелеста воды, солнечного свечения на камне, клекота голубей, гуляющих у босых ног на песке, и т.д. А может, ты уже дозрел, пусть и на уровне только «творческой интенции», до вступления в их группу. Правда, пол у тебя для «барбизонки» не тот. И по возрасту не подходишь, по возрасту в смысле творческих перспектив. А так?– почему нет? Но уже не фломастерами, а шариковой ручкой в блокнотике, или, как сейчас, когда дождь, пляжи и пляжные кафе пусты, музыка в них выключена, из окон с непросохшими каплями?– серый сосредоточенный свет,?– можно и на ноутбуке.
Только надо «просто», как у «барбизонских девушек», без напряга.
Третий день непогоды. Ночью слушал, как стучал дождь по подоконнику снаружи.
Гулять я вышел с ноутбуком в сумке и зонтиком. Маршрут для дождливой погоды: направо по Нес Циона, потом?– направо и налево, на набережную, спуститься на пляж, и еще метров двести вдоль прибоя по утоптанному волнами песку до «красной кофейни».
Расположился за столиком у окна. Над правым виском за стеклом раскачивается под ветром подвешенная корзина.
Пористая белая пена на гребнях волн, которые?– волны?– только для широкоформатного кино, то есть нужно провести взглядом вдоль, чтобы заценить размах наката.
На небе облака с темно-серой, почти черной сердцевиной и белыми краями. Между облаков рваные клоки голубого неба.
Линия морского горизонта, если присмотреться, не ровная, а в мелкий рубчик. Вот, возможно, откуда рисунок греческих орнаментов.
Ну а когда смотришь вдоль берега налево, в сторону Яффы, то горизонта нет. Плотный туман. Точнее водяная пыль. Мутно-синяя мгла неба, легшая на волны. Там море и небо слились.
По дороге сюда, идя вдоль моря, я пытался совместить мир справа и мир слева. Слева?– вздыбившееся волнами море и огромные облака, как бы встающие из моря и продолжающие его в небо. Даже примерять в воображении свое тело к этой стихии жутко: тяжелая пена хлещет по плечам и лицу, выворачивает из-под ног дно.
Ну а мир справа состоит из крохотных, неподвижных под летящим над ними небом небоскребов; из потока машин, тормозящих перед светофором; из пальм со сбившейся набок кроной и велосипедистом, проносящимся по набережной, и я как будто слышу в грохоте волн сухой треск резины его колес. Мир этот кажется игрушечным рядом с мощью вставших на полнеба облаков и ревущего моря. Но и есть ощущение прочности?– почти пафосной?– этого полукукольного мира справа рядом с хаосом слева, где я?– «бездны мрачной на краю».
Чего там физиологи и психологи говорят про левое и правое полушария мозга? И про их взаимодействие? Надо бы в Википедию сходить почитать, но в этом кафе нет вай-фая.
14.10 (в автобусе)
По дороге в Иерусалим, в автобусе, в ушах наушнички плеера?– поймал какую-то станцию, на которой передают оперу. Поют по-немецки. XVIII-й или начало XIX века. За окном с растянутыми ветром по стеклу снаружи крупными каплями – пасмурный мир. Горят фары идущих навстречу машин, жестко поблескивают лужи на обочинах. И хорошо, что слов не разбираю, и к сюжету мне не пробраться, и для меня?– только голос, вплетенный в звучание оркестра, голос на правах одного из инструментов, скрипки, скажем, или гобоя, только несравненно более емкий и выразительный. Звучащий голос всегда умнее произносимых им слов, особенно?– слов из оперных либретто. И потому вот эта меланхоличная музыка с вплетенным в нее голосом?– в кайф. Сначала Иудейская долина, рыжая с клоками зелени, потом Иудейские темно-зеленые горы. Стремительно проносящийся ближний и медленно разворачивающийся дальний горный мир озвучен голосом из наушников. Ощущение уюта, как в детстве летом у бабушки на Угловке в Приморье, в дождливый день, на застланном для меня за занавеской сундуке, с хрестоматией по литературе для восьмого класса?– единственной на все лето книгой, которую знал почти наизусть (особенно «Белеет парус одинокий»).
