Семь месяцев бесконечности - Боярский Виктор Ильич (версия книг TXT) 📗
Уилл провел в этой палатке только три ночи до первой сильной пурги, затем наш экипаж воссоединился, и никакой храп был уже не в силах разделить его вновь.
Минувшая ночь была самой холодной за все время, утром температура была минус 36 градусов, ясно. В этот день мы пересекли Южный полярный круг. После полудня я увидел справа от следа (я по-прежнему со своей маленькой упряжкой шел последним) начертанные на снегу лыжной палкой Джефа цифры 66,5°! Каким далеким в этот момент мне показался Мирный — конечная цель нашего путешествия, — расположенный тоже на широте Полярного круга, только с другой стороны Антарктиды. По поводу пересечения мы с Уиллом вечерком выпили немного бренди. У меня был еще повод выпить в этот день: именно сегодня в далеком Ленинграде все мои близкие отмечали юбилей моей тещи — праздник, святой для любого современного зятя. Вечером накануне во время очередного сеанса связи, через радистов Беллинсгаузена я передал радиограмму со стихами ко дню рождения. Привожу их здесь ввиду очевидной возможности их применения в схожих ситуациях полярными зятьями грядущих поколений:
Надо сказать, что радиосвязь, для которой мы использовали портативный приемопередатчик системы «Томсон» — одно из последних слов НАТОвского дизайна, — все это время была очень стабильной. Жан-Луи сказал мне, что у него были определенные трудности политического характера, когда он пытался получить для экспедиции этот армейский передатчик, поскольку среди ее участников был один активный представитель Организации Варшавского Договора, то есть я. В конце концов тактические соображения уступили место стратегическим, и в результате мы оказались с великолепной радиоаппаратурой, которая не подводила нас ни разу. Помимо долгожданных радиограмм из дома, радиосвязь приносила нам и данные о наших координатах за прошедшие сутки. Координаты определялись с помощью французской спутниковой навигационной системы «Аргос». У Жана-Луи был небольшой, размерами и формой напоминающий увеличенную вдвое банку из-под растворимого кофе радиомаяк, который он включал каждый раз перед тем, как залезть в спальный мешок. Через этот радиомаяк можно было передавать краткие сообщения (до тридцати двух знаков). Вся эта информация через американский спутник «Нимбус» поступала в Центр космической связи в Тулузе (Франция), откуда после обработки — в штаб-квартиру экспедиции «Трансантарктика» в Париже и далее по телефаксу — в офис «Адвенчер нетворк» в Пунта-Аренас. Кристиан де Мариавль, французский содиректор базового лагеря экспедиции, именуемый всеми Крике, передавал нам эти координаты во время сеанса радиосвязи вечером. Таким образом наши координаты после того, как они спустились из космоса и исколесили чуть ли не половину земного шара, становились известны нам, причем в последнюю очередь. В этом были определенные преимущества, так как даже при отсутствии радиосвязи все те, кто волновался за нас и следил за нашей экспедицией, могли получать информацию о нашем движении в виде координат и тридцати двух букв короткого сообщения о погоде и самочувствии. Координаты экспедиции на 12 августа: 66,6° ю. ш. и 63,3° з. д.
Все-таки тринадцатое число дало себя знать. С утра двигались очень споро, проходя по 5 километров в час, но в 16 часов внезапно сорвался шквал. Скорость ветра быстро увеличивалась и достигла 25 метров в секунду, началась сильная низовая метель. Имея уже небольшой опыт в установке лагеря в таких условиях, мы тем не менее едва не лишились спального мешка. Пока мы с Уиллом, стоя на коленях, занимались укрощением наружного чехла нашей палатки, ветер делал свое дело: вдруг я не то чтобы увидел или услышал — и то и другое было довольно затруднительно в такой круговерти, — а как-то почувствовал, что Уилла нет рядом, на том месте, где он только что ловил неуклюжими в толстых перчатках пальцами маленькие непослушные замки чехла палатки. Я обернулся и увидел, как Уилл, размахивая руками, преследует спальный мешок, увлекаемый ветром куда-то в сторону моря Уэдделла. Воспользовавшись секундной паузой, когда мешок, зацепившись за заструг, прервал свой полет, Уилл накрыл его. В это время подбежал я, и мы уже вдвоем поволокли против ветра сопротивляющегося беглеца. Как ему удалось убежать из-за забора из лыж и лыжных палок, построенного нами по всем правилам, было непостижимо, и поэтому мы решили ужесточить контроль за всем, что в принципе может летать.
Ветер внезапно стих. Медленно, как на фотографии в ванночке с холодным проявителем, из-за оседающей снежной мути начали прорисовываться горы, но мы решили на сегодня прекратить движение: ведь сегодня было тринадцатое, и оно еще не кончилось, так что кто его знает! Да и прошли мы к этому времени достаточно — около 28 километров. Действительно, около полуночи, когда мы были уже в спальных мешках, опять задуло. Сквозь дрему я вспомнил, что, кажется, забыл привязать к нартам свою большую желтую сумку, в которой была парка, теплые штаны, рукавицы — словом, весь запас самой теплой одежды. Однако вылезать из мешка было неохота, и я подумал, засыпая, что уже не тринадцатое и, может быть, пронесет. И, действительно, пронесло… сумку мимо палатки. Я обнаружил ее отсутствие утром и очень опечалился — потеря была чувствительной. К счастью (в который раз), видимость улучшилась, и вскоре я смог различить метрах в пятистах от палатки какой-то темный предмет. Это была она! С тех пор я никогда, даже в самую штилевую и ясную погоду, не оставлял ничего не привязанным на ночь к нартам. Координаты на 13 августа: 66,9° ю. ш., 63,5° з. д.
Продолжали движение по леднику Ларсена, погода была благоприятной: 20–25 градусов мороза, ясно, однако рыхлый свежий снег глубиной до 20 сантиметров затруднял движение упряжек, особенно идущей впереди упряжки Джефа. Моим собакам, которые шли последними уже по относительно накатанной дороге, было полегче — они даже иногда поддергивали меня за страховочную веревку, прикрепленную к поясу. Чтобы все собаки шли по накатанной колее, я запряг их цугом. Впереди шел Тим, самый опытный и мудрый из моих собак, среднего роста пес с короткой, абсолютно черной шерстью. Уилл уверял, что в его жилах есть и волчья кровь. Этого никак нельзя было сказать по его внешнему виду, однако подтвердилось при более близком знакомстве с ним. Основные черты его характера — независимость и стойкость. Помню, как в Гренландии он чуть не довел Уилла до полного исступления, когда совершенно хладнокровно, практически на наших глазах, во время короткого дневного привала разодрал последние (!) постромки. Это были его уже третьи постромки за экспедицию, и после каждого покушения на них его жестоко наказывали. Тим переносил все экзекуции молча, не жмурясь и не приседая под опускающейся размеренно на его спину перчаткой Уилла, не убегал, и по глазам его было видно, что он отнюдь не считает себя виноватым. Устав воспитывать его «по Павлову», Уилл стал снимать постромки на ночь. Это помогало, но все-таки Тим улучил момент для нового покушения на постромки, показав тем самым, что он не сломлен.
После этого случая я стал относиться к Тиму с особым уважением. Вечером, когда снимал с него злополучные постромки, обязательно хвалил его за работу (а работал он, надо сказать, очень и очень добросовестно) и одному из первых давал корм. За Тимом в паре шли Томми и Брауни. Томми, среднего роста и с небольшими характерными для лайки острыми ушами, светло-серой с бежевым оттенком шерстью и пушистым «волчьим» хвостом, отличался очень неуравновешенной психикой. Очевидно, в процессе обучения работе в упряжке он был кем-то жестоко наказан и не смог оправиться от этого страха, поэтому чрезвычайно болезненно реагировал на любое волеизъявление погонщика (даже простое повышение голоса приводило его в состояние испуга). Приближаться к нему следовало с величайшей осторожностью, не делая резких движений и, не дай Бог, с палкой в руках. Помню, как однажды утром, когда я запрягал упряжку и прикрикнул на одну из собак, Томми, приняв упрек на свой счет, рванулся в сторону и спутал все постромки, за что на этот раз досталось и ему. Томми упал на снег, зажмурил глаза и приготовился умирать. Распутывая постромки, я на мгновение оставил его без внимания, и этого было достаточно, чтобы Томми не чуя под собой ног рванул прочь. Пробежав метров двести и, очевидно, осознав, что его никто не преследует, он остановился и лег на снег. Я не пытался вернуть его, но, когда упряжка поравнялась с ним, тихо и ласково пригласил его занять свое место. Томми дал мне приблизиться и милостиво позволил надеть на себя постромки. Он был, пожалуй, самым дисциплинированным псом и очень чутко реагировал на ласку.
