Ужин для огня. Путешествие с переводом - Стесин Александр Михайлович (книги онлайн .TXT) 📗

– Вот имена, которые должны помнить эфиопские женщины,?– наставлял Кассахун,?– Мынтыуаб, Тайту, Ылени… Современная молодежь этих имен не знает. Они знают только Саят Демиссие, Лию Кебеде и эту… как ее…

– Данавит Гэбрэгзиабхер 31,?– подсказала девушка, обслуживавшая наш столик в кафе, которое Кассахун отрекомендовал как лучшее заведение в Аксуме.

– Вот-вот,?– подхватил Кассахун,?– Сенаит меня понимает. Когда я уезжал из Эфиопии, всех этих «звезд» и в помине не было. А кто такая царица Ылени, знал каждый ребенок… Не вздумай смеяться!?– пригрозил он Сенаит, хотя та и не думала смеяться. И, оттопырив большой палец в ее сторону (жест белого человека), пояснил,?– Это моя племянница.

Когда один африканец представляет другого как своего брата, дядю, племянника и т.д., это может означать все что угодно. Скорее всего, имеется в виду, что все люди?– братья и что в данный момент представляющий испытывает родственные чувства к представляемому, с которым мог познакомиться и за пять минут до того.

– А что, эта официантка?– правда ваша племянница??– осторожно спросил Прашант, когда Сенаит удалилась на кухню.

– Какая же она официантка,?– возмутился Кассахун,?– она у нас царица Савская, не меньше! Между прочим, Сенаит?– владелица этого заведения. Сущая правда. И то, что она?– моя племянница, тоже правда. Ее отец был моим двоюродным братом. Он умер от тифа семь лет назад. А жена его умерла еще раньше. Остались четыре дочери, Сенаит?– старшая, ей тогда и шестнадцати не было. Но она у нас предприимчивая. Нам даже помогать ей не пришлось, сама все устроила. На первых порах работала на кофейной плантации, а через пару лет оценила ситуацию, воспользовалась тем, что Мелес Зенави вбухивал деньги в наш регион, получила кредит по правительственной программе и?– вуаля!?– открыла кафе. Младшие сестры тоже здесь работают. Говорю вам, таких, как Сенаит, больше нет. Первая женщина в Тыграе, которой удалось открыть собственный бизнес.

Кассахун выкрикнул что-то на тигринья, и Сенаит вынесла поднос с тремя бырлие 32, похожими на грушевидные колбы. Дядя и племянница перебросились парой фраз. Странно: ведь Кассахун прилетел в Аксум вместе с нами, стало быть, видел Сенаит впервые за долгое время (в самолете он сказал нам, что не был на родине больше года). Однако когда мы вошли в кафе, Сенаит улыбнулась ему так, как улыбаются малознакомым клиентам, да и Кассахун не бросился к ней с объятьями, а только похлопал по плечу с напускным благодушием. Вот и сейчас, когда они говорили о чем-то на своем языке, по их мимике никак нельзя было предположить, что они приходятся друг другу родственниками. Или пресловутый языковой барьер распространяется на мимику до такой степени, что все мои наблюдения?– мимо, не стоит и гадать? Семилетний сын Кассахуна, то и дело вскакивавший из-за стола, подбежал к Сенаит и потрогал край ее платья. Кассахун сказал что-то недовольным тоном?– видимо, сделал сыну замечание.

– Ну что ж, давайте заказывать,?– предложил он, повернувшись к нам с Прашантом,?– если вы еще не выбрали, позвольте мне порекомендовать вам мое любимое эфиопское блюдо: лазанью. Наша Сенаит готовит ее, как никто другой.

– Разве лазанья?– эфиопское блюдо? Я думал, что эфиопская кухня?– это инджера и уот.

– Инджера?– само собой, но лазанья?– тоже эфиопское блюдо. Если итальянцы могли отобрать у нас аксумскую стелу и много чего еще, мы имеем полное право присвоить лазанью.

Зачем он привел нас в это кафе? Желая отблагодарить Кассахуна за утреннюю экскурсию по Аксуму, мы предложили угостить его и детей обедом. «Отлично,?– сказал он,?– я как раз знаю одно очень симпатичное место». И вот теперь выясняется, что симпатичное место принадлежит его осиротевшей племяннице. Когда, дожевав лазанью и допив тедж, я вынул пачку быров, чтобы заплатить за обед, Кассахун выпучил на меня глаза: «Это еще что такое? Неужели вы думаете, что Сенаит возьмет с нас деньги?!»

– Спасибо тебе, дорогая,?– сказал он уже в дверях, обращаясь к Сенаит по-английски,?– вечером мы придем к тебе пить кофе.

– Буду ждать,?– сказала Сенаит, одаривая нас своей чарующей дежурной улыбкой, и кивнула на дальний угол комнаты, где были выставлены атрибуты кофейной церемонии: ступка с пестиком, кадильница, жаровня, глиняные кувшины, миска с попкорном из сорго и целая армия фарфоровых чашечек на подносе, выстланном эвкалиптовыми листьями 33.

В этот момент Прашант, стоявший с фотоаппаратом наизготовку, бросился фотографировать все что попало: диковинную утварь, интерьер кафе, розовые кусты у крыльца, иконописное лицо хозяйки. Кассахун одобрительно кивал, как хозяин картинной галереи, возомнивший, будто он является соавтором выставленных работ.

После обеда, распрощавшись с Кассахуном, мы пошли поглазеть на местный базар. Там мы слонялись, окруженные свитой любопытных деревенских детей?– квинтэссенция туристического опыта в Африке. Мне запомнилась девочка лет десяти, таскавшая своего годовалого брата на спине. Девочка ходила за нами по пятам, сохраняя при этом некоторую дистанцию; всякий раз, когда я оборачивался, она широко улыбалась, а наспинный младенец корчил плаксивую рожицу и хныкал. Она была на пару лет старше остальных детей и, судя по всему, взяла на себя роль воспитательницы. Как только кто-нибудь из ее подопечных начинал дергать меня за рукав, требуя подачку («Mister, money!»), она награждала его подзатыльником. Надо сказать, что происходило это не очень часто; по сравнению с голопузой малышней в Западной Африке эти были сама деликатность. Им, как и нам, просто хотелось поглазеть, но их любопытство было куда более правомерным, чем наше.

Глядя на них, я вспомнил, как однажды в московскую школу № 831 пожаловала делегация учителей из какой-то дружественной африканской страны, кажется, из Анголы. Событие было поистине необычайное: иностранцев, а уж тем более негров, до этого никто не видел. Мы осаждали их всю перемену, и, сгорая от желания выделиться из толпы, я пустил в ход единственную известную мне английскую фразу. В том, что все иностранцы говорят по-английски, я не сомневался. «Хаудуйду»,?– пискнул я и, услышав в ответ «I am fine, and you?», совершенно потерял голову от своего неожиданного успеха.

Прошла четверть века, и теперь они?– это тогдашний я, а я?– тогдашние «они», флегматичные пришельцы с другой планеты. «Я» и «они» поменялись местами в пространстве и времени, но эта подмена существует для меня одного, и поэтому, когда я уйду, все вернется на свои места. Нынешние они снова займутся любимой игрой в «марблс», завезенной сюда не то из Индии, не то из Египта. Или станут испытывать друг друга загадками «энкокилиш», сидя вокруг костра и выстукивая ритуальный ритм посохами («…Вот еще одна, слушайте: когда уходил, видел ее повсюду, когда возвращался, не видел уже нигде.?– Любовь??– Жизнь??– Роса!»). А через несколько недель, когда закончится сезон дождей и по всему плоскогорью расцветут золотистые цветы мескела, дети будут ходить с букетами из дома в дом, распевая традиционное «Абебайехош» («Мы увидели цветы…»). Так начнется эфиопский Новый год, Энкутаташ, который празднуется здесь одиннадцатого сентября. По преданию, в этот день царица Савская вернулась из Иерусалима.

6. МАРСИАНСКИЕ ХРОНИКИ

– Познакомьтесь, это?– Робо, наша кинозвезда.

– Вообще-то я?– пасторалист,?– уточняет Робо, с удовольствием произнося это слово.

– Кинозвезда,?– настаивает боевая девушка, выступающая, очевидно, в роли пиар-менеджера,?– про него даже фильм сняли. Сегодня вечером будет пресс-показ. Мы вас приглашаем.

Новоявленная кинозвезда трясет напомаженной гривой, подтверждая приглашение. Спасибо, мы непременно придем. Тем более что делать в Бахр-Даре, как выяснилось, совершенно нечего и никаких других планов на ближайшие полтора дня у нас нет.