Мир без милосердия - Голубев Анатолий Дмитриевич (онлайн книга без TXT) 📗
Теперь, когда этап закончился, у него было время вспомнить о чирье. Он несколько раз пробовал рукой, на месте ли тампон.
«Доктор не подвел. После душа надо сходить и поставить свежий».
При одной мысли о душе его передернуло. Он представил, как горячие струи воды обожгут растертую кожу нестерпимой болью. И это будет так же нелепо, как однажды во время гонки Париж — Бордо, измучившись от жажды на протяжении многих километров, он ворвался в кабачок, оказавшийся публичным домом. Только этого ему не хватало в ту минуту!
Роже стоял у порога в душевую, как у порога в ад: клубами катил пар из кабин, плеск воды, глухим эхом отдающиеся под сводами голоса, белоснежные ванны и темный средневековый потолок так контрастировали, что не могли не усилить тревоги. Роже шагнул под душ, как шагают во время расстрела навстречу залпу.
За ужином он вкусно и жадно поел. Папаша Дамке угостил на славу. Сам разрезал огромный торт и первому положил кусок «короны» усталому Роже.
— Спасибо, папаша Дамке, — пробормотал растроганный Крокодил.
Оскар зашел в массажную, когда после ужина Роже только что лег на стол.
— Мадлен спрашивает, что ты собираешься вечером делать?
— Спать. Я очень устал. Да тише ты! — крикнул он массажисту.
— Роже, — Оскар присел на высокий массажный стол и отодвинул в сторону пузырек с вонючей растиркой. — Это, конечно, не мое дело... Но должен тебе сказать, что ты ведешь себя с Мадлен неправильно...
Роже, лежавший на животе, поднял голову со скрещенных рук и вопросительно посмотрел на менеджера.
— Не ее вина, что она здесь не к месту. Но девочка мучается. И ты, по-моему, должен быть к ней внимательнее.
— Хочешь, чтобы я сегодня переночевал у нее? — насмешливо спросил Роже. — Этого хочешь?
— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. — Оскар встал. — Это не относится к проблемам тактики, поэтому я только дал тебе совет. Поступай как знаешь!
— В общении с друзьями, как и в общении с богом, мы допускаем одну и ту же ошибку — слишком много им рассказываем.
Взбешенный Оскар вышел. Роже остался лежать, блаженствуя под железными пальцами Дюка. Насмешливая кличка массажиста уже давно потеряла свою соль. Старый верный Дюк — горбатый старик с крупным лицом, короткими руками и головой, сидевшей прямо на плечах, — напоминал Квазимодо. А по молчаливости мог спокойно перещеголять нотрдамские камни. Уже двадцать лет Дюк ездил с лучшими гонщиками мира. Уродливость молчаливого Дюка забывалась сразу, как только начинали двигаться по телу его железные короткие руки, покрытые щекочущей рыжей шерстью. Какая-то плавная, убаюкивающая сила гоняла боль по телу и выдавливала ее наружу, принося облегчение и свежесть. Дюк шлепком перевернул Роже, и тот невольно взглянул в лицо урода, прежде чем вновь блаженно зажмуриться.
«Боже, и как только не измывается жизнь над людьми! Одних уродует еще в утробе матери, других корежит десятки лет, пока не сведет в могилу. Том так хотел жить! Был молод, красив. А Дюк, само появление которого на свет — ошибка природы, жив. И будет жить долго. — Злость проснулась в Роже непроизвольно. — Он еще и меня переживет». И злость эта была скорее мимикрией, чем желанием хотя бы мысленно оскорбить Дюка.
Массажист, как дьявол из преисподней, появлялся после гонки из своего автобуса, в котором вслед за рекламным караваном отправляются все массажисты. И так же тихо исчезал вечером в постели до следующего утра. Он даже ел отдельно от всех за пятнадцать минут до открытия столовой. Где-то, кажется в Мюнхене, Роже застал Дюка за трапезой вместе с папашей Дамке. Тот любил Дюка — кулинарным мастерством пытался скрасить жизнь урода. И Дюк много раз пытался отблагодарить повара своим трудом, но, папаша Дамке только смеялся.
— Массировать меня, Дюк, все равно что пытаться сбить крем из воды!
— Ты будешь долго жить, — бурчал Дюк, — никто не знает массажа лучше, чем я.
— Не сомневаюсь, старина, не сомневаюсь. Но мы оба должны работать на других — такова наша судьба. А сами уж как-нибудь...
И начинал угощать Дюка. Тот ел много и жадно, будто едой старался восполнить недоступные ему радости жизни. Именно тогда Роже потрясли руки массажиста: скупыми движениями, словно подъемные краны, они подавали пищу к толстым, навыкате губам. Нижняя челюсть с тяжелым подбородком просто оседала вниз, открывая огромный, до ушей, рот. У Дюка были дивные своей красотой руки. Особенно когда скользили по усталому телу.
— Эй! — вскрикнул Роже. Дюк принялся массировать ноги и слишком глубоко запустил свои пальцы-клещи в бедро. — Эй! — он вскрикнул вновь. — Там чирей!
Дюк перестал массировать ногу и стал внимательно рассматривать прыщ, будто читал интересную, захватывающую книгу.
— Завтра будет легче, — мрачно изрек Дюк. — Если потерпишь, я обработаю кругом...
— Валяй! — Роже умолк и стал прислушиваться, как толчками утихает боль.
Наконец знакомый щелчок по затылку, означавший конец блаженству, поднял со стола.
После массажа Роже, прихватив тесьму, отправился в гараж. Лязг металла, шипение насосов и запах керосина, которым промывались трещотки и цепи, обрушились на Крокодила, заставив сразу забыть о тишине массажной. Жаки менял трубку, а грузный механик русских что-то кричал ему через весь зал и строил смешные физиономии, от которых остальные механики покатывались со смеху. Жаки даже не взглянул на Роже. Крокодил решил с ним не разговаривать: он сделал первый шаг к примирению, второго от него Макака не дождется.
Взяв замшу, Роже стал демонстративно протирать свою машину, хотя она сверкала, подобно хирургическому инструменту. Жаки сопел, сопел и наконец не выдержал:
— Какого черта ты трешь чистую машину?! Шел бы лучше спать!
Роже рассмеялся:
— У всех есть нервы. И каждый успокаивается как может. Тру я не потому, что хочу тебя уесть, а потому, что нечего делать.
— Сходил бы к Мадлен...
— Что вы меня все сегодня к жене посылаете? Или сговорились?
Жаки не ответил.
— И впрямь, сходить надо. Все равно сегодня рано не засну.
Он быстро размотал старую тесьму на перьях руля и, склонив от старания голову, начал накручивать новые тесемные — ручки. Закончив работу, прямо из гаража пошел в «Бельведер» — отель, где остановилась Мадлен. Ключ оказался у портье, что его несколько озадачило.
— Не знаете, где мадам? — спросил Роже.
— А кто, простите, спрашивает?
— Ее собственный муж...
— О, месье Дюваллон! Тысячу извинений! Как я мог вас не узнать?! У меня дома висит ваш большой портрет. Цветной. Из «Пари-матч». Когда вы выиграли «Тур де Франс», помните?
— Да, да, помню. Но все-таки где моя жена? — Роже довольно бесцеремонно оборвал портье.
— Ваша жена в баре, месье Дюваллон. Полчаса назад она прошла в бар.
В темном зале на столиках, покрытых красными скатертями, горели толстые пахучие свечи. Табачный дым клубами ходил под красноватыми плафонами. Стойка бара тонула в полумраке, и только белокостюмные кельнеры парусными кораблями плавали по шумному залу.
Роже постоял, пока глаза привыкли к полумраку.
— Месье Дюваллон, пожалуйте к нам! — кто-то окликнул справа. Но Роже не ответил. Он увидел Мадлен. Жена сидела за дальним столиком. Полупустая бутылка виски стояла перед ней. Мадлен была одна. Даже второго стула не было рядом. Она смотрела на него, пуская кольцами дым, и не звала. Роже подошел, пододвинул стул от соседнего стола и сел. Мадлен была пьяна. В глазах стояли слезы. Слезы текли по напудренным щекам, оставляя сверкающие полосы. Выражение глаз напугало Роже.
— Что с тобой, Мадлен? — только и мог произнести он.
Мадлен устало посмотрела на мужа и достала новую сигарету. Половина старой дымилась в пепельнице, полной окурков, таких же больших и судорожно смятых.
— Пью... Что еще остается женщине, пятнадцать лет старавшейся изменить привычки мужа и вдруг понявшей, что он не тот, за кого ей следовало выходить замуж...
Мадлен протянула руку к бутылке, но Роже остановил ее.
