Приключения 1977 - Божаткин Михаил (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации TXT) 📗
Больного сфотографировали в разных ракурсах. Одетый в костюм, он, по-моему, мог сойти за старого деятеля художественного фронта. Печальные, уставшие глаза… Межерицкий сказал: «Обыкновенные глаза психопата. Но Ламброзо считал: все гении безумны…»
Жаров уехал. Отбыл из Зорянска и я. В область на совещание. Там, между прочим, поинтересовались, как идет расследование дела Домового. Начальник следственного отдела областной прокуратуры предлагал подключить более опытного следователя. Но я отстоял Жарова. Слишком много вкладывал он души в раскрытие этой загадки.
Когда я вернулся в Зорянск, Константин Сергеевич уже возвратился из командировки.
Доложился он мне буквально по пунктам. Профессор Стогний умер во время блокады. От истощения. Но супруга его проживала в той же самой квартире, где потеряла мужа. Это была глубокая старуха, прикованная к постели. Фотография неизвестного ничего ей не говорила. Насчет учеников ее покойного мужа разговор был и вовсе короткий: за долгую преподавательскую деятельность в консерватории Стогний вывел в музыкальную жизнь десятки способных молодых людей. Вдова профессора их уже и не упомнит. Тем более в распоряжении Жарова не было никаких примет, ни имени, ни фамилии.
По поводу произведений. Они не принадлежали Стогнию. По заключению музыковеда, доктора наук, они скорее всего написаны в двадцатые-тридцатые годы. Одним композитором (было у нас предположение, что это несколько авторов). Схожесть с произведениями Стогния музыковед ставил под сомнение. Жаров побывал и на радио, телевидении, в филармонии. Никто представленные произведения никогда не слышал и не видел.
Фотография осталась неопознанной. Но Жаров не огорчался.
— Надо будет, в Москву, в Киев, в Минск поеду… Хоть по всем консерваториям и филармониям страны. Но раскопаю.
— Ну-ну, — улыбнулся я. — Городов в Союзе много.
— Все-таки музыка — это вещь, — мечтательно сказал он, пропустив мимо ушей мою иронию. — Не вылазил с концертов. Мравинский — сила! А Темирканов!..
— В области интересуются, как продвигается расследование. Предлагали вам помощника, — сказал я, чтобы немного охладить его и вернуть к действительности.
— Будем сами искать, Захар Петрович. Может, он не в Ленинграде продвигался, — проговорил Жаров и замолчал. Мне показалось, настороженно.
— Возможно, — сказал я. — Но, думаю, вам одному все-таки не справиться с объемом работы. Надо подключить инспектора уголовного розыска.
Следователь вздохнул.
— Это верно. С ходу не вышло. Придется покрутиться.
Где уж там с ходу… Неизвестный оставался такой же загадкой, как и прежде…
Я неспроста завел с Жаровым разговор о том внимании, какое проявляли в областной прокуратуре к делу. Мне хотелось знать, правильно ли он оценивает собственные силы. Случай трудный. И очень специфичный.
Но, помимо чисто профессионального опыта, которым, несомненно, обогащала лейтенанта история Домового, в нем проснулась настоящая любовь к музыке. Он все-таки решился пойти в музыкальную школу к Арзумановой. Асмик Вартановна как-то устроила, и он брал уроки у педагога по баяну. Оставалось только желать, чтобы Жаров не охладел, как мои шалопаи-дети.
Но говорят, поздняя любовь — самая крепкая…
5
Время шло. Положение больного оставалось все таким же. Он до сих пор ничего не помнил и не говорил.
Через несколько дней после того, как в работу включился инспектор угрозыска Коршунов, я пригласил их вместе с Жаровым к себе.
Юрий Михайлович Коршунов. Говорит размеренно, не повышая голоса. Главное — мало говорит. Я вообще ценю в человеке молчаливость. Вернее, не болтливость. Коршунов — образец. И еще. На службе он отличается невероятной скрупулезностью и точностью. Зная эту черту, я и порекомендовал его в группу Жарова.
— Прежде всего, Захар Петрович, мы решили проверить, сколько лет неизвестный скрывался у Митенковой. Вернее, что достоверно можно определить, — начал Жаров.
— Так. Ну и что? — Я почувствовал почерк Коршунова.
— Первое. Восемнадцать лет он у нее был. Помните, около развилки, при въезде в Восточный поселок, есть табачная лавка? Продавец там работает восемнадцать лет. Митенкова покупала у него почти ежедневно, сколько он ее помнит, одну-две пачки сигарет «Прима» и один раз в две недели двадцать пачек «Беломора». Если «Беломора» не было, то столько же папирос «Лайнер». Курила Митенкова сигареты. Значит, «Беломор» «для Домового. Кстати, при обыске обнаружены три нераспечатанные пачки папирос «Беломор», одна наполовину пустая.
— До этого продавца кто торговал в лавке? — спросил я.
— К сожалению, прежний продавец уехал из города, и следы найти трудно, — сказал лейтенант.
— Жаль. Но восемнадцать лет — это точно. Уже хорошо. А карандаши «кохинор» продавались у нас в культтоварах двадцать лет назад…
— Графическая экспертиза утверждает, — сказал негромко Коршунов, — что запись всех нотных знаков сделана одной и той же рукой. В том числе и «кохинором».
— Еще раз обращаю ваше внимание, — сказал я, — карандаши были в продаже двадцать лет назад, а «Беломор» Митенкова покупала только восемнадцать лет. Расхождение в два года. Возможно, она и раньше покупала папиросы, но достоверно это неизвестно. А раз уж вы решили искать только точные факты…
Следователь развел руками:
— Отдельные звенья пока приходится допускать, Захар Петрович. Тем более что Юрий Михайлович произвел любопытный подсчет. Как вы считаете, может один человек, тем более пожилая женщина съедать за два дня килограмм мяса?
— Это уж зависит от индивидуальности, — сказал я и невольно задумался: сколько мяса мы съедаем с Дашей? Вот уж никогда не считал.
— Митенкова в основном отоваривалась в гастрономе около завода. В перерыв или сразу после работы. Ее там хорошо помнят… По двести — двести пятьдесят граммов на человека в сутки — не много. По полкило — многовато.
— И давно это приметили?
— Продавцы говорят, что давно.
— Точнее?
— Не помнят. — Жаров опять развел руками. — Но зато соседи с улицы уверяют, что всегда удивлялись, зачем это одинокая Митенкова таскает домой столько продуктов. Колбасы, к примеру, килограмм-полтора.
— У нас часто бывают перебои. Берут про запас, — возразил я.
— Ладно, пускай колбасу про запас. Но вот какая штука: в столовой она никогда не брала рыбные блюда. Если на второе была только рыба, говорила, что до вечера будет голодная. А как выбрасывали в магазине свежую рыбу, то могла выстоять в очереди целый час. Выходит, рыбку любил ее подпольный жилец. — Жаров замолчал, довольный.
— Свежая рыба — это вещь! — сказал я. — Тоже, между прочим, не люблю мороженую.
— Она и мороженую частенько покупала, — вставил Коршунов.
— Да, по поводу рыбы, — опять заговорил следователь. — Через два дома от Митенковой живет мужик. Так она, еще когда он был мальчишкой, покупала у него и у других пацанов рыбу. Ловили в нашей Зоре. Это сразу после войны.
— Тогда разбираться не приходилось. С продовольствием было туго, — заметил я.
— Моя мать, — сказал инспектор угрозыска, — будет хоть какая голодная, но в рот не возьмет ни почки, ни печенку, короче, ничего из потрохов: в детстве отравилась пирогами с ливером.
— Физиология, — поддакнул следователь. — Я с врачами консультировался. Привычки или там неприязнь организма к чему-нибудь устойчивы. Могут сохраниться на протяжении всей жизни.
— Значит, Константин Сергеевич, вы хотите сказать, факты подтверждают, что неизвестный начал скрываться в сундуке, по крайней мере, сразу после войны? — задал я вопрос следователю.
— Похоже, что так, — кивнул он.
— Доказательства, пожалуй, убедительные.
— И музыку сочинил он, — сказал Жаров. — Все записи идентичны. Карандашом мог пользоваться только Домовой. Не прятала же Митенкова еще кого…
— Листовки с немецкими приказами… — сказал Коршунов, и мы со следователем повернулись к нему. — Не зря принесла их в дом Митенкова. В одном говорится о явке в жилуправление мужчин, в другом — о наказании за сокрытие партизан, партийцев, советских работников и членов их семей…
