Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич (мир бесплатных книг .txt) 📗
— Вячеслав Константинович! — повторил я. Чуть поодаль увидел стакан с коньяком. Коньяка в нем было на донышке. Заметил — Терехов гладко выбрит. На щеке аккуратно лежит прядь волос. Пригнулся, увидел его глаза. Они были сосредоточенны, будто Терехов что-то внимательно разглядывал на столе.
Я вышел, передвигаясь по прихожей к крыльцу, стараясь двигаться так, чтобы тело Терехова все время оставалось в поле моего зрения, чтобы я видел его хотя бы краем глаза.
— Володя? Что-нибудь случилось?
— Саша, вы должны быстро, как можно быстрей добежать до участкового Зиброва. Скажите Зиброву, что Терехов умер. Пусть немедленно сообщит куда следует. Немедленно.
Саша внимательно смотрит на меня. Глаза ее сузились.
— Что?
— Пожалуйста, Саша. Скажите — Терехов умер.
— Он... — Саша закусила губу. — Он умер?
— Пусть Зибров немедленно сообщит куда следует. Я жду. Бегите. Очень прошу. Быстрей. Скорей же, Саша.
— Да. Да, я поняла.
Я вернулся в комнату.
Тщательно осмотрел окна, двери и крупные предметы, которые находились в комнате.
Всего окон в комнате было три. Окно перед столом, за которым сидел Терехов, было приоткрыто. Створка закреплена на крючке. Это окно выходило к лицевой части участка, из него была видна заросшая беседка и дальше — калитка, ведущая на улицу. Я внимательно осмотрел подоконник. Пыли не было. Значит, Терехов постоянно открывал это окно.
Два других окна выходили к забору соседнего дома. Оба были сейчас закрыты наглухо. Из них был виден довольно запущенный огород, грядки со старыми стеблями. За ним — доски забора с облупившейся краской и часть сарая.
Присмотревшись, я заметил, что оба окна забиты гвоздями.
В углу комнаты, у русской печки, стояли большое кресло и низкая тахта. На тахте — не очень чистое на вид покрывало. У самой двери — громоздкий старый буфет, у окна — стул и стол. За этим столом и сидел сейчас мертвый Терехов. Еще два стула и табурет были приставлены к стене.
Наверняка эта комната была одновременно и спальней, и рабочим кабинетом. На стене висело несколько репродукций. Над тахтой — большой перекидной календарь на этот год с маркой «Морфлот». У календаря на вбитом в стену гвозде были наколоты квитанции за электроэнергию.
Вдоль стен стояли холсты на подрамниках. Все они были повернуты изображениями к стене.
На столе кроме бутылки и стакана была большая хрустальная ваза с фломастерами и карандашами.
На тахте — коробка спичек и распечатанная пачка сигарет «Столичные».
Все кресло было завалено листами ватманской бумаги, раскрытыми папками, рисунками, фотографиями. Многие были порваны. Часть клочков лежала сверху на кресле, часть заполнила папки, часть рассыпалась на полу.
Я всмотрелся в фотографии, которые уцелели. Почти на каждой из них была или белокурая девочка, снятая в разные годы, от пяти до двенадцати, или женщина — тоже снятая в разное время.
В печке была квадратная ниша, какие обычно делают в русских печах. В нише стоял большой алюминиевый чайник, рядом маленький фарфоровый, для заварки. Фарфоровый чайник был накрыт вчетверо сложенной холщовой тряпкой.
Я приоткрыл крышку, держась за холст. Чайник был пуст. В нем оставалась только старая спитая заварка. От нее и шел запах. Потрогал печь — стены печки были чуть теплыми, заслонка открыта. Весь пол у печки густо усеян бумажным пеплом.
Вот все, что я увидел во время осмотра.
После принятой нами конспирации присланный Сторожевым наряд показался мне очень большим.
У калитки остановились три вездехода. Через минуту подъехали два мотоциклиста с пограничниками, сразу за ними — «рафик» медицинской экспертизы и еще один вездеход.
Сторожев вошел в комнату, кивнул мне. Подошел к Терехову. Нагнулся.
Мне показалось, Сторожев слишком долго изучает лицо Терехова.
— Прошу никого не входить, — попросил он. Наконец выпрямился. Кивнул медэксперту. Медэксперт замешкался, открывая чемодан; фотограф отдела, Сергеев, воспользовавшись этим, стал делать снимки с разных точек. Снизу, сбоку. Мелькали вспышки. Заглянул Зибров. Остановился у порога, кивнул мне.
Сторожев оглядел комнату. Подошел к печке, потрогал фарфоровый чайник. Спросил:
— Когда ты пришел?
— Без пяти десять, Сергей Валентинович.
Сторожев снял одну из квитанций. Внимательно осмотрел ее. Насадил на место.
— Все было кончено?
— Да.
— В доме никого не было?
— По-моему, нет. Ни одного звука я не услышал.
— Так. — Сторожев подошел к окну, выглянул. — Черт. Надо было прийти к нему вечером. Несмотря ни на что.
Последние две фразы Сторожев произнес еле слышным шепотом, так, что я переспросил: «Что-что?» — но Сторожев ничего не ответил. Я промолчал. Значит, Сторожев считает, что это не самоубийство?
— Сейчас осмотрим комнату, и иди на улицу. Постой немного на улице. Полчаса. И можешь идти домой. Если придет с моря Васильченко, подождите с ним у себя.
— Хорошо, Сергей Валентинович.
Медэксперт закончил осмотр.
— Что-нибудь выяснили?
— Смерть наступила часа уже два, товарищ капитан. Отравление цианистым калием. Остальное могу сказать только после вскрытия.
— Хорошо. Спасибо.
— Можно забирать тело?
— Пока оставьте его на месте. Еще минут двадцать.
— Хорошо.
Сторожев следил, как Братанчук с кисточкой в руках обрабатывает бутылку и стакан. Закончив, Братанчук взялся за вазу и карандаши.
— Володя. Вспомни — ты ничего особенного не заметил, когда вошел?
Сторожев осторожно отодвинул одну из картин у стены. Это был морской пейзаж: штиль, синий парус, серое море.
— Заметил. Прежде всего позу Терехова. Она была естественной. Он будто отдыхал.
— Я не об этом. Братанчук! — Сторожев показал глазами на фарфоровый чайник. Братанчук достал резиновый пакет, осторожно уложил туда чайник, спрятал в сумку.
— И все-таки постарайся вспомнить.
— По-моему, прежде всего запомнились запахи. Да, запахи.
— Какие именно? Постарайся ответить поточней.
— Запах жженой бумаги. Потом — запах миндаля.
— И все? Вспомни. Не было еще, скажем, запаха рыбы?
— Нет. Миндаль и жженая бумага. Хотя нет, не все. Конечно, еще был запах чая. Теплого чая. Но главным образом запах жженой бумаги. Он перебивал все остальное. Вот это и запомнилось.
Эти мои слова будто заставили Сторожева подойти к печке. Он сел на корточки перед заслонкой.
— Запах жженой бумаги... Он жег документы. Много документов. Как ты считаешь?
— Не просто жег, Сергей Валентинович. Когда они сгорели, он тщательно перемешал пепел. Превратил его буквально в труху. Посмотрите.
— Да, я это заметил. Но сначала он разорвал фотографии. Вот только — почему не все?
— Может быть, ему кто-то помешал? Или что-то?
— Нет. Здесь никого не было. Я в этом уверен.
— Понял, что это занятие бессмысленно.
Мы встали. Сторожев подошел к боковой стене. Попытался открыть одно из окон.
— И занялся документами?
— Да.
Окно не поддавалось. Я видел — рама прибита двумя гвоздями к наличнику.
— Тоже верно.
Сторожев оставил окно, перешел к перекидному календарю.
Стал переворачивать листы календаря. На каждом была глянцевая цветная фотография: огромный белый пароход в море.
— И без данных лаборатории как будто все сходится, — сказал Сторожев.
— Мне кажется, не все сходится. Фрагменты отпечатков пальцев пока не проверены. Блок на выходе, который подходил бы сразу к двум рациям. Его нет.
Сторожев присел, стал внимательно разглядывать ноги Терехова. На Терехове были тапочки без задников. Именно их Сторожев изучал, наверное, около десяти минут.
— Блок. Ты прав. Если бы нам удалось его найти. Я прикажу перекопать весь участок.
Мне показалось, Сторожев уже не замечает меня.
— Я подожду на улице, Сергей Валентинович. Разрешите?
— Да, конечно.
Перед домом Терехова собралась довольно большая толпа. Ближе всех стояли соседи. Я увидел Сашу. Подходили все новые люди.
