Поединок. Выпуск 3 - Авдеенко Юрий Николаевич (мир бесплатных книг .txt) 📗
— Жду утром в понедельник.
Не дожидаясь ответа, Терехов повернулся и ушел.
— Вежливым его не назовешь.
— Я же вам объясняла.
Сторожев сел на скамейку на станционном перроне. Я устроился рядом.
— Могу я в праздничный день заехать в Сосновск и купить газет?
— Конечно, Сергей Валентинович.
— Особенно «Футбол». А заодно и сказать тебе кое-что. Отпечатки пальцев на стакане и на чемодане, который найден под эстрадой, — одинаковые. Причем совеем другие, чем на антенне и на первой рации.
— Хорошо бы узнать чьи.
— Прудкина.
Я промолчал, обдумывая про себя эту новость.
— Он вел себя совсем не так, как должен себя вести резидент.
— Но отпечатки его пальцев есть.
— Прудкин сказал, что чемодана не трогал.
— Вот именно. Это — очень важно и говорит в его пользу. Если бы он знал, что на чемодане могут быть отпечатки его пальцев, он прежде всего заявил бы, что случайно за него взялся.
— Вы считаете — это инсценировка?
— Другого вывода просто не вижу. Кто-то решил навести тень на плетень.
— Значит, этот кто-то думает, что мы напали на его след.
— Он может просто отводить удар от себя. Может быть, он даже нарочно вышел в эфир у Щучьего озера. Подбросил стакан из-под червей. И знает, что мы его нашли. А то, что мы нашли первую рацию, не знает. Думаю, он убежден, что первая рация до сих пор ждет его под валуном. А вот проверить это никак не может. Потому что совершенно справедливо опасается, что район Щучьего озера — под нашим наблюдением. Появится он там не скоро.
Сторожев закурил.
— Прекрасно понимает он также, что отпечатки пальцев Прудкина на стакане и на рации — для нас улика уже серьезная. Мы обязаны будем как-то реагировать на нее. Может быть, даже арестовать Прудкина. Кстати, я не уверен, что он чист. Какое-то сомнение еще есть. И вот что: проследи внимательней за Тереховым. Проследи. Очень тебя прошу. Все его выезды в Ригу совпадают с этими неопознанными радиосеансами у Янтарного.
— Уже занялся этим, Сергей Валентинович.
— Молодец. Он принял мир?
— Терехов на той неделе в понедельник ждет меня у себя.
— Теперь осталось на высшем уровне провести наблюдение за Трефолевым. Первый четверг мая — послезавтра.
— С той стороны все чисто, Сергей Валентинович?
— Как будто. Мне, по крайней мере, кажется — те, кто давал Трефолеву задания, за ним не следят и ему верят.
— Только бы подошел.
— Если действительно ему нужна связь — пакет он у Трефолева возьмет.
Я сижу в пельменной вплотную к меловой стене. Мы с Васильченко провели здесь всю ночь и утро. Увидеть набережную можно, только пригнувшись, через протертое пятнышко на стекле, замазанном мелом.
Вглядываюсь в небольшой квадратик. В квадратике — третья лавочка справа от газетного киоска. Левее виден край второй лавочки, часть набережной. Изредка по набережной мимо третьей скамейки кто-то проходит. Отмечаю про себя — Юлина, колхозный бухгалтер. Сторож Пресняков. Кирилин, рабочий школы.
Смотрю на часы. Без четверти два. Сейчас должен появиться Трефолев. Или не появиться. В оперотделе уже знают, приехал он в Сосновск или нет.
В наушниках слабый фон, попискивание. Связь с оперотделом включена. Все, что я сейчас скажу, будет слышно в эфире.
Я ощущаю спокойствие. Абсолютное спокойствие. Я должен хорошо сделать свое дело. Больше ничего. Я думаю только об этом.
Смотрю на Васильченко. Он показывает глазами — все в порядке.
Наклоняюсь к кусочку чистого стекла.
Васильченко поворачивается ко мне. Кивает. Смотрю в сторону — это Трефолев.
Я хорошо вижу сейчас всего Трефолева. На нем светлый плащ, парусиновая кепка. Трефолев медленно идет по набережной. Судя по всему, из гостиницы. В руке у него газета, этой же рукой он прихватил авоську со свертком.
Вполне похож на одного из ранних курортников.
Подошел к третьей скамейке. Стряхнул газетой пыль, поправил плащ. Сел. Положил рядом с собой сверток.
На набережной совсем пусто. Трефолев разворачивает газету. Развернул, читает.
Проходит минут десять. Все без изменений. Смотрю на Васильченко — он сидит молча. Косится. Понимаю — это знак мне.
Терехов.
Терехов вышел на набережную с той же стороны, откуда пришел Трефолев. Только, в отличие от Трефолева, Терехов не идет сразу сюда. Остановился у парапета. Пиджак наброшен на плечи. Волосы чуть сдувает ветер. Вот Терехов достал сигареты, спички. Закурил.
Повернулся. Не спеша пошел по набережной в сторону киоска.
Трефолев переворачивает газету.
Сейчас Терехов должен поравняться с третьей скамейкой. Подходит. Ближе. Ближе. По виду Терехова я понял — он сейчас пройдет мимо.
Так и есть. Представляю себе, как работает сейчас техник-фотограф оперотдела в лодочном складе.
Терехов проходит мимо Трефолева. Даже не замедлил шага.
Остановился около киоска. Снова Терехов поворачивается. Поискал глазами, куда выбросить сигарету. Не нашел.
Медленно двинулся налево. В противоположную от гостиницы сторону, к повороту на рыбный порт. Повернулся. Снова двинулся к киоску. Смотрю на часы — десять минут четвертого. Терехов находится на набережной ровно час.
Остановился. Смотрит на море.
Час — и ни разу не задержался возле Трефолева. Может быть, что-то заметил? Но что? Неужели нас?
Никакой слежки за Трефолевым нет. Это видно каждому. Может быть, Терехов заметил что-то, говорящее ему о нас? Нас с набережной никак не может быть видно.
Может быть и другое. Трефолев мог каким-то знаком показать Терехову, что он «накрыт». Показать, что Терехову угрожает опасность. Тогда — что это за знак? Взвешиваю все, что говорило бы за это. Ведь Трефолев абсолютно все рассказал нам. Подавать какой-то знак ему нет никакого смысла. Совсем никакого. Все говорит о том, что тот, кто ждет передачу, — Терехов.
Проверь все еще раз. Не спеши.
Что делает здесь Терехов? Допустим, он вышел на набережную просто случайно. Прогуляться.
Подумаем. Если это случайность, почему она началась ровно в два часа? Как раз с появлением Трефолева?
У Терехова уроки. Я думаю об этом. Да, у Терехова сейчас должны быть уроки.
Терехов уходит в ту же сторону, откуда появился на набережной. То есть к школе. Трефолев по-прежнему сидит на скамейке.
Вот смотрит на часы. Встал, отряхнулся. Взял сверток, ушел.
Чувствую себя опустошенным. Ничего не хочется. Даже говорить.
Я не замечаю, как впадаю в дремоту. Сегодня вторая бессонная ночь. Заснуть не дает холод. Мешают птицы. Они кричат так, будто сидят у самого уха. Суббота.
Борюсь со сном, пробую еще раз все продумать. Вспоминаю, все ли мы предусмотрели.
Трефолев. Первые четверг и суббота мая. С двух до четырех. На третьей скамейке справа от газетного киоска.
Что-то мешает мне в этой фразе, какое-то сомнение.
Что же именно? Третья скамейка справа от газетного киоска, повторяю я.
Справа. Но откуда — справа? Справа, глядя отсюда, на море? А если смотреть с моря? Представь себе, что ты смотришь на газетный киоск с моря. Представь только на минуту. Тогда скамейка будет третьей слева.
А что же будет справа?
Слушай, Мартынов, что за чушь тебе приходит в голову. Мелочь, чепуха.
Нет. Ты должен помнить — мелочей в твоем деле не бывает.
Если глядеть на киоск с моря, то справа от киоска скамеек вообще нет. Так и должно быть. Но если бы они были?
Если бы они были — отсюда они были бы слева от киоска. Ну и что?
Впрочем, подожди. Подожди, Мартынов.
Скамейки слева есть. Только они чуть подальше, чем эти, метров на пятьдесят.
И они стоят не на набережной, а на сосновой аллее.
— Слышишь, Андрей, — я все еще сомневаюсь, стоит ли мне это спрашивать. — Как ты думаешь, Трефолев сядет именно на эту скамейку?
— Почему он должен сесть на другую?
