Том 1. В дебрях Индии (с илл.) - Жаколио Луи (читать книги txt) 📗

Надо полагать, что в прошлом этих двух людей связывало какое-то событие, которое поставило их лицом к лицу и теперь должно было снова натравить друг на друга. Нет ничего удивительного, если невольно вырвавшиеся у Сердара слова о мести, которой он ждал в течение долгих лет, были намеком на это таинственное соперничество.

Абсолютное молчание о придуманном им плане во всяком случае было обязательным, а потому понятно, что Фред, несмотря на всю свою дружбу с Бобом, которого он в хорошем расположении духа называл генералом, не мог доверить ему столь важной тайны, тем более что Боб представлял собой живое олицетворение болтливости.

В его жизни также была своя ненависть, о которой он рассказывал всякому встречному и при всяком удобном случае, и если враг его до сих пор еще ничего не знал об этом, то янки был здесь не виноват. Каждый раз, когда с ним случалось что-нибудь неприятное, он потрясал в воздухе кулаком и кричал голосом, который казался скорее смешным, чем страшным:

— Проклятый Максвелл, ты поплатишься мне за это!

Максвеллом звали офицера, который по распоряжению высших властей проник во дворец генерала Боба Барнета и сообщил ему о приказании немедленно, не унося с собой ни одной рупии, покинуть дворец под угрозой быть расстрелянным.

И Боб, который вел там праздную жизнь среди благоухания цветов и наслаждений сераля, лишь изредка, как начальник артиллерии, осматривая крепостные пушки времен Людовика XIV, поклялся отомстить Максвеллу.

По привычке, свойственной одной из его бесчисленных профессий, поскольку в течение своей полной приключений жизни ему приходилось заниматься также и коммерцией, он мысленно вел нечто вроде двойной бухгалтерии, в которой все свои злоключения списывал на счет Максвелла, обещая подвести баланс в первый же раз, как только случай снова столкнет его с этим офицером.

Солнце тем временем поднималось все выше и выше над горизонтом, заливая своими золотисто-огненными лучами беспредельную равнину Индийского океана и роскошную растительность острова. Вид, открывающийся с вершин Адамова пика на целый ряд плато, капризные волнообразные изменения почвы и долины, покрытые тамариндами, огневиками — растениями с огненно-красными цветами, тюльпанными деревьями с желтыми цветами, баньянами (индийскими фикусами), манговыми и цитрусовыми деревьями, представлял собой такое живописное и восхитительное зрелище, какое трудно встретить еще где-либо в мире. Но нашим авантюристам некогда было просветлять свои души соприкосновением с великим зрелищем природы: суда, величественно проходившие в это время по фарватеру, поглощали все их внимание. Они наблюдали за тем, как суда, осторожно обойдя песчаные мели, направились к Королевскому форту и бросили наконец якорь близ самого форта в двух или трех кабельтовых от берега. После нескольких минут молчаливого наблюдения Сердар положил бинокль обратно в футляр и, обращаясь к своему другу, сказал:

— Пароходы наконец у пристани; через четыре или пять часов должен прибыть наш курьер. Как приятно получать время от времени известия из Европы!

— Говори только за себя, — отвечал Боб, — ты получаешь воистину министерскую корреспонденцию; я же, черт возьми, с тех пор как нахожусь в этой стране, не получил еще ни одного клочка бумаги от своих прежних друзей. Когда я стал генералом аудского раджи, то написал папаше Барнету и сообщил ему о своем повышении, но старик, всегда предсказывавший мне, что из меня ничего хорошего не выйдет, прислал мне сухой ответ в две строчки, что он не любит мистификаций… Вот единственное известие, полученное мною от моей почтенной семьи.

— Только бы Ауджали встретил Раму-Модели, — продолжал Сердар с задумчивым видом, не обращая внимания на болтовню своего друга.

— Ты напрасно послал его одного, — отвечал Боб, — я предупреждал тебя.

— Я не мог отправить ни Нариндру, ни Сами; они не знают Пуант-де-Галля, а так как тамильский и сингальский — единственные языки, на которых говорят на Цейлоне, — им незнакомы, они не могли бы разузнать о жилище Рамы.

— А Ауджали? — со смехом прервал его Боб.

— Ауджали два года до начала войны прожил у меня вместе с Рамой-Модели и сумеет его найти. Можешь быть уверен в его сообразительности. Я ему, впрочем, вручил письмо, достаточно объясняющее все, на тот случай, если бы Рама не понял по виду курьера, что оно адресовано ему. В том же пакете находится целая серия корреспонденций, адресованных европейским офицерам в армии Нана, которые не могут иначе получить никаких известий во время войны с Англией, ибо у повстанцев не имеется ни одного порта, посредством которого они могли бы сообщаться с заграницей.

— Достаточно малейшего подозрения, чтобы твой друг Рама был повешен на крепостном валу.

— Рама не боится ни англичан, ни смерти…

— Полно, — сказал Боб несколько ворчливым тоном, — не станешь же ты уверять меня, что ты исключительно из любви к ремеслу сельского почтальона заставил нас пройти форсированным маршем всю Индию, чтобы стоять теперь ради каких-то наблюдений на верхушке Адамова пика?

— Вот ты снова нарушил свою клятву, — грубо ответил ему Сердар, — зачем задаешь такие вопросы, если знаешь, что я не могу и не хочу тебе отвечать?

— Ну, не сердись, — сказал Боб, протягивая ему руку, — я ничего больше не буду спрашивать и с закрытыми глазами буду следовать за тобой… Только не забудь позвать меня, когда понадобится наносить удары или получать их.

— Я знаю, что могу рассчитывать на твою преданность, — с искренним волнением отвечал ему Сердар. — Не бойся, ты понадобишься мне, вероятно, раньше, чем я желал бы этого.

Он взял бинокль и вновь занялся наблюдением.

Так всегда кончались эти споры.

Тем временем Нариндра и Сами приготовили кофе и рисовые лепешки — простая и умеренная пища, составлявшая обычно первый завтрак.

— И дрянной же корм! — ворчал Боб Барнет, глотая легкие лепешки, которые на местном наречии назывались аппис и были так же легки, как маленькие крокетки в форме ракушки, которые продают в Париже разносчики. — God bless me! [10] — любимое выражение генерала — надо по меньшей мере триста семьдесят таких пилюль… я рассчитал… чтобы насытить порядочного человека… и при этом ни одной капельки виски, чтобы согреть желудок. И подумать только, что у меня в подвале моего аудского дворца все было заставлено первосортными винами, старым виски, бутылками двадцатилетнего джина, — и их выпили за мое здоровье, не пригласив даже меня, эти сатанинские красные мундиры!.. Не заберись мы еще на эту сахарную голову, а останься на равнине, мы могли бы найти у туземцев птицу и аррак!.. [11] Еще один день рисовых лепешек и чистой воды, потому что кофе есть не что иное, как вода, подкрашенная цветом «дебета» синьора Максвелла… Не беспокойтесь, капитан, все будет полностью уплачено вам; мы одним ударом подведем баланс наших счетов…

Продолжая таким образом ругаться и проклинать, честный янки поглощал целые горы, пирамиды апписов к великому удивлению Нариндры и Сами, которые не успевали готовить их. Но все в этом мире имеет свои границы, даже аппетит янки, и Боб Барнет кончил тем, что насытился. Он проглотил затем кружку кофе вместимостью четыре-пять литров, подслащенного тростниковым сиропом в сообразном этому количеству размере, и, громко крякнув два-три раза, сказал с видимым удовольствием, что теперь «ему гораздо лучше».

Странная раса эти англо-саксонцы! Еда — это потребность всякого живого существа, которой оно не может лишить себя. Но странный феномен! В то время как жители юга — французы, итальянцы, испанцы и так далее — нуждаются в умеренности, чтобы вполне владеть всеми своими умственными способностями, у народов севера — германцев, скандинавов, англо-саксонцев — мозг действует только тогда, когда у них желудок плотно набит несколькими слоями съестных припасов. Знаменитый Боб Барнет был истым представителем этой расы, тяжелой и сонной натощак; человек дела просыпался в нем только тогда, когда он успевал удовлетворить свои животные потребности.