Люди, горы, небо - Пасенюк Леонид Михайлович (читать лучшие читаемые книги .TXT) 📗
Невдалеке от дюралевой лодки стоял и катер рыбоохраны, выкрашенный в стальной цвет, маленький, кургузый, но с застекленной рубкой, крытым машинным отделением; весело блестели иллюминаторы кубрика в носовой части, что тебе в настоящем пароходе.
Шумейко неожиданно и с приятцей хохотнул: катер ему понравился.
– «Куин Мэри», – сказал он.
– Чего вы? – не понял Потапов.
– Я говорю: посуда-люкс, вполне приспособлена для дальних плаваний. Все удобства.
Потапов не оценил юмора своего начальника, сказал холодновато:
– Оно, может, и так. Кому понравится, если за шею начнет капать? Сами и переделали. Вот, к примеру, управление катером неудобственно было. Машину перенесли дальше в корму – тем самым увеличили ход. А все же не с каждой лодкой нам тягаться, на которой так сразу два мотора стоят, летит что твоя торпеда.
– Ладно, – примирительно сказал Шумейко. – Поживем – увидим.
2
В горах таяли снега. Кое-где по ложбинам они еще лежали и вдоль реки. Челками свешивалась над бугристыми лбами обрывов перезимовавшая блеклая трава, образуя стеклярус водотоков. Казалось, проведи рукой по такому гребешку – и продребезжит он ксилофонно. Зацветали тополя, там и сям остро вздымавшиеся над низкорослым неухоженным лесом поймы.
В рубке было душно и пахло нагретым маслом. А сверху продувало, сквозил над рекою простудный ветер камчатской весны. Но в тулупе ничего, даже солнце сквозь тулуп давало о себе знать.
Моторист Саша Семернин, год назад демобилизованный с флота, – беловолосый, голубоглазый, кровь с молоком – рассказывал о допущенной им оплошности.
– Вижу, сидит на берегу кто-то совершенно спокойно, в черном накомарнике, и такой заманчивый дымок на фоне черного – через накомарник, стало быть, курит в свое удовольствие. Собака у ног, удилища гнутся… И никак на меня не реагирует, ноль внимания, что я рыбоохрана. Я ему: ты на каком, мол, основании?.. А он: да так, рыбки захотелось. Мало чего тебе захотелось, говорю. Мне, мол, сейчас хочется с экс-шахиней Сорейей время приятно провести, ну дак что?.. Давай, говорю, ключ от лодки – цепь у него на замке была. Давай, мол, удочку, сетку. Ну, отдал все чин чином… Давай шагай, говорю, в село, сейчас акт составим, там наши инспектора как раз. А он мне что-то говорит-говорит, несуразность какую-то, сам же так мелко в своих ичигах семенит, – усыпил он меня буквально на ходу. Глядь, а уж его и не видать совсем, мелькнул раза два между березами и на крики даже не оборачивается. Утек!
Потапов тонко засмеялся – ему даже нравилось, когда браконьер оказывался хитрее, чем работник рыбоохраны: не с дураками, мол, дело имеем.
– Словом сказать, разинул ты рот коробочкой, насовал он тебе туда всякого и был таков! О-о, тут народ у-ушлый… Э, тпру, а чья это сеточка под ивняком маячит? – Крикнул в рубку механику: – Вертай к берегу, Денисыч!
Сетка оказалась гольцовой, что как-то сразу смягчило Потапова: на лов гольца он смотрел иногда сквозь пальцы, рыба-то не шибко ценная. Немного дальше по берегу стоял легкий почтовый катерок, а за ним опять же гольцовая снасть.
Почтарь-камчадал, сухонький, темный и вороватый с виду, угодливо спросил:
Цо, паря, проверяес? Гольциков, гольциков ловлю, вот десять цтук пымал, это цто, так разве, для баловства…
– А на чавычу у тебя тут сеточка не стоит, а?.. Ежели поискать?..
- Да цо ты, паря, побойся бога, я зе знаю, за какую рыбу цтрафуют.
– Штрафуют за всякую, – спрыгивая на берег, сказал Шумейко и кивнул Потапову: – Снимайте, Прокопыч, сетки, пусть придет в поссовет, разберемся.
Почтовик недоуменно перевел взгляд с Потапова на незнакомца, достаточно высокого и решительного, чтобы рискнуть возражать ему. И промолчал для верности, долго смотрел вслед катеру с укоризной.
Потапов тоже промолчал, но то невысказанное, что встало теперь между инспекторами, расшифровывалось просто: дипломатичная, трудная и в общем чудовищно неблагодарная работа эта рыбоохрана. Все вроде знакомые, все свои, приходится и жить вместе и который раз сходить вместе на охоту, когда сезон, а перед лицом закона здесь, на реке, твой же сосед уже твой враг… Есть, правда, действительно злостные, с ними проще, как они к тебе, так и ты к ним. Но есть и созсем безобидные. Вот хотя бы и парнишка, который, загородившись частоколом удилищ, ловит у нерестового застой чина гольца. А где голец, там, глядишь, И чавычу можно подцепить.
Удильщик закурил, просыпая табак; пальцы у него подрагивали. Отводил глаза от днища лодки, на котором в грязной жижице тускло взблескивал небогатый улов.
Потапов искал в чащобе сетку – ее не было.
– А чего же у тебя пальцы дрожат? – спросил Саша Семернин.
– Они и не дрожат вовсе…
– Как же не дрожат, если дрожат!
Удильщик молчал.
– Мотор лодочный у тебя работает?
– Да как работает, все равно дергать надо, – сказал жалкий нарушитель закона, оплакивая в душе и самого себя и свой непутевый мотор.
Саша снисходительно ухмыльнулся.
– Уж это ясно, сам по себе он не заведется.
– Ты-то понимаешь, что здесь ловить нельзя? Что вообще запрет? – спросил Шумейко, ощущая неприятную расслабленность в теле и нежелание следовать букве установок и предписаний хотя бы в этом дурацком случае, с этим опять-таки не очень умным и хитрым пареньком.
- Понимаю. (А мог бы сказать, что и не понимает, один ведь черт, что с него взять.)
- Поди, семья большая? – пришел ему на выручку Потапов. – Аль еще не женатый? Бездетный покедова?..
– Женатый, – сказал парень, неуверенно почесывая рыжий висок: то ли там действительно у него чесалось, то ли нет. – Пять душ детей, да жена, да отец…
Потапов участливо покачал головой: вряд ли он врал, этот браконьер несчастный, ведь знает, что недолго и проверить.
– Ладно, – сказал Шумейко. – Забирай свои удки-шмутки и мотай отсюда. Тоже мне хищник. Но запомни: больше на реке я тебя не увижу, понял?
- Понял, – сказал обрадованный удильщик, прямо-таки заново возвращенный к жизни, однако по врожденной неловкости своей даже не сообразивший сказать простое спасибо.
После этих двух встреч инспектора отнюдь не испытали чувства собственной полноценности, наоборот, каждого точила смутная неудовлетворенность своим поведением, а заодно и браконьерами, не отличавшимися ни хищной хваткой, ни сообразительностью, ни даже наглостью, что ли…
– Видите, Игорь Васильевич, как расценил бы я тут обстановку самолично, как браконьеров рассматривал по степени их вредности? – попытался завязать чисто этический разговор Потапов. – Вот тех, что мы повстречали, особенно последнего вот, я бы его причислил к браконьерам по необходимости. От нужды человек на реку вышел. Такого мне и притеснять совестно.
– Закон для всех один, – жестко сказал Шумейко, уже пожалев, что поступил против веления долга с тем удильщиком; поразмыслив, смягчился все же. – Но, конечно, у закона к одному человеку возможен более мягкий подход, к другому более суровый. Вероятно, так и мы должны в каждом особом случае сообразоваться, – ведь мы как-никак здесь его представители.
Времени набежало уже порядочно за полдень, когда Потапов оживился, сошел в каюту, снял тулупчик, то, се, – видимо, для легкости неких действий, для пущего разворота. Шумейко посмотрел на него испытующе, обозрел затем щиток на берегу с восклицательным знаком: предупреждение о подводных камнях, залитых полой водой…
В машине сбавили обороты.
– Сейчас будет застойчик – нерестилище такое, – сказал Потапов, трогая под пиджаком кобуру, - затишное такое нерестилище. Здесь браконьер, случается, берет чавычу, нерку, кету… Тем более что и катеру рыбнадзора по этим камням идти опасно, вот чуть опосля, когда вода сойдет поболе. А с другого захода его издали засекут. Только отсэдова и пройдем.
– Думаете, прямо на нерестилище чавычу гребут?
– Ну, на нерестилище, может, и нет, – пожал плечами Потапов. – Есть еще местечко приглубое, называется Куточек – вот самое улово для браконьера.
