Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки - Писарев Сергей Сергеевич

Нужно было еще раз идти в церковь, простаивать вечернюю службу; затем последняя трапеза, и в монастыре отходили ко сну. Только вооруженные монахи бодрствовали в башнях и на стенах, и у ворот, — стража была усилена после нападения неприятеля на Архангельск.

В монастыре изменилась и внешность Семена: в черном подряснике он уже не казался таким, каким был раньше — коренастым, а словно стал выше и тоньше; ему велели отрастить волосы; обильно умасленные, они доходили до плеч и были расчесаны на две стороны. Стала иной походка: он больше не переваливался с ноги на ногу, — Семен все больше и больше становился похожим на монаха.

Но было одно, чего Семен никак не мог усвоить, хотя примеров кругом было сколько угодно: он всегда прямо смотрел в глаза собеседнику, — по монастырскому обычаю полагалось «глядеть долу», особенно перед старшим по духовному чину.

Так прошла для молодого помора большая часть зимы. Ближе к весне, как-то к вечеру, Семен попал в северо-западную часть монастырского двора, неподалеку от Корожной башни. Опускались сумерки. Внезапно откуда-то из-под земли он услышал крики — кричал человек, которому причиняли страшную боль.

Семен бросился на крики, но дорогу ему преградили двое вооруженных монахов. Семен объяснил, что хочет оказать помощь кричавшему человеку.

Монахи переглянулись, и один спросил другого:

— Брат Серафим, келейник говорит, что слышал какие-то крики. Ты был к этому месту ближе — криков не слышал?

— А где, брат Геронтий, келейник слышал эти крики? — спросил второй монах.

Семен указал в сторону Корожной башни.

— А теперь келейник ничего не слышит?

Семен признал, что теперь он ничего не слышит. Второй монах укоризненно покачал головой.

— Это дьявол тебя искушает, — сказал он Семену. — Подумай только, — какие крики могут нарушать мирную обитель? Обратись, отрок, с горячей молитвой к преподобным святителям Зосиме и Савватию, и дьявол от тебя отступится.

Семен подумал, что, может быть, и впрямь ему все это послышалось. Но через несколько дней он снова услышал такие же крики, и на этот раз за разъяснением к монахам уже не обратился.

Семен читал теперь во время каждой трапезы. Самому ему есть приходилось уже после всех, когда монахи уходили. Еду он брал у толстых прислужников, от которых часто несло хмельным. Семена это удивляло, так как в монастыре, кроме кваса, никаких напитков не полагалось. Получаемая им еда всегда была вкуснее и обильнее той, что давали за общей трапезой. Монахи при кухне, квасоварне и кладовых состояли в ведении келаря, и Семен понимал, что все это делается не без ведома последнего.

Семену рассказывали, что келарь враждует с настоятелем. «Так почему он относится, ко мне с такой благосклонностью?» — думал он.

Однажды молодой помор находился один в трапезной. К нему подсел тот самый Елисей, которого он встретил в день своего прибытия у монастырских ворот. Одних с ним лет, Елисей, однако, сильно от него отличался: был слабого сложения, имел длинное красивое лицо и светлые, несколько вьющиеся волосы; бледный оттенок лица еще сильнее выделял темные глаза юноши.

Семен узнал, что Елисей родился в Вельске, на реке Ваге. Отец его продавал смолу, которую крестьяне выгоняли в вологодских лесах. Елисей был единственным сыном, и родители в нем души не чаяли. Еще совсем маленьким, играя со сверстниками, он свалился в колодец. Вытащили его в беспамятстве. Мать с отчаяния закричала, что, если сын ее останется живым, она отдаст его Зосиме и Савватию. Это значило, что, когда Елисей подрастет, его должны отправить в монастырь. Оказавшийся неподалеку соловецкий монах взялся привести мальчика в чувство; ему это удалось, так как Елисей не захлебнулся, а потерял сознание от испуга. Монах напомнил родителям про обещание. Пришло время, и они сами отвезли сына в монастырь, так как надеялись, что там Елисей окрепнет — после падения в колодец он рос хилым. В монастыре родителям сказали, что они смогут увидеть сына только после его пострижения в монахи.

От Елисея Семен узнал, что раньше у настоятеля был другой келейник, но его в наказание отправили в Керетскую Волостку добывать слюду. Елисей предполагал, что очень, должно быть, большой была его вина — из Керетской Волостки не каждый возвращался, — за меньшую вину посылали на солеварни или добывать руду.

Сам Елисей был убежден, что долго ему в монастыре не прожить.

— Зима длится здесь, — жаловался он Семену, — восемь месяцев... Воздух сырой, грудь все время спирает и дышать нечем...

Елисей стремился попасть на зверобойный промысел.

— Трудиться и там, конечно, не легко, но живешь все время на воле и дышишь морским воздухом, — говорил он Семену. Елисей считал, что только на промысле пройдет одолевшая его хворь; он не раз туда просился, но ему отвечали, что «отрок для этого здоровьем слаб».

Он объяснил Семену, что смерти не боится: на том свете его ждет большая награда. Семен тоже в это верил, но все же не мог понять, как это Елисей легко примирился со своей участью, — сам он, будь на его месте, давно убежал бы из монастыря.

У Елисея была еще затаенная мысль — об этом он даже не сказал Семену — незаметно пробраться в церковь, где находятся гробницы, приподнять крышки и прикоснуться к мощам Зосимы и Савватия; ему рассказывали, что были такие случаи, когда люди после этого исцелялись.

Семен спросил Елисея:

— Ты говоришь, монахов на промысел посылают в наказание. Кто же там работает все время?

— А мирские трудники-то на что? — воскликнул Елисей и пояснил: — Такие же, как мы с тобой. Только нам повезло: ты — келейник у отца настоятеля, я — у отца келаря.

Елисей рассказал и многое другое. Так, Семен узнал, что управляют монастырем «соборные старцы», первыми из которых были настоятель, казначей и келарь. Соборными старцами становились те, кто при пострижении вносили большой денежный вклад или какое-либо ценное имущество; от них в монастыре все и зависело. Затем шла уже «меньшая братия», ничем в монастыре не распоряжавшаяся. Были среди меньшой братии и люди, спасшиеся от голодной смерти или боярской кабалы, или скрывшиеся от возмездия за совершенные преступления. Но больше всего в монастыре собиралось мирских трудников. Являлись они «по обещанию», и считалось, что какую бы тяжелую работу на них ни накладывали, «так угодно было Зосиме и Савватию». Отработав положенный срок, люди эти покидали обитель, и на их место являлись другие. Некоторые постригались в монахи, и вкладом их была тяжелая работа до конца жизни. Пока в монастырь являлись мирские трудники, даже меньшой братии жилось вольготно.

Узнал еще Семен, что несколько монахов проживало на отдаленном берегу в убогих хижинах. Люди эти совсем уже ничего не делали, только молились, соблюдая посты, и спали в гробах; называли их «непогребенными мертвецами».

Так молодой помор понял, в какое место послала его мать. Винить ее он не мог, — сама она в монастыре не бывала и слышала о нем только то, что рассказывали монахи. Но Семен был уверен, что, знай все это, его мать никогда бы не дала «обещание Зосиме и Савватию».

Когда у Семена появлялись сомнения, он шел исповедоваться к настоятелю, который был его духовником. Настоятель хорошо понимал, что происходит с молодым помором: его сомнения ему были понятны, он и сам через них в свое время прошел. Только настоятель предполагал, что все это начнется не так скоро.

«В поисках уединенной жизни, — читал Семен монастырскую летопись, — инок [23] Савватий захотел поселиться на Соловецких островах, где до этого постоянно никто не проживал» [24]. В устье Выга, впадающего в Белое море, Савватий встретил инока Германа, тоже стремившегося попасть на Соловецкие острова. Вместе они «переплыли пучину моря» и поставили на самом большом острове «убогую хижину». После смерти Савватия появился на Белом море монах Зосима. Герман, вернувшийся в устье Выга, вторично «переплыл пучину моря», на этот раз уже с Зосимой, который оказался предприимчивее Савватия: Зосима взял с собой сети и «все, что нужно было для первого обзаведения». Вскоре по призыву Зосимы «на остров приплыло еще много других людей», которые тоже оказались монахами.