Приключения Семена Поташова, молодого помора из Нюхотской волостки - Писарев Сергей Сергеевич

Но в Оштом-озере они никого не встретили: люди убежали от них в лес. Щепотьев приказал ехать дальше. Вскоре отряд выбрался на обнаженную вершину. Внизу раскрывался лесной простор, которому, казалось, не было конца. Щепотьев понял, что находится на одной из вершин Ветреного Пояса, протянувшегося вдоль побережья Белого моря. Расположение хребта он тщательно нанес на карту [19].

Отправив вперед солдат, Щепотьев уже тронул поводья, как вдруг рядом о камень ударилась пуля, расплющилась и упала на землю. Снизу донесся звук выстрела.

Щепотьев склонился к шее лошади; выпустив поводья, он соскользнул на землю. Щепотьев лежал на земле, обхватив пальцами рукоятку заряженного пистолета.

Это было небольшой хитростью — может быть, выстреливший себя обнаружит. Но этого не произошло. Тогда Щепотьев поднялся, вскочил в седло и подъехал к тому месту, откуда стреляли. Здесь на земле он снова увидел громадные следы, такие же, как у избушки под Варде-горой.

Щепотьев некоторое время раздумывал; вокруг него завязывались какие-то события, и может быть, нужно было их раскрыть. Но Щепотьев выполнял важное дело, порученное ему Петром, и не мог отвлекаться. И он принял решение, ни на что не обращая внимания, продолжать путь.

Пришла зима. Лес и моховые болота покрылись снегом. Только в порогах продолжала бурлить вода и морозными днями над ними поднимался пар, причудливо осаждавшийся инеем на соседних деревьях.

По лесам от скита к скиту пролегли в глубоком снегу дороги. Все они сходились на Верхнем Выге, там, где в него впадала речка Сосновка. В этом месте была поставлена самая большая раскольничья обитель, в которой владычествовали братья Андрей и Семен Денисовы.

Из леса на лед выбежала небольшая лошадка, запряженная в дровни. На мягком сене сидели трое; тот, кто правил, был с рваными ноздрями, у второго были неприятно сдвинуты к переносице брови, третий оказался стариком, с седыми, выбивающимися из-под меховой шапки волосами. За их спинами лежал зеленый сундучок.

Завидя строения обители, возница остановил лошадку. Все трое поднялись на ноги и, несмотря на мороз, распахнули просторные овчинные тулупы. Сняв шапки, они трижды перекрестились, складывая пальцы по-раскольничьему. Только после этого поехали дальше, направляясь к высоким деревянным стенам обители.

У ворот человек со сдвинутыми к переносице бровями вылез из дровней и, подойдя к стене, постучал особенным образом. Растворилось небольшое деревянное окошко. Высунулась голова с длинной бородой, задала несколько вопросов, после чего окошко захлопнулось.

Прошло довольно много времени. Лошадка терпеливо ждала, — она знала, что за стеной для нее приготовлено теплое стойло. Ждали и запахнувшиеся в тулупы путники.

Наконец тяжелые ворота медленно раскрылись. За ними были видны высокие деревянные постройки, ничем не украшенные, только с крестами на крышах. Открывали ворота длиннобородые люди в черных одеждах; они были вооружены, словно находились в осажденной крепости.

Дровни въехали в ворота, которые быстро за ними затворились. Снова вокруг наступила тишина, нарушаемая лишь потрескиванием деревьев, — лес подступал к стенам обители. И только следы могли рассказать о том, что тут только что были люди.

Несколько ранее сержант Преображенского полка Михаил Щепотьев появился со своим отрядом в Повенецком Рядке. Тяжелый путь был пройден, и все, что было нужно, Щепотьев узнал.

Сержант и его солдаты от усталости едва держались на лошадях, да и лошади еле переставляли ноги. Казалось, теперь можно было отдохнуть и набраться сил. Но сперва следовало отыскать Петра, чтобы доложить о выполненном деле. Найти же царя не всегда было просто. Петр на одном месте долго не сидел, и не сразу удавалось выяснить, в какой части обширного государства он находится.

К тому же Щепотьев знал, что немедленно ему придется начать другое дело: царь не спросит, отдыхал сержант или нет. Так, не зная покоя, работал сам Петр, так он заставлял работать всех тех, кто были ему верными слугами.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

КРИКИ ПОД КОРОЖНОЙ БАШНЕЙ

На часозвоне стрелки показывали пять, когда колокол поднимал обитателей монастыря на ноги. Ополоснув лицо холодней водой, Семен спешил к келье настоятеля; здесь он ждал у завесы, пока его не позовут.

Настоятель благословлял своего келейника, и они вместе шли через широкий двор в церковь. Там все уже были в сборе. Отстояв раннюю обедню, монахи отправлялись в трапезную. Двигались крытой галереей, чинно, без суеты. Ни бушевавшая над монастырем буря или трескучий мороз, ни темнота или разыгравшиеся на небе пазори [20], ни какие-либо события не могли нарушить эти, ежедневно повторявшиеся шествия.

В трапезной рассаживались под низкими сводами согласно духовного чина: сперва иеромонахи, за ними монахи-дьяконы, наконец просто монахи и послушники. Хором исполняли молитву, и старший благословлял еду. По утрам кормили селедкой с луком и хреном, кашей с коровьим или постным маслом. Ели не спеша, громко чавкая, запивая еду квасом, изготовлением которого монастырь славился по всему Беломорью; кваса этого пили сколько хочешь.

Мирские трудники кормились в своих подвалах прямо на нарах; еда у них была скудной; единственно, в чем она сходилась с монашеской, — давали по кружке кваса.

Во время еды в трапезной кто-либо читал «жития святых». Чтец должен был не только владеть грамотой, но и уметь внятно произносить слова. К этому хорошо подходил Семен, и ему вскоре стали поручать чтение.

После утренней трапезы настоятель обходил монастырь. Семен следовал за ним со свитком в руках, чернильницей у пояса и пером за ухом. В свиток заносились усмотренные непорядки и сделанные распоряжения. Шли на мельницу, в квасоварню, заходили в сараи, где солили рыбу и выделывали кожи, — не пропускали ни одного места, где происходила работа или хранились запасы.

Когда входил настоятель, мирские трудники вскакивали на ноги, а монах-приказчик докладывал о производимой работе. Сперва настоятель благословлял работавших, затем начиналась проверка; наиболее усердным митрополит давал целовать свою руку, а на нерадивых накладывалось наказание — от поклонов перед мощами Зосимы и Савватия до битья плетьми.

Затем настоятель, уединившись с келарем и казначеем, обсуждал хозяйственные дела. У монастыря по всему побережью Белого моря имелись соляные варницы, а в горле Белого моря и на Мурмане — рыболовные и зверобойные промыслы. В Керетской Волостке монастырем производилась добыча «мусковита» — так называли в то время слюду, — а неподалёку от Сумского Острога выплавляли в домницах озерную и болотную руду. Подворья, через которые монастырь вел торговлю, имелись в Холмогорах, Архангельске, Вологде, Новгороде и в самой Москве; на юг шла соль, кожа, смола, ворвань, соленая рыба, «мусковит»; на север привозили хлеб, холст, железные изделия. Монастырь вел торговлю с иноземцами и давал деньги в рост. Летом на Соловецкие острова — «поклониться Зосиме и Савватию» — приплывали богомольцы, что приносило монастырю немалый доход.

Часы отбивали двенадцать, и все снова собирались в трапезной. На этот раз монахов кормили холодным из рыбы, щами с кислой капустой, треской или палтусом [21], киселем из овсяной муки. Семен читал и во время этой трапезы.

Вернувшись к себе, настоятель отдыхал, — в монастыре в это время соблюдалась тишина. Проснувшись, настоятель призывал к себе келейника.

И тогда для Семена начиналось самое интересное: в старой оружейной палате, помещавшейся под одной из церквей, были свалены груды старинных книг и рукописных свитков. Книги эти писались от руки или печатались еще до того, как патриарх Никон произвел в начале второй половины семнадцатого столетия церковную реформу. Рукописные свитки были хозяйственными донесениями, счетами, планами производимого в монастыре строительства, документами на приобретение промыслов, пожен, леса; были здесь и старинные летописные своды. Семен приносил все это в келью настоятеля, и они вместе составляли монастырскую летопись. Многие книги и свитки Семен брал к себе в келью под лестницей и по ночам, при свете огарка, перечитывал по нескольку раз. Что молодой помор сам не мог понять, настоятель ему терпеливо разъяснял. Настоятель поощрял в молодом поморе такую жажду чтения, — в монастыре, кроме него, этим мало кто интересовался [22].