Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман - Севастьянов Анатолий Александрович
Росин был в новенькой гимнастерке, в брюках из «чертовой кожи». На голове коричневый берет. Через плечо в кожаном футлярчике фотоаппарат. В лодке объемистый зеленый рюкзак с блестящими пряжками. На нем двуствольное бескурковое ружье двенадцатого калибра.
Свежий речной воздух заполнял грудь. Над головой было чистое небо, и только вдали на горизонте тянулась полоска ярких белых облаков. Эти далекие облака подчеркивали тот радостный простор, ту необъятную ширь, в которую плыла их лодка. Легкая долбленка неслась так, что у носа появились буруны.
— Видно, держал весло в руках?
— Приходилось.
— У приезжих это не часто. Другой в долбленку и сесть не смеет. А сядет — зараз носом в реку. Ты только не рви веслом воду, не спеши: устанешь скоро. А нам весь день грести. Таперича дней пять только и делать, что грести. А там еще и на себе тащить придется.
Деревушка пропала за поворотом» но среди сосен виднелись низкие шалаши в два–три венца с двускатной берестяной крышей, какие?то сосуды, старые нарты, лыжи, истлевшая одежда.
— Это что такое? — Росин приподнялся в лодке.
— Хантыйское кладбище.
— Как же хоронят в этих шалашах?
— Да не сейчас ведь, раньше. Тогда и гроб не делали. Отпилят у долбленой лодки корму и нос, в нее и кладут. Чуть землю покопают, а сверху этот шалаш. Старухи по праздникам и кормить, и поить покойников ходили…
За кладбищем по берегам пошел кедрач и ельник. Причудливые корни вывороченных деревьев были похожи на сказочные существа, хранящие тишину тайги. Тут поневоле не плеснешь веслом. Все настороженно, тихо, и казалось, вот–вот из?за коряг появится медвежья морда.
Справа берег обрамляла длинная полоса желтого песка, слева до самой воды спускались заросли травы и кустарника.
— На карте Тарьёган — последний населенный пункт на этой реке, — сказал Росин. — Никаких селений больше не будет?
— В эту сторону не будет. Старое зимовье только. Тринадцать песков отсюда.
— Каких песков?
— А вот видишь, по одну сторону песок тянется. По другую нету. Повернет река — песок на ту сторону перейдет. Так тринадцать раз переменится песок берегом — и будет зимовье. Мы по рекам все песками мерим.
— Как же ими мерить? Один песок на двести метров, Другой километра на два тянется.
— Это верно. Однако реки наши никто не мерил, верстовых столбов нету. Как скажешь, к примеру, где старое зимовье? У тринадцатого песка. Где кедрач хороший начинается? У осьмнадцатого песка. Ты не гляди — пески разные. Это если один с одним мерить. А десяток с десятком — на одно и выйдет.
— Я когда?то думал, тут кедры одни, пихты, лиственницы, елки с соснами. А здесь вон сколько берез, — сказал Вадим.
— Как же без березы? Она тут для всего нужна: на нарты, топорища, ручки, да мало ли… А что тебя по охотницкому делу учиться заставило? — неожиданно спросил Федор. — Что там у вас, под Москвой, охота шибко хорошая? Отец?то не охотой промышлял?
— Нет, не охотой! — Росин засмеялся. — Он у меня слесарем был. А в лес, правда, каждое воскресенье ходил. И меня другой раз брал. Я тогда еще в школе не учился. Вот, наверное, с того времени и привык к лесам. Потом все свободное время в лесу пропадал. Товарищ у меня — Димка, так нас с ним матери с фонарями ночью разыскивали. В каникулы с темна до темна в лесу. Охотились с луками. Ничего не убивали, конечно. А потом, в войну, ружье после отца досталось. Так вот и привык к лесу, и в институт такой поступил. А Димка ихтиологом стал, рыб изучает.
Росин помолчал, улыбнулся своим мыслям, потом продолжал:
— Мы с ним еще в четвертом классе путешественниками хотели стать. Потом узнали, что просто путешественников, без специальности, не бывает. Решили стать биологами. А позже, классе в девятом, оказалось, что и в биологии выбирать надо. Вот и выбрали… Так что, можно сказать, с детства мечта.
— А не наскучит по урманам?то мотаться?
— Тебе же вот не наскучило.
— Я привычный. А надоест если, тогда что?
Росин усмехнулся:
— В канцелярию сесть можно, в «табуретный рай», как у нас говорили. Туда и с нашей специальностью можно.
— Ну а женишься? Все одно, так и будешь в тайге? А она как?
— В экспедициях врачи тоже нужны… Федор, а это ведь тринадцатый песок.
— Вон и зимовье. — Федор кивнул на груду зеленых ото мха полуистлевших бревен. — Однако время чай варить.
Лодка прошуршала носом по песку и остановилась. Росин вылез, подтащил лодку подальше на берег. Достал из кармана блокнот с привязанным к нему карандашом и начал писать.
Синеватый дымок змейкой потянулся кверху — Федор разжег костер. Подвесил над ними отчищенный Натальей котелок, притащил из лодки мешок с продуктами, расстелил чистую полотняную тряпицу, поставил на нее кружки, положил хлеб.
— Полно писать?то, чай готов. Попьем — и дальше.
Росин подсел к Федору, взял кружку и с удовольствием начал потягивать пахнущий дымком чай…
— Ты допивай, а я вытаскивать пойду.
— Чего? — не понял Росин.
— Из лодки все. Тут перетаска.
Оказалось, река делала петлю, и с давних пор здесь перетаскивали грузы и лодки посуху, чтобы скоротать верст двадцать.
Сначала понесли лодку.
Валежник, растопыренные шишки, дорожки муравьев — совсем не часто ходили тут люди. По сторонам вперемежку и сосны, и ели, и кедры. А вот пихта. Деревья всех возрастов. И старые — в обхват, и вовсе мололые — чуть от земли.
Неожиданно тропинка нырнула вниз, прямо в темную от нависших ветвей воду.
— Смотри?ка, Федор!
На сосне, на виду у всех, кто пройдет этой тропкой, висело хорошо смазанное ружье.
— Ты чего по сторонам смотришь? — спросил Федор.
— Смотрю — есть, что ли, кто поблизости?
— Нет, паря, никого. Это с нашей деревни ханта берданка. Пойдет на промысел — возьмет. Потто ее в деревню таскать.
— А не получится: придет, а ружья нет?
— Куда же денется? — засмеялся Федор.
— А возьмет кто?нибудь! Ведь народ всякий бывает.
— Нет, свои не возьмут, а чужого народа здесь нету. А вон, гляди, береста — там у него припас патронов схоронен. Идем, что тут стоять.
Вот уже сколько раз встречался Росин и раньше, и тут, в Тарьёгане, с этой простотой нравов, с полнейшим доверием хантов. Но это всегда удивляло его. А теперь особенно. И как же не удивляться: даже ружье можно хранить в лесу, на сучке, так же надежно, как дома.
Вскоре представился случай еще раз убедиться, как верны здесь люди своим обычаям. После недолгого отдыха, когда опять легко работалось веслом и отплыли уже километра два, Федор вдруг спохватился:
— Обожди?ка. Давай к берегу! Забыл на стоянке. Вернуться нужно.
Еще не поняв, в чем дело, Росин вылез на берег и принял у Федора вещи.
— Ты погоди здесь, на порожней?то мигом обернусь.
Федор сильно оттолкнулся веслом, и долбленка быстро заскользила по течению.
— Да чего ты забыл?! — крикнул Росин.
— Забыл…
«Чего забыл? Таган, кажется, сказал. Какой таган? Вроде никакого и не было», — подумал Росин и, устроившись поудобнее на берегу, опять достал свой блокнот.
В стороне что?то зашуршало, Росин взглянул туда. От берега отвалился кусок земли и, рассыпаясь, покатился вниз…
Росину всегда было приятно видеть такое: и как посыпалась сама по себе земля с берега, и как на твоих глазах упала ветка с дерева. В такие минуты начинаешь чувствовать, что ты опять стал своим в тайге, она перестала тебя дичиться и открывает тайны до этого загадочных шорохов и звуков.
Темно–бурая с белыми крапинками птица размером чуть меньше галки села на елку.
Кедровка. Росин сидел неподвижно, и, не опасаясь его, птица перепорхнула к стволу и забралась в гнездо. «Как обычно, с южной стороны устроила», — отметил Росин и уткнулся в блокнот.
Не успел исписать и трех страниц, а Федор уже вернулся.
— Ты чего забыл? — спросил Росин, заглядывая в лодку. Но в лодке пусто.
— Таган поставить забыл.
— Какой таган?
