Мой знакомый медведь: Мой знакомый медведь; Зимовье на Тигровой; Дикий урман - Севастьянов Анатолий Александрович
Около березы под старым гнилым пнем была нора. Где?то там, в глубине, под корнями, гнездо, выстланное перьями птиц, шкурками и шерстью съеденных горностаем мышей и полевок. Может быть, там уже были маленькие горностайчики. Чтобы не тревожить больше зверька, Росин поспешил уйти. Лодку спустили на воду… Несколько гребков веслом — и за поворотом еще завал. А уж за ним проток, казалось, сплошь завален деревьями.
— Так только кажется. Кое–где и там понемногу плыть можно, — подбадривал Федор.
Проталкиваясь между стволами, медленно двигалась лодка.
Вот оба вылезли на дерево, лежавшее поперек протока, и под ним протолкнули лодку.
Но дальше завал — не протолкнешь. И берега крутые.
— Придется, паря, за топоры.
Вместе со щепками летели брызги. Ухало в воду одно бревно, вздрагивало под ударами топоров другое… Лодка постепенно уходила в прорубленное окно, как под мост. Теперь уже рубил только стоящий на носу Росин. Федор сидел на корме и, ухватившись за бревна, держал лодку. Ухнуло в воду очередное бревно, и весь завал над головой неожиданно шевельнулся, осел. Оба инстинктивно сжались… Но завал не обрушился.
С опаской посматривая вверх на толстенные валежины, Федор вытолкнул лодку назад. Не спеша закурил, внимательно осматривая завал. Росин положил топор и, растерянно улыбаясь, смотрел то на Федора, то на завал.
— Дай?ка топор, — попросил Федор. — У меня, поди, навыка?то поболе.
Прежде чем рубить, Федор долго осматривал, даже ощупывал каждое дерево… И все кончилось хорошо. Долбленка выплыла из?под завала с другой стороны.
— Так, паря, прорубились, теперь маленько поплывем.
Проток превратился в кладбище лесных великанов. Вековой кедр, поваленный ветром и временем, перегородил собой речку, падавшие деревья сносило течением и прижимало к его корявому стволу. Весеннее половодье приносило бурелом, и так из года в год рос огромный завал. В иных завалах деревья лежали так плотно, что даже солнце не могло пробиться к воде. Вода под ними казалась черной, и из темной глубины изредка показывались громадные полосатые окуни, караулившие добычу среди обглоданных сучьев.
— Опять прорубаться будем?
— Нешто этот прорубишь! Берегом тащить придется. Давай как?нибудь вылезай.
Росин по завалу выбрался на берег. Придерживаясь одной рукой за ветку ивняка, другой брал у Федора вещи и складывал на землю.
Синица–гаичка прыгала по веткам березки, осматривала наросты лишайника, заглядывала в торцы сломанных сучков, в развилки веток.
— Слышишь, бурундуки заговорили? По всей тайге. К дождю, — сказал Федор, подавая рюкзак.
На берегу, на поваленном дереве, сидел на задних лапках нахохлившийся полосатый бурундучок и время от времени трункал, не обращая внимания на людей. Росин давно уже, к неудовольствию Федора, наводил на бурундука фотоаппарат то с одной, то с другой стороны.
Лодку приходилось то поднимать над головой и протаскивать поверх сучьев, то проталкивать по земле в просвет под завалом, а то просто тащить на спине, обдирая о сучья лицо и руки. Росину к тому же надо было стараться не задевать за сучья фотоаппаратом.
Все на Федоре было уже не один сезон ношено. И эти посеревшие от дождей брюки, и эта линялая, примявшаяся по костям рубаха. Только бродни совсем новые. И он вроде жалел их, старался получше выбирать дорогу.
…За тучами не видно, село ли солнце. Но по сгустившемуся в тайге сумраку чувствовалось: пора готовиться к ночлегу. Небо изредка освещали молнии. Погромыхивал гром.
— На нас туча накатывается. — Федор покосился на небо и туже натянул брезент на остов шалаша.
Росин сел на валежину. Как обычно, в последнее время по вечерам было немножко грустно. «Вернусь из тайги, напишу отчет и обязательно, хотя бы денька на два, в Москву, к Оле… А потом снова в урманы можно…»
Молнии сверкали все чаше, ярче и ближе — то трещиной, то разветвленным корнем, то сплошной вспышкой. Грохот — даже в ушах звенело. Вдруг в самой толще тучи вспыхнул слепящий зелено–белый огонь. Через мгновение погас, но туча еще горела каким?то жутким, фосфорическим зеленым светом.
Ударили по брезенту упругие струи дождя. С новой силой рвали ночь синеватые вспышки. Деревья, протока, трава высвечивались из кромешной тьмы, видениями незнакомого мира.
Ветер метался в вершинах. То тут, то там раздавался треск ломающихся стволов, шум падающих деревьев.
— С таким ветром дождь недолго будет, — проговорил Федор, удобнее укладываясь в шалаше.
Росин лежал на ворохе травы и слушал, как гибли деревья. Но усталость взяла свое… И вскоре он уже не слышал ни шума ветра, ни треска ломающихся стволов, ни громовых раскатов…
Среди ночи разбудил Федор:
— Гарью что?то пахнет.
Путаясь в брезенте, вслед за Федором Росин выбрался из шалаша. Одна сторона неба была озарена густо–красным заревом.
— Ну и подыхает.
— И тайга горит. На нашей речке, однако, откуда вчера свернули. Вечор там пуще, чем тут, сверкало… И насверкало… Сюда бы огонь не повернул.
— Мы же на реке. Чего бояться?
— Ишь ты, река! Тут на обоих берегах хватишь лиха.
— Да от нас до пожара километров тридцать.
— Меньше, однако. Да хоть бы и так. А верховой пожар в ночь до двухсот верст проходит. От него и зверь уйти не может, хоть загодя чует, белки на лету горят… Однако ветер от нас заворачивает. Иди досыпать.
Федор угрюмо смотрел на колышущееся зарево. Гибла тайга, и он бессилен был помочь ей. Он хорошо знал те места, и для него пожар был личным горем.
…Росину казалось — только положил голову на охапку травы, а Федор уже тормошил:
— Вставай. Светло.
Под мокрым брезентом не хотелось даже шевелиться, но надо вставать.
Утренний туман курился над речкой. Росин укладывал в лодку снятый с остова брезент, Федор нес к ней мешок и ружья.
— Смотри?ка, — прошептал Федор, глазами показывая на ту сторону протока. Там, среди поднявшейся травы, лосиха лизала большеухого рыжего лосенка. Он неуклюже расставил длинные, еще непослушные ноги Увидев людей, лосиха подтолкнула его мордой и потихоньку, чтобы не отстал, побежала в заросли ивняка. Росин пожалел, что еще мало света, нельзя фотографировать.
Над сонной водой застучали топоры.
— Прибавила, паря, гроза работы. Гляди, по реке сколько свежих деревьев за ночь подвалила.
— Ничего, пробьемся.
Над головой прошумели мощные крылья. Неподалеку, на вершину кедра, сел глухарь. Росин потянулся за ружьем.
— Обожди, рано, — остановил Федор, хотя до кедра было не больше сорока шагов. Неторопливо протолкал лодку к самому кедру.
Глухарь вытягивал шею, ворочал головой и смотрел вниз. Ни тени страха, только любопытство.
— Почто не стреляешь? — удивился Федор, глядя, как Росин, поцелившись, опустил ружье.
— Это не охота. Все равно что домашнего петуха пристрелить. Никакого интереса. Ведь мясо есть пока.
— Да уж можно бы и подзапастись.
— Такого через завалы таскать не согласишься.
Росин замахнулся на глухаря и свистнул.
Ко, ко, ко! — тревожно заклокотал глухарь и переступил на ветке. Ветка закачалась, глухарь потерял равновесие, замахал крыльями, но не удержался и полетел.
— Ну и в дебри ты меня завел. Глухаря не прогонишь, пока сам не свалится.
Вдруг Росин махнул ружьем и, кажется, не успел даже приложить к плечу, а раздались два быстрых выстрела. Федор краем глаза видел: что?то мелькнуло над головой.
— Давай к берегу, — сказал Росин. Быстро выскочил и вскоре принес из ивняка пару маленьких чирков–свистунков.
— Ловко, паря! Мастер стрелять. Я в тумане и усмотреть не успел.
— Вот этих легче таскать. Да они и вкуснее.
Кедрач отступил, и в низине, как засыпанные снегом, показались заросли черемухи. Не сломлена ни одна ветка. Только для себя цветет тут черемуха. Все заливал пьянящий запах, особенный, смешанный с запахом кедров.
Но дальше опять сдвинули берега, и опять в протоке хаос мертвых деревьев.
Руки уже привычными движениями то вынимали из лодки вещи, то снова укладывали.
