Ребята и зверята (илл.) - Перовская Ольга Васильевна (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
Юля это хорошо понимала и торопилась изо всех сил.
Вот лог уже совсем близко, а сани всё ещё идут вровень.
За поворотом спуск и небольшой подъём на гору. Рядом ещё есть старая, почти заброшенная дорога. По ней и спуск и подъём короче, но гораздо круче.
Юля оглянулась на нас.
— Айда по старой! — махнула рукой Соня.
И в тот момент, когда докторские сани проскакали вперёд, мы резко повернули, провалились в сугроб, выбрались на старую дорогу, ахнули вниз и вылетели наверх под самым носом у гнедых.
— Ой-ой!—вырвалось у киргиза-кучера.— Кондай яхши!'
Теперь только не пропустить их в узком повороте у реки.
Сзади слышны удары кнута. Это докторский кучер в сердцах хлещет по гнедым. Наш Чубарый мчит впереди вдоль самого берега. И вон уже виднеются каменные столбики...
Последний разворот.
— Р-раз!..
Сани сильно накренились, раскатились, и мы, как горох, посыпались на лёд.
Падая, я видела, как мелькнули гнедые и, тяжело дыша, стали у финиша9.
Вытряхнув нас, сани выпрямились. Юля сильно ударилась, но осталась в санях. Она выехала на дорогу, остановила Чубарку и сконфуженно глядела, как мы, прихрамывая и потирая бока, подбирали свои шапки и книжки.
Подбежали докторский кучер и старшая девочка.
Они участливо спросили, скрывая торжество:
— Ну что, все целы? Костей не поломали?
— Не поломали! — буркнула Соня.
Докторские, широко улыбаясь, вернулись обратно, что-то крикнули, и гнедая пара спокойно покатила дальше.
«Тогда считать мы стали раны...»
Соня вывихнула большой палец. Юля разбила зубы, стукнувшись о передок саней, и всё время плевала кровью. У Наташи была шишка на лбу и ссадина на носу, а мне отдавили ногу.
Всем было больно. Но что это за боль! Главное, первыми пришли всё-таки гнедые!
К весне Чубарка совсем выправился и стал, как прежде, драчуном и забиякой. Только забудут запереть ворота, он уже на улице и уже дерётся с чужими лошадьми.
Он умудрялся затевать драку даже в упряжке. Увидит, бывало, на другой стороне улицы лошадь, насторожит уши, выгнет шею гоголем, так, что со стороны даже смотреть трудно, и медленно поворачивает сани. Подходит и начинает обнюхивать.
Долго, изгибая шеи и нетерпеливо топая ногами, стоят лошади, ноздря к ноздре. Потом вдруг завизжат, вздёрнут морды и снова внюхиваются.
Так бывало, если в упряжи. А без неё — другой разговор. Раз, два понюхались — и хвать зубами за загривок! Или повернутся и угощают друг друга увесистыми ударами.
Весной на холмах за посёлком паслось много лошадей. Чубарка неудержимо к ним стремился. И если это ему удавалось, домой его приводили покрытого рубцами, изодранного и искусанного.
Один раз ему так разбили глаз, что сделалось бельмо. И долго мы возились: лечили Чубарку, вдувая ему в больной глаз сахарную пудру.
А то ещё было — от удара напух у него под мышкой здоровый нарыв. Мы ставили ему согревающие компрессы, отгоняли мух, тучей лепившихся к ране, и целую неделю от нас несло йодоформом, как из аптеки.
— Чубарка убежит к лошадям — и его заколотят!.. Запирайте ворота, Чубарый убежит!.. Запирайте конюшню, Чубарый... Кто это оставил открытой калитку? — только и слышалось целые дни.
У нас росли звери и домашние животные, но ни за одним из них не было такого надзора, как за Чубаркой.
Из-за такого несуразного Чубаркиного поведения Наташа рассорилась в детской группе со своей учительницей. Они никак не могли столковаться.
— Какие животные называются дикими, а какие домашними? — спросили у неё.
— Которые живут дома — те домашние, а которые убегают — дикие.
— Ну, назови какое-нибудь дикое животное.
— Лошадь,— не задумываясь, ответила Наташа и пояснила: — Чубарка наш всё время убегает.
— Ну, а домашние тогда кто же?
— Домашние? Лиса, волк. Они никуда не убегают. Только в погреб очень лезут и в курятник.
Взрослым оставалось только расхохотаться.
— Вот история! Всё в голове перепуталось.
Наташу это обидело.
— Нет, ничего у меня не путалось. Жеребец — самое беглое животное. А лиса у нас только по шкафам роется, за сахаром. Я это знаю наверное: лиса у нас живёт целых три года. И волки. И никуда никто не убегает.
Так они и не поняли друг друга.
Учительница не стала доказывать, что исключения только подтверждают общее правило.
А Наташа, когда выросла, сама поняла и очень посмеялась над своей ошибкой.
Соня и я болели свинкой. Шеи у нас распухли, выходить нельзя. Мы сидели и тосковали, запертые отдельно от всех в комнате с надписью «свинюшник».
Снаружи весна, солнце, ласточки, всюду гроздья сирени, и все знакомые ребята уезжают в поле, встречать Первое мая.
Юлю и Наташу тоже пустили встречать. Они прибежали к нашему окошку круглолицые, загорелые и, прижимая к стеклу уже облупившиеся от солнца носы, что-то кричали, рассказывали нам и хохотали. Приводили к окошку Чубарого. Он смотрел через стекло на наши закутанные головы.
Сквозь ограду виднелись линейки с ребятами. Учитель из Михайловки с флейтой, руководительница детской площадки с гитарой... Кто-то принёс фотографический аппарат. Подъехало ещё множество народу.
Стало по-весеннему весело и оживлённо.
Наташу посадили на одну из линеек, а Юля и двое докторят покатили верхом. Мама вышла за калитку, помахала им вслед, а Юле, сверх того, погрозила. Потом пришла к нам в «свинюшник» ставить компрессы.
— Ты что это, мама, грозила?
— А то я грозила, чтобы помнила что надо и ехала поосторожнее.
Юля ехала сбоку линейки и отлично всё помнила. Но эти докторские — ох, и отъявленные же были ребята! — опять стали приставать к ней, чтобы гоняться. Пришлось согласиться.
Тележки пропустили вперёд. Остановились, сгрудились и стали уславливаться, докуда скакать.
С вечера прошёл дождь. Рыхлое, ещё не просохшее поле тянулось к горам и вдалеке словно провалилось в черноту ущелья. Там, где исчезала дорога, чуть маячило сухое дерево.
— Скачем до дерева!
Досчитали до трёх и поскакали.
— Смотрите, гоняются! — закричали впереди на тележках.
Три годовалые тёлки стояли у края дороги. Они повернули головы навстречу лошадям и ждали. Потом задрали хвосты, замычали и ринулись вперёд.
На беду, одна замешкалась перед Чубаркиной мордой. Он споткнулся на полном ходу и сразу упал на колени.
Юлию словно сорвало с седла и бросило о землю.
— Я глянула,— рассказывала после Наташа,— она упала, и голова у неё откатилась в сторону, как арбуз. Ох, как я испугалась! Соскочила с повозки, подбежала, вижу — это шляпа пустая. А Юля лежит с закрытыми глазами. И Чубарый стоит рядом, отряхивается. Потом стал толкать её носом. Тут подбежали чужие и спугнули его. Я закричала: «Чубарку ловите!»—и скорее за ним.
Учителя не успели опомниться, как коротенькие Наташины ноги замелькали вдогонку за лошадью. Все окончательно растерялись: одна в обмороке, другая куда-то умчалась.
Не долго думая, михайловский учитель пустился за Наташей. Замечательная это была картина: вниз по дороге, балуясь и играя, рысил жеребец. За ним, расстегнув пальтишко и сдвинув шапочку на затылок, поспевала толстенькая девочка, а за ней, придерживая рукой падавшее пенсне, бежал учитель:
— Наташа, Наташа, подожди!
Он махнул рукой. Пенсне моментально свалилось. Этого ещё недоставало! Учитель сощурился, замигал глазами и, встав на четвереньки, пристально уставился в грязь.
А Наташа тем временем мужественно топала калошами, не теряя Чубарого из виду:
— Чубарик, Чубарка! Ну остановись ты хоть на одну минуточку!
И Чубарый как будто услыхал — пошёл всё тише, тише и остановился. Он поднял голову и загляделся на коров.
Ну, Наташа, теперь разводи пары! Долой калоши — мешают только. Раз, два — калоши полетели в разные стороны.
Наташа ринулась в обход.
Ох, и жаркий же это был день! Пальто и шапка отправились за калошами.
— Чубаренький! Чубаренький! Тпрусь, тпрусь!
