Буря - Воеводин Всеволод Петрович (книга жизни .txt) 📗
Убежали мы к острову Олень, и как ехать нам выбирать ярус, пал сильный ветер. Перед вечером ярус мы кое-как выбрали, попало пудов восемьдесят трески. Потемнело, и ветер сильный. Ну куда же нам? В Териберку попадать — ветер против не пускает.
Кинули якорь — под берегом отстояться. Ночь, темно, сентябрь уже, и шторм сильный. Ну а под берегом тихо — ветер с горы. И на шнёке в концах заборницы — можно укрыться от дождя или повалиться. Мы дождевую одежду раздели, но остались в сапогах.
— Ночь перестоим, — говорит Новожилов, — утром рассветится, в Кильдин или в Териберку попадать станем.
Вот рассветилось. Ветер переменился, в губу стало забирать. Новожилов говорит:
— Давай будем приготовляться. Из губы выбежим как-нибудь — под парус станем.
Парус приготовили, якорь стали поднимать — канат лопнул. Волна сильная. Парус подняли — брасы порвало, погудало выкинуло за борт, — рулем действовать невозможно. Парус затрепыхался — разорвало его. Нам уже и бежать нечем. Мы давай отгребать — никак невозможно. Волна сильная. Вот нас и прибило на берег. Наш старшой на заборницу выскочил, закричал:
— Ребята, выскакивай на берег!
Я посмотрел — берег крутой, захватиться не за что. Александр кричит:
— Стой, не выскакивай!
А наш старшой, Новожилов, уж выскочил. Его волной с берега сбросило. Он в море попал под шнеку. Там его и зашибло. Мы поглядели с Александром, — видно — только дождевой одежды полу понесло. А потом и это исчезло. Вдвоем остались. Не стало товарища. Надо нам, значит, вдвоем спасаться.
Александру вера была обронить мачту и положить поперечно, чтоб шнека не опрокинулась. Он ванты отдал, хотел мачту обронить — его волной из шнека вон вытянуло. Волна прокатилась, я остался в шнеке один. Стою на носовой заборнице, вижу — товарищ мой в море сажени за две. Я ему помахал рукой, он мне сигнал подает. У нас буглинный шест был запихан в дырки, чтоб его волна не вынесла. Я этот шест ему и вытянул. Только я до него достал и он на шнеку влез — волна через нас перекатила. Я стою, зуб на зуб не попадает, холодно, и понимаю, что не продержаться, а ему ещё хуже — фыркает и глаза трет.
— Сашка, — кричу, — скачем на берег! — А он мне кричит:
— Подожди, не выскакивай, пусть волны обойдутся.
Ну, тут как будто действительно тише стало. Мы и прыгнули. Я-то как в воду попал, совсем было и ослеп и оглох, а он изловчился как-то, сам вылез и меня за руку вытянул.
И вот вылезли мы на берег, холодные, мокрые, — и ни спичек, ни хлеба.
Как отлежались немного да отдышались, так меня всего от голода и свело. А кругом от ягод морошки в глазах желтит. Я привалился, ем, отойти не могу, а Александр мне:
— Не ешь, не ешь! Тощому нельзя ягод помногу есть.
Еле он меня оттащил, посадил в заветерье и объясняет:
— Слушай ты, — говорит, — меня, Свистунов. Опомнись ты бога ради, несчастный ты человек. Похлопай ты себя руками, согрейся. Нужно нам идти в становище.
А было это в губе Типонихе, между Малым Шоленьем и Кильдином. И нужно было нам перебрести реку Типониху. А река эта не глубока, а быстра. Нельзя брести — собьет. Пошли мы кверху. Не знали, мелко ли, потом думаем: что ж, давай перебредем. Перебрели кое-как, пошли версты четыре до реки Климковки. Я версту шел, потом изнемог. Молодой ещё был, устал, истощал. Александр меня кое подведет за руки, кое волоком подтянет. Ещё нам дождя и ветра послало навстречу. Идти тяжело. Голову положишь книзу и так идешь. Я прямо осиротал весь. Дошли до речки, а тут ещё с высокой горы спускаться. Александр, меня тянувши, сам стал из сил выбиваться. Усадил он меня за камень в заветерье.
— Не спи, — говорит, — не спи, шевелись, согревайся. Я пойду в жилье и людей пошлю.
Вот я и остался один. Шевелился, согревался и засыпал — и вот уж совсем ослабел, а Александр пошел один в становище.
Он спустился к берегу и увидел — внизу наволочены ёлы и шнеки. Он стал искать хоть какой-нибудь кусок, думал — забыли, но ничего не нашел. Кое-как перебрался через речку. Надо было ему подниматься в гору полверсты, и он за эти полверсты отдохнул раза четыре. Так он выстал, что, как зайдет в заветерье, так и засыпает. Но всё-таки дошел в становище.
На улицу народ высыпал.
— Откуль, — говорят, — ты такой?
А он говорит:
— Оттуль, из потопа. Там, — говорит, — у столба, за камнем человек есть. Может, он живой или нет.
Ну, тут с него всё содрали, сухое надели, накормили. Человек ожил, согрелся, а люди забегали, за мной собираются, и в скором времени вшестером вышли. Нашли меня, еле добудились. Вести хотят — у меня ноги не гнутся. Принесли на носилках, повалили на печку, и я там оттаял. Только потом по всему телу водяные пузыри пошли. Еле вылечился.
— Вот и всё дело, — закончил Свистунов. — Так я в первый раз в жизни тонул.
Студенцов выпустил тучу дыма.
— Батька мой, — сказал он, — тоже погиб где-то на шнёке.
Полтора Семена сидел всё время забившись в угол. Густая тень скрывала его от нас. Все даже вздрогнули, когда из темноты раздался его голос.
— А у нас в деревне, — пробасил он, — один, некто Федорчук, в озере стал тонуть, а другой, некто Федосеев, протянул ему оглоблю, да не рассчитал и цоп по голове. Федорчук-то не утонул, но от оглобли повредился. Так что вышло одно на одно.
Он замолк. Все помолчали, потом Донейко сказал очень ласковым голосом:
— Зачем ты скрываешь правду и даже выдумал какого-то Федорчука? Ведь это тебя оглоблей стукнули по голове.
Фетюкович тихонько прыснул в кулак. Полтора Семена удивился ужасно.
— Меня? — спросил он. — Почему меня? Я в это время вовсе овец пас.
Свистунов безнадежно махнул рукой.
— Тонул в озере, может, и Федорчук, — сказал он, — а оглоблей тебя стукнули. Это уж сразу видно.
По-моему, Полтора Семена в самом деле усомнился, не его ли треснули по голове.
— Как же так? — протянул он неуверенным тоном. — Я же в это время овец пас.
Вероятно, полемика продолжалась бы еще долго, но капитан поднял руку. Мы замолчали. Стало ясно слышно, что кто-то идет по коридору. Овчаренко открыл дверь. В каюту вошел Балбуцкий.
— Николай Николаевич, — сказал он. — Ветер переменился.
— Откуда? — спросил капитан.
— Наискосок в корму.
Капитан встал, надел фуражку и вышел. За ним зашагал Балбуцкий. Когда открылась дверь на палубу, мы услышали резкий свист ветра. Дверь закрылась, и снова была тишина. Я перевернул подушку не нагретой еще стороной. Мне было очень приятно и спокойно лежать. Я только боялся заснуть. В то время я ещё не понимал, какое может иметь ко мне отношение перемена ветра. Понять это мне пришлось очень скоро.
Глава XXVIII
ВЕТЕР ПЕРЕМЕНИЛСЯ
Пока ветер дул с востока, мы были защищены от него высокими плечами острова Старовер. Если бы ветер не менялся, мы могли бы спокойно ожидать помощи. Но ветер менялся постепенно и неуклонно. Он шел по часовой стрелке — из северо-восточного превратился в восточный и из восточного — в южный. Поэтому сначала, когда мы сели на банку, мы не были полностью защищены от него. Он дул с северо-востока, и Старовер, находившийся от нас прямо на восток, только смягчал его силу. Когда я ходил в камбуз, мне казалось, что ветер совсем стих. В это время он дул с востока, и Старовер принимал на себя всю его силу. Поэтому теперь Старовер оказывался в стороне и защищал нас всё меньше и меньше. Сейчас еще Ведьма смягчала удар, но скоро, когда ветер подует с юга, полузатопленное судно окажется без всякой защиты, под прямым напором ветра.
Я, повторяю, в то время не понимал всего этого. Мне было тепло и удобно; и какое мне было дело, что где-то за крепкими железными бортами меняется ветер. Понимали ли это сидевшие внизу мои товарищи? Понимали, конечно. Теперь, вспоминая эти часы, я вижу, что поняли сразу же, но не показали вида, и никто, казалось, не обратил внимания на поспешный уход капитана. Разговор продолжался, как будто ничего не случилось.
