Буря - Воеводин Всеволод Петрович (книга жизни .txt) 📗
Есть мне не хотелось, мне хотелось только согреться как следует. Я влез на верхнюю койку и закрылся одеялом. Я ещё вздрагивал, но щеки мои уже горели.
— Это что, — сказал Студенцов, продолжая разговор, прерванный моим приходом. — Вот если шторм продержится ещё дня два, тогда будет волна действительно большая. Мне Сизов рассказывал, что, когда они штормовали у Святого Носа, у них волной залило трубу. Представляете, что за волна была. В этот же шторм у них, между прочим, произошел удивительный случай. Фокина знаете? Он боцманит на «Акуле». Так вот этого Фокина смыло с полубака. Конечно, сразу спасательные круги, то, се, но куда ж тут, — дело конченное, тем более, что шлюпку спустить невозможно, Ну, ладно. Горюют все, — потеряли товарища, и идет на них новая волна, нашла и схлынула. Схлынула, а на корме лежит Фокин. Живой, здоровый и даже не сильно расшибся. Пошел, чаю выпил, переоделся и снова стал на работу.
— Это повезло человеку, — сказал Донейко.
— Сизов говорит, — добавил капитан, — что это всё так быстро случилось — они даже не сообразили сначала, что, собственно, произошло. Потом уж смеются: «Ты, брат Фокин, не с того ли света?» А он отвечает: «А ну их, на том свете. Не понравился я им, обратно послали».
— Салопай этот Фокин, — возмущенно сказал засольщик, — только и мозет сутки сутить.
— Ну, ну, — окликнул его кок, — экий ты злобный парень! Иди лучше есть, — тебе на вахту пора.
Балбуцкий и засольщик присели к сковороде и стали вылавливать вилками куски баранины пожирней.
— Да, — сказал капитан, посмотрев на часы, — через три минуты надо сменять.
Балбуцкий набил рот булкой и мясом, встал и сказал, с трудом выговаривая слова:
— Ладно, потом докушаем.
— Наденьте плащи, — сказал Овчаренко, — всё-таки теплей будет.
Балбуцкий стал натягивать огромный брезентовый плащ. Он путался в нем, рукава спускались ниже рук, ноги наступали на полу. Румяная рожа выглядывала из непомерно большого капюшона. Он был похож в этом плаще на мальчишку в отцовском пальто. Засольщик продолжал набивать рот и жевал с невероятной энергией.
— Вот чорт, — издевался над ним кок. — Говорить — так зубов нет, а жевать — так находятся.
Ответить засольщик не мог. Из набитого рта выходили только невнятные звуки. Он погрозил кулаком, с трудом запихал в рот огромный кусок баранины, схватил плащ и вышел. Путаясь в полах плаща, Балбуцкий пошел за ним.
— Можно всем есть, Николай Николаевич, — сказал кок. Он поставил табурет между койками и на табурет сковороду с новой партией баранины и картошки.
— Фетюкович, — крикнул капитан, — идите ужинать!
Фетюкович обернулся.
— Сейчас, сейчас, Николай Николаевич, — сказал он. — Кажется, вызывают. — И, отвернувшись, продолжал крутить регуляторы.
Дверь открылась, и вошли Свистунов и Полтора Семена. Они скинули плащи и, ежась и потирая руки, подсели на койки.
— Ну что? — спросил капитан.
— Всё то же, Николай Николаевич, — сказал Свистунов. — На Старовере сменился дозорный, сигналят, что всё благополучно. — Он взял вилку и с деловым, озабоченным видом приступил к еде. Полтора Семена уже ел, торопясь и чавкая.
— Слюсарев! — крикнул капитан. — Что же вы?
Я согрелся под одеялом, и мне очень не хотелось вылезать. Приятная дремота охватила меня, и сон прельщал меня гораздо больше еды. Но я понимал, что меня не оставят в покое. Я скинул одеяло и спрыгнул с койки.
— Садитесь, — сказал Овчаренко и подвинулся. — Вот вам вилка.
Мне было очень жарко. Мне было так жарко, что у меня запеклись губы. Мне совсем не хотелось есть. Я с трудом жевал маленький кусочек мяса, пока остальные уплетали, кусок за куском. Я не принимал участия в разговоре, который велся ртами, набитыми до отказа, и касался главным образом вопроса о том, что, кто, где и когда ел. Постепенно вилки замедляли движение, и сковорода пустела. Капитан первый кончил есть и стал набивать трубку. За ним отложили вилки Донейко и Овчаренко, уже и кок и Свистунов с удовольствием пускали дым, и только Полтора Семена тщательно подбирал остатки, когда Фетюкович обернулся и крикнул:
— Вызывают, Николай Николаевич!
Студенцов шагнул к нему, но Фетюкович включил репродуктор, и Студенцов так и остался стоять, жадно слушая зазвучавший голос.
— Команды «РТ 89»-го и «РТ 90»-го, — говорил голос, — передаем сводку спасательных работ. В случае, если вы, не имея возможности передавать, можете принимать на аварийный приемник, прослушайте внимательно местонахождение спасательных судов и поисковых партий.
— Платон Никифорович, карту, — отрывисто сказал капитан. Овчаренко выбежал из каюты.
— Пройдя район вашего местонахождения на шестнадцать часов, то есть на время получения от вас последних сводок, — продолжал голос, — двенадцать «РТ» и три эсминца дошли до берега. В море была обнаружена разбитая шлюпка и спасательные круги с «РТ 90». Поиски решено продолжать по побережью и островам.
В каюту вбежал Овчаренко с пачкой карт в руке. Студенцов отобрал одну из карт и склонился над нею. Медленно и отчетливо голос из репродуктора перечислял местонахождение и направление пути каждого «РТ», каждого эсминца, каждой береговой поисковой партии. Студенцов отмечал их на карте стрелками. Из-за его спины мы смотрели на карту. Вот за этим маленьким островком находимся мы. Вот из-за этого мыса идет нас искать «РТ». Но нет, он пройдет стороной, он уйдет сюда вот, в залив, и напрасно потратит время. Только что из этой бухты к востоку от нас вышел эсминец. Сейчас он свернет к востоку. «К западу, к западу!» — хочется крикнуть ему, но нет у нас голоса такого, чтобы он услышал. Следя по карте, мы могли представить себе весь план поисков. Тральщики и эсминцы планомерно обходили заливы и губы, мысы и острова. Они двигались вдоль берегов, вызывая нас длинными гудками, и десятки биноклей рыскали по скалам, отыскивая наши сигналы. Берегом шли сухопутные партии, но, конечно, они могли обыскать только маленькую часть берега. Голос в репродукторе монотонно перечислял губы, заливы и острова, а мы всё ждали и вот, наконец, услышали.
— Выйдя из губы, — сказал голос, — тральщик направится к островам Старовер и Ведьма и обойдет каждый из них вокруг.
Он продолжал ещё говорить, но мы больше не слушали. Капитан циркулем измерял расстояние.
— С изгибами миль тридцать, — сказал он, — четыре, часа, ну, будем считать пять. — Он сложил карту и сел на койку. — Отдохнем, позавтракаем, — и, пожалуйста, судно подано.
— Подавайте сигналы, — говорил голос, — спокойно ожидайте помощи. До свиданья. Через час вызовем вас опять.
Голос замолчал, и Фетюкович выключил аппарат.
— Электричества жалко, — объяснил он. — Надо экономить аккумуляторы.
Я снова залез на верхнюю койку и с наслаждением вытянулся на постели. Я всё-таки очень устал. Я с удовольствием бы уснул, но боялся, что меня не разбудят на вахту, а мне ужасно не хотелось оказаться слабей и беспомощнее других. Внизу подо мной шла неторопливая беседа.
— Вы, Свистунов, в первый раз тонете? — спросил Овчаренко.
— Что вы! В первый раз я семнадцати лет тонул.
— Расскажи, пожалуйста, — попросил Фетюкович.
— Да это долго, и кое-кто уже слышал.
— Подумаешь, — вмешался Донейко. — Я, пожалуй, только один и слышал. Не ломайся.
— Да что ж, — Свистунов пожал плечами, — я могу рассказать.
Раньше, знаете, зимовали мы у себя в Заонежье или на Печоре, а на лето ездили промышлять сюда, на Мурманский берег. И вот, году не то в двенадцатом, не то в тринадцатом кончили мы осённую, и пора было уезжать, но нам с товарищем, с которым мы промышляли летом, надо было с купцом Милгой кончить расчеты: сколько забрано, сколько рыбы сдано. Пока Милга рассчитает нас, мы ещё промышляли!
Наживили мы ярус, поехали на море часов в семь поутру. Ярус выметали и убежали к острову Олень. Было на шнёке нас трое: я — мне тогда лет семнадцать было, первый год промышлял — и два камрата: один некто Александр, Сашка, средних лет, хороший рыбак, и второй — Новожилов. Он у купца арендовал шнёку, на которой мы промышляли, и был у нас за старшого.
