Дитя Всех святых. Перстень со львом - Намьяс Жан-Франсуа (читать книги полные .txt) 📗
— А как тебе удаются дела военные? Только не говори мне, что Бог сотворил тебя одновременно банкиром, художником и солдатом.
— Нет, монсеньор, как и все мои соплеменники, я ничего не смыслю в военном ремесле.
— Как же ты добился того, что Куссон выглядит столь прекрасно защищенным?
— Просто я стараюсь подобрать лучших людей и хорошо им плачу. Думаю, окружить себя толковыми капитанами ничуть не хуже, чем самому быть полководцем.
Франсуа помолчал. Ему вспомнилась позиция дофина, будущего Карла V… Он одобрительно кивнул головой.
— Хорошо, Елеазар. Я собираюсь уехать в Вивре. За тобой остаются все те должности, которые доверил тебе мой дядя.
Елеазар Симон поклонился с тем выражением глубокой почтительности, которое Франсуа у него замечал много раз.
— Благодарю вас, монсеньор. Могу ли я сделать вам одно признание? Для меня служить вам — больше чем честь, это священный долг.
— Что за священный долг? Ты ничего мне не должен!
— Не пытались ли вы когда-то, во время чумы, спасти двоих моих единоверцев, рискуя собственной жизнью?
Франсуа дал ему тот же ответ, что некогда епископу:
— Я защищал их потому, что они были невиновны, а не потому, что они были евреи.
Елеазар Симон степенно покивал головой.
— Воистину так, монсеньор. Однако прочие христиане не считают, что можно быть одновременно евреем и невиновным.
Ариетта по-прежнему пела. Она завела какую-то другую английскую мелодию, на этот раз со странным скачущим ритмом, напоминающим то ли топот кавалькады, то ли учащенное биение сердца.
Управляющий опять заговорил:
— Остается последнее дело, монсеньор: требуется судить одного малого.
Франсуа поморщился. Из всех дел он бы предпочел быть избавленным именно от этого. Он бросил взгляд на портрет Ангеррана, чтобы почерпнуть у дяди мужества.
— Кто такой?
— Кличут Дуболомом, но настоящего его имени не знает никто. Он главарь шайки, которая наводила ужас на всю округу. На совести у него столько преступлений и злодейств, что и свидетелей вызывать незачем. Впрочем, он сам признает все, в чем его обвиняют. Прикажете привести?
Франсуа согласился, и Елеазар вышел. Ожидая, пока тот вернется, Франсуа еще раз взглянул на своего дядю. Он был рад, что судьба подбросила ему дело, не слишком утруждающее его совесть. Никто больше этого негодяя не заслуживал болтаться на виселице, возвышающейся над стенами… Наверняка и Ангерран решил бы то же самое.
Елеазар вернулся с Дуболомом, которого вели два стражника. Франсуа невольно поразила наружность бандита. Становилось понятно, откуда взялось прозвище: то был гигант с могучим торсом и окладистой квадратной бородой. Именно таким Франсуа представлял себе Верзилу Ферре или своего предка Эда. Какая досада, что этакая силища пропадает без проку! Какой солдат мог бы из него выйти!.. Франсуа сурово возвысил голос:
— Дуболом, признаешь ли ты свои злодеяния?
Дуболом опустил голову с понурым видом. Он знал, что пришел его последний час.
— Да, монсеньор. И прошу у Бога прощения.
Франсуа уже хотел произнести смертный приговор, но бросил взгляд на портрет Ангеррана, и ему показалось, что он различает там тень упрека. Сир де Вивре посмотрел великану в глаза.
— Расскажи немного о себе.
Дуболом, совершенно сбитый с толку тем, что к нему проявили какое-то любопытство, некоторое время молчал, прежде чем ответить.
— Я был очень молод, монсеньор. И силен. Мне хотелось драться. Когда прослышал о дю Геклене, пошел к нему, в Броонский лес. Да только по дороге наткнулся на шайку Большого Кола…
— Большого Кола?
Управляющий уточнил:
— Кола Дубле, шалопай из соседней деревни, он стал главарем разбойников.
— Знаю… Продолжай, Дуболом.
— Они захотели, чтобы я остался с ними. Сам-то я не хотел, но они меня здорово подпоили. Так я среди них и оказался. А когда Большой Кола помер, они меня выбрали вожаком вместо него. Почти сразу после этого я и попался.
Франсуа задумался. Молодость, пьяный угар… Все это странным образом напомнило ему его собственную историю. Какой мелочи достаточно, чтобы перейти от хорошего к дурному, умереть героем или повиснуть с петлей на шее! Наконец Франсуа заговорил:
— Дуболом, я дарую тебе помилование и даже сделаю своим оруженосцем. Ты должен будешь повиноваться мне слепо и без единого слова. Ты должен будешь защищать меня ценой собственной жизни и дать убить себя, если я потребую. Так я тебя и буду звать отныне: Оруженосец. И это все. Другого имени у тебя не будет. Ты согласен?
Вместо ответа Дуболом упал на колени и сложил руки, бормоча что-то невразумительное.
— Пусть с него снимут цепи и снарядят, как надо! Пусть он подберет себе коня. Завтра мы отправляемся в Вивре.
На следующее утро, в приму, Франсуа, Ариетта де Вивре, Оруженосец и маленький отряд охраны выехали за стены Куссона. Мороз усилился. Ветви деревьев, сделавшиеся хрупкими, как стекло, ломались под тяжестью снега. Время от времени на их пути попадались мертвые, словно окаменевшие, животные. Путники проехали немногим больше часа, когда вдруг из чащи возник черный силуэт какого-то бегущего по снегу существа ростом с теленка. Ариетта вскрикнула. Франсуа выхватил меч, но Оруженосец всего лишь снял свою каску и перекрестился. Он приблизился к Франсуа.
— Не надо тревожиться, монсеньор, это…
Но Франсуа уже вкладывал меч в ножны. Хоть и не сразу, но он уже все понял и взглянул на Оруженосца с ненавистью.
— Я сам знаю, кто это! А ты должен повиноваться мне молча. Одно лишнее слово, и велю тебя повесить!
Через Ренн они проехали на следующий день. Франсуа едва узнал город, который видел дважды: сначала — вместе с родителями, в Иоаннов день, потом — с бродячей труппой, представляя медведя. Но, сказать по правде, Франсуа мало заботил Ренн. По мере того как они приближались к Вивре, он все чаще спрашивал себя, что сталось с замком с тех пор, как он его покинул в тот злосчастный день 1348 года — день святого Мартена…
Замок Вивре постигла судьба корабля, брошенного командой в разгар бури: он стал игрушкой стихий.
Когда разразилась чума, челядь сбежала вслед за хозяевами. Но некоторых болезнь поразила уже слишком глубоко, особенно стражников. Двое из них остались лежать у бойниц, третий — в открытых воротах. В течение долгих месяцев можно было видеть, как они гниют, потом высыхают. Замок Вивре стал проклятым местом. Даже долгое время спустя после эпидемии его все еще называли «чумным замком». Поговаривали, что его охраняет сама смерть и едва только кто-нибудь осмелится войти туда, как тотчас погибнет.
Через много лет англичане и люди из партии Монфора все-таки заняли его. Прошло еще несколько лет, и по какой-то непонятной причине почти все опустошил огонь. Англичанам пришлось уйти. Тогда обитатели деревни Вивре решили поднять замок из руин ради самих себя, чтобы превратить его в убежище. Но едва они начали работы, как небывалый ливень обрушил все то, что еще стояло. Это была последняя попытка. С тех пор замок Вивре — точнее, то немногое, что от него осталось, — был предоставлен медленному уничтожению временем…
Это и обнаружил Франсуа, поднявшись на очередной холм в первый день 1361 года. Морозы закончились; растаявший снег представил взору удручающую картину; заходящее солнце придавало ей еще больше мрачности.
Стены обвалились почти повсеместно, подъемный мост потерял половину своих досок, башни зловеще почернели. Пройдя через обугленные ворота, Франсуа вздохнул. Но Ариетта звонко рассмеялась:
— Разве это не чудесно?
Франсуа посмотрел на нее с удивлением. Они стояли перед большим квадратным подворьем, где была когда-то людская. Чтобы догадаться сейчас, чем было это здание когда-то, надо было видеть его раньше. Самые большие разрушения случились именно здесь: кучи камней, торчащие бревна, битая посуда. Среди обломков и мусора шмыгали бесчисленные кошки.
— Не вижу тут ничего чудесного!
