Дитя Всех святых. Цикламор - Намьяс Жан-Франсуа (полные книги .TXT) 📗

Жан-Франсуа Намьяс

Дитя Всех святых.

Цикламор

***

1 ноября 1337 года Эдуард III Английский объявил войну королю Франции Филиппу VI; это стало началом длительного противостояния, впоследствии названного Столетней войной. В тот же день, незадолго до полуночи, в замке Вивре в Бретани родился ребенок, названный Франсуа. Согласно местному поверью, каждому, кто появляется на свет в последний час Дня всех святых, суждено прожить сто лет…

Начало 1423 года. Прошло больше восьмидесяти пяти лет, и предсказание, похоже, сбывается, поскольку Франсуа де Вивре по-прежнему жив и полон сил.

Он отнюдь не бездействовал за время своей долгой жизни. После множества рыцарских подвигов он занялся алхимией, пытаясь постичь высшую мудрость.

Пережив из-за собственного долголетия всех родных, Франсуа все же обретает истинного преемника в лице правнука, одиннадцатилетнего Анна. Анну де Вивре придется столкнуться с другой ветвью потомства Франсуа, идущей от его проклятой любовницы Маго: с Адамом де Сомбреномом и его женой Лилит, поклявшейся погубить род Вивре.

Но Анн будет также сражаться за Францию, переживающую самый драматический период своей истории. Захваченная англичанами и их союзниками бургундцами, страна стоит на краю гибели.

Если его потомок выйдет из этой двойной битвы победителем, значит, Франсуа де Вивре правильно прожил свою жизнь и будет вознагражден, увидев в свой последний день таинственный свет Севера.

Часть первая

«ВОЛЧЬЯ ДАМА»

Глава 1

УРОКИ ВИВРЕ

6 января 1423 года, на праздник Богоявления [1], в день, когда Анну де Вивре исполнится одиннадцать лет, мальчик, наконец, узнает все.

Сам прадед обещал ему это. Целый месяц после приезда правнука в замок Вивре Франсуа на все его робкие вопросы давал неизменный ответ:

– Скажу на Богоявление.

И вот оно, утро столь долгожданного дня! Холодный, ясный солнечный свет наполнил часовню замка, и священник начал мессу, восславляющую пришествие царей-волхвов к яслям новорожденного Господа.

Глядя на него, Анн де Вивре ангельски улыбался. Да и во всем облике прелестного ребенка чудилось что-то неземное. Белокурый, кудрявый и голубоглазый, он был просто восхитителен в своем широком белом плаще, расшитом золотыми лилиями. Но в этом ангелочке не наблюдалось ничего слащавого или женственного. И никакой наивности не было в его остром и живом взгляде, выдававшем ум и удивительную любознательность. Да и хрупким его не назовешь: крепыш, даже здоровяк – в свои одиннадцать лет Анн де Вивре выглядел тринадцатилетним…

Ребенок смотрел на священника, говорившего на латыни – о волхвах, о звезде, – и эти слова, эта церковь зачаровывали его. Прежде Анн жил в гораздо более пышной обстановке Орлеанского двора, однако впервые он испытывал настоящий восторг, поскольку чувствовал: все здесь имеет к нему самое непосредственное отношение.

Анн де Вивре сознавал, что в свои одиннадцать лет почти ничего о себе не знает. Он не мог помнить матери, умершей через несколько дней после его рождения. Едва ли больше знаком был ему отец, убитый в битве при Азенкуре: ребенку исполнилось тогда всего три года. В Блуа, у герцогов Орлеанских, воспитанием мальчика занимался Изидор Ланфан, оруженосец его отца, но преданный слуга не хотел говорить с Анном о его семье, оставляя эту заботу его прадеду, Франсуа де Вивре: дескать, когда настанет время отправиться к нему, тот сам все расскажет. И вот, в последний день прошлого ноября, Изидор повез мальчика сюда…

Анн отвел взор от алтаря. Кроме священника и его самого в часовне находились только двое. И первым из них был сам носитель титула с незапамятных времен, существо совершенно фантастическое: его прадед Франсуа де Вивре.

Тому минуло восемьдесят пять лет – возраст, который в представлении ребенка связывался лишь с волшебниками и императорами из прочитанных сказок. Да и сам Франсуа величавостью и внутренней мощью, несомненно, походил на них.

Белоснежные волосы, до сих пор густые и кудрявые, красивой волной ниспадали на шею. У старца было очень мало морщин, его черты сохранили совершенную правильность, а глаза – яркую синеву. Даже не слишком наблюдательный человек заметил бы, что они с Анном поразительно похожи.

Одетый в скромное серое платье Франсуа де Вивре был высок ростом, безупречно прям и выглядел внушительным, словно статуя. Но он не подавлял, не нагонял страха. В складке его губ, в блеске глаз таилось что-то лукавое – признак высшей мудрости. Чувствовалось, что этот человек достиг великого знания, но сохранил чувство меры и человечность. Знакомство с истиной отнюдь не отдалило его от прочих людей, но, напротив, сделало снисходительным к их ошибкам и готовым прийти на помощь чужому невежеству.

Второго из присутствующих на богослужении Анн, наоборот, знал очень хорошо, поскольку провел с ним практически всю жизнь. Это был Изидор Ланфан.

Видясь с ним каждодневно, мальчик почти перестал обращать на него внимание. Однако тридцатичетырехлетний Изидор ни в коей мере не являлся заурядным человеком. Хорошо сложенный, с сильными руками и ногами, с мужественным загорелым лицом и открытым взором, он внушал доверие с первого же взгляда.

Оставаясь грозным бойцом, Изидор Ланфан отнюдь не пренебрегал изяществом и хорошими манерами. За длительное время, проведенное при Орлеанском дворе, он вполне усвоил его дух и отлично умел держать себя. Несмотря на простонародное происхождение, Изидор был представителен, словно паж старинного рода. С удивительной непринужденностью он носил красно-черное одеяние – цвета Вивре.

Анн снова посмотрел в сторону алтаря. Тот, кто пел мессу, скоро станет его наставником. Постижение книжной премудрости, равно как уроки владения оружием и верховой езды, начнутся только завтра. Пока Франсуа де Вивре дал своему правнуку отсрочку.

Анн, которого книги влекли не меньше, чем кони и оружие, исподтишка приглядывался к священнодействующему монаху. Будет ли тот столь же хорошим учителем, как ученые клирики Блуаского замка? Удовлетворит ли его ненасытную жажду знаний? Сделает ли его искусным в латыни и французском языке, о чем мальчик так мечтал?

Когда Франсуа де Вивре призвал молодого монаха для обучения своего наследника, он тоже задавался этими вопросами – и ответил на них утвердительно.

Того звали брат Тифаний, и было ему двадцать пять лет. Его, сироту из деревни Вивре, в самом юном возрасте приняли к себе монахи аббатства Мон-Сен-Мишель. Мальчик тотчас же проявил замечательные способности к учебе. А поскольку подобрали его на Богоявление, то и назвали так, как обычно именуют всех рожденных в этот день, Тифанием, и с тех пор другого имени у него не было.

Последнее обстоятельство определило выбор Франсуа. Человек, оказавшийся под покровительством того же самого святого праздника, что и Анн, обязательно должен иметь с ним какое-то сходство. Франсуа де Вивре верил в силу дня рождения и имел для этого веские основания, ведь обстоятельства его собственного прихода в этот мир были, по меньшей мере, исключительными…

У брата Тифания были красивые волосы глубокого черного цвета. Ладно скроенный, с приятным, проникновенным голосом, воспитанник аббатства Мон-Сен-Мишель казался в своем роде точным повторением Изидора Ланфана, только в образе ученого монаха. Некоторым образом это было совершенно естественно: ведь оба они приставлены к одному ученику – чтобы совершенствовать и тело его, и дух.

Месса продолжалась. Брат Тифаний говорил о путеводной звезде волхвов:

– Vidimus stellam ejus in Oriente et venimus cum mune– ribus adorare Dominum… [2]