Булатный перстень - Плещеева Дарья (читаем книги онлайн txt) 📗
Затем лодочнику велели править вверх по Средней Невке и понемногу забирать к Крестовскому. Ероха с Ефимкой скинули верхнее, остались в исподнем и с того борта лодки, что был обращен к Крестовскому, ушли в воду.
Две головы, черная и светлая, медленно двигались к Елагину, Михайлов смотрел вслед и завидовал. Он понимал, что Ероха плывет медленнее, чем умеет, из-за Усова, и все равно сердился: будь он на Ерохином месте, показал бы крестничку, что есть настоящее плаванье. Нырнув в десятке сажен от берега, вынырнул бы уже на самом мелководье.
— Подплывают, — сказал Новиков. — Надо бы отвлечь. Споем, что ли?
И затянул прежалостно на одной ноте:
— Когда б я птичкой был,
Я к той бы полетел,
Котору полюбил,
И близко к ней бы сел,
Коль мог бы я, запел:
«Ты, Лина, хороша,
Ты птичкина душа!..»
Тут у него с непривычки к пению пресеклось дыханье.
Родькин хохот слышно было, пожалуй, в самом елагинском дворце.
— Птичка, — твердил он, — птичка!..
— А что ж? Глотка у меня мощная, голос на сто сажен уж точно улетел, разве ж я часовых не отвлек? — даже обиделся Новиков.
— Моя теща в таких случаях беспокоится, как бы от музыки молоко не скисло, — заметил Михайлов.
— Ну, сам тогда пой, — обиделся Новиков. — А я послушаю, и, коли от твоего пения зубы не разболятся…
— Да ну тебя, — сказал он, вглядываясь в береговую кромку. — Сдается, они отыскали створ. А часовой — вон появился, коли это доподлинно часовой…
Тут фигура на валу пропала. Только что была — и сгинула.
— Вперед, братцы! — приказал гребцам и лодочнику Михайлов. — Вон туда правьте, где меж травы что-то чернеется!
Через десять минут лодка уже шла вдоль вала.
И тут на валу появился Ефимка.
— Крестненький, это был часовой, с пороховой трубой! — доложил он.
— Фальшфейер, — догадался Михайлов. — Основательно они подготовились. А где Ерофеев?
— С часовым разбирается. Мы его связали.
— Канал нашли?
— Нет никакого канала. Может, он дальше будет?
— Позови Ерофеева.
Ероха явился с новостью: он узнал часового, это был матрос с «Ростислава», раненый в мякоть бедра и оттого вывезенный с судна в госпиталь. Он ничего не знал, кроме того, что мичман с «Ростислава» отыскал его в госпитале и привез с собой. Приказание было дано такое: коли кто приблизится на лодке, сигналить огнем.
— Фальшфейер знатный, — сказал он, показывая аршинную картонную трубку. — Не простой, сдается, а синий.
— Как ты это проверишь? — спросил Новиков. — Не на вкус же? В одном фунте пороха шесть унций муки ни за что не ощутить.
— Днем и на глаз можно. В синих фальшфейерах к селитре и сере добавляют такие кристаллы растертые, золотого цвета, как называются — у канониров надобно спрашивать.
— Матрос с флагмана, этого еще недоставало, — проворчал Михайлов. — И на самом флагмане измена. Отчего государыня не уберет Грейга? Ведь в нем же корень зла! Может, он сам и прислал сюда своих людей?
— Погоди за государыню решать, — одернул его помрачневший Новиков. — Нужно перетащить часового в лодку. Он, может статься, Ржевскому пригодится.
— Шешковскому он пригодится!
Малость успокоившись, решили — лодка медленно пойдет вдоль северного берега острова, а Ероха с Ефимкой — пешком вдоль прудов, высматривая других часовых.
Оказалось, тот, которого пленили, был единственным. Его поставили в стратегически правильном месте — он видел бы и тех, кто норовит пристать к южному берегу, и тех, кто хочет войти в Большую Невку.
Двигаясь вдоль северного берега, сперва не видели ничего, кроме вала; потом заметили вдали крышу дворца; наконец, на небе явился за кронами деревьев силуэт старинной круглой башни с островерхой крышей.
— Вот он, павильон, — сказал Ероха. — Что дальше делать будем? А, Михайлов?
Ржевский просил вывезти только Александру — это исполнить не удалось, и даже если бы сенатору михайловская команда ему понадобилась — он бы попросту не знал, где ее искать.
— Подождем, — отвечал Михайлов. — Ржевский сказывал, главный затейник отчего-то не любит дневного света и приедет лишь в потемках, а без него не начнут.
— Ну так потемки — вот они… небо-то пока светлое, а там, под деревьями, уже мрак, — заметил Новиков.
— Надо, пока светло, высадиться, — предложил Родька. — И тропинку найти. А то вал высокий, а вы, Алексей Иванович, хромаете.
— Нет, надо пройти еще вперед, там точно есть канал, и через него мы войдем в большой пруд, — возразил Ероха. — А от пруда до павильона — шагов с сотню, не более, ей-богу! Я знаю, я там был!
Канал был узок, лодочник страх как не хотел входить туда, насилу уломали. Потом лодка пересекла пруд с севера на юг, и общими усилиями высмотрели подходящее место для высадки, — маленький невысокий мыс.
— Отведи лодку на середину пруда, — велел Михайлов лодочнику. — Мало ли что. И жди нас. Мы покричим, если что.
К павильону шли гуськом — впереди, разумеется, Ероха, белея во мраке исподним, за ним Новиков, дальше — Михайлов и Ефимка. Замыкал шествие Родька, которому поручили самое главное — в случае непредвиденных обстоятельств по первому же слову бежать к пруду и звать лодку, чтобы произвести правильное отступление.
Оружия на всех было негусто — новиковская шпага, с которой он все равно не умел обращаться, Родькины пистолеты, один из которых забрал Михайлов, да большой нож, которым непонятно где разжился Ефимка. Можно было считать оружием и тяжелую трость, которую Михайлов называл оглоблей.
— Стой… — сказал вдруг Ероха и попятился.
— Что за черт? — спросил Новиков, не столь испуганно, как удивленно.
— Батюшки, нечистая сила… — прошептал Ефимка и стал креститься, приговаривая: — Господи Иисусе, Пресвятая Богородица, Господи Иисусе, Пресвятая Богородица…
— Привидение! Ей-богу, привидение! — радостно воскликнул Родька. — Так вот оно какое!..
— Пустите-ка, — велел Михайлов.
То, что смутило его компанию, маячило впереди, светилось лунной белизной из-за ветвей. Даже, кажется, колыхалось. И оно заступило дорогу в двух шагах от башни.
Первая мысль, пришедшая Михайлову в голову, была такая: наверняка в этом мрачном строении сто лет назад кого-то зарезали, оно просто располагает к смертоубийству. Вторая: и что же, из-за такой дряни отступать? Третья: ну, с Божьей помощью!..
Михайлов поднял над головой трость и, понимая, что все с трепетом на него смотрят, пошел вперед. От волнения даже хромота куда-то подевалась. Оказавшись нос к носу с безликим привидением, Михайлов, недолго думая, с размаху ударил его тростью. Привидение оказалось пугливым — полетело вниз, словно пытаясь провалиться от бесстрашного моряка сквозь землю, но по неловкости как-то намоталось на трость.
Тогда стало ясно, что оно — явление вполне материальное. А при ближайшем рассмотрении, освободив его от трости, Ероха ахнул:
— Долбать мой сизый череп! Бабьи юбки!
Кто мог повесить на ветках возле павильона три нижние юбки — Михайлов догадался сразу. И пробормотал такое, что даже его любимец боцман Угрюмов поежился бы — и от самих слов, и от того чувства, что было в них вложено.
— Идем, идем, — заторопил всех Ероха. — Сколько ж можно!..
К павильону они вышли со стороны башни. Прислушались — откуда-то из-под земли доносился гул. В этом гуле удалось выделить несколько знакомых слов.
— «Коль славен наш Господь в Сионе», — опознал Родька. — Да только они музыку перевирают.
Гул стих.
— Где то окошко? — спросил Новиков. — Может, через него лучше услышим, что там, в подвале, деется?
— Вроде тут, — и Ероха, взобравшись на пригорок, чуть ли не щекой прижался к решетке.
— Ну, что там? — спросил Михайлов.
— Да не понять. Какой-то старый черт держит речь, кого-то хочет допрашивать, о каких-то письмах…
— Это Нерецкого, — уверенно сказал Новиков. — Но вот что странно — где-то здесь должна быть госпожа Денисова с лакеями: юбки ее тут, а сама не дает о себе знать…
